Столп. Артамон Матвеев - Владислав Бахревский

   — Туфлю?! — изумилась Наталья Кирилловна.

   — Туфлю! Иначе католическим государям даже лицезреть папу не положено. Майор-то наш, слава Богу, не сплоховал. Мы всё это предусмотрели, Наталья Кирилловна. Древние акты поднимали. В 1438 году царьградский патриарх Иосиф приезжал с митрополитами, с епископами к папе Евгению IV. Папа с патриархом монашески лобызались. Митрополиты да епископы папе руку целовали...

   — Ну и как же?! На чём сошлись? — Глазки у Натальи Кирилловны блестели любопытством.

   — Молодец, говорю, майор! Целовать папежскую ногу отказался наотрез, просил отпустить... И ничего, поумерили гордыню. Правда, когда на приёме был, кардиналы схватили бедного и колени ему перед папой подломили. Голову было взялись наклонять, а он зубами щёлкнул. И опять сошло. Отвязались.

   — Господи Боже мой! Так-то послам бывает!

   — Всяко, государыня!.. — Артамон Сергеевич промокнул платком взмокший лоб, будто это его перед папой на колени ставили. — После этого у Менезиуса дела хорошо было пошли. Грамоту Климент принял, милостивое слово молил, обещал ответ учинить. Благословил. А принесли письма, майор чуть не заболел от огорчения.

   — Титулы принизили! — догадалась царица.

   — Католики бесятся от своей гордыни. Написали: «Возлюбленному сыну, шляхетскому человеку Алексею Михайловичу, великому князю Московскому». Менезиус глянул и, чтоб царству Российскому и впредь умаления не было, не то чтобы взять грамоту, за спину руки убрал...

   — Не дрогнул, слава Богу! — похвалила посла Наталья Кирилловна.

   — Майор — человек государю верный. Долгую претерпел маету. Папские кардиналы пустились в расспросы, что есть «царь», как сие слово перевести на латынь. Менезиус им и грамоты показывал. До Вены побывал у курфюрстов, у бранденбургского, у саксонского. И по-учёному говорил. Мы сей спор в Москве предвидели, в наказе посольском написали: на славянском-де языке царь российский то же самое, что цесарь римский, султан турецкий, шах персидский, хан крымский, колман булгарский, деспот пелопонейский, зареф арабский, могол индийский, претиан абиссинский, калиф вавилонский... Майору, правду сказать, сочувствовали. Один кардинал, доброго нрава человек, Барберени, говорил: вся затея с умалением титула исходит от Алтерия, папа-де его слова повторяет. Барберени этот клятвенно обещал: как только папа переменится, все старые кардиналы пришлют Алексею Михайловичу повинную... Менезиус слушал, а стоял на своём. Его потом к папе тайно приводили, Климент спрашивал: отчего грамоту принять не хочет. Майор и тут не дрогнул: «Великий государь наш писал тебе для имени Божия и должности христианской... Просил помощи королю польскому против общего христианского неприятеля, турецкого султана. А вы, папа да учитель римского костёла, великому государю Московскому любви своей не оказали, не хотели назвать его царём. Вам бы должно, папе и учителю, чинить соединение, а не разрушение».

   — Ах, молодец!

   — Молодец! — согласился с царицей Артамон Сергеевич. — Папе-то небось стыдно стало, позвонил в колокольчик и слуге своему приказал принести золотую цепь с папским гербом да чётки лазоревого камня. Наградил, обещал послать в Москву своего человека договор о титуле учинить.

   — Спасибо за науку, — сказала Наталья Кирилловна, и было видно — довольна. — Ещё чего-нибудь расскажи государственное, самую последнюю новость.

   — Последнее-то... Да вот польский резидент Павел Свидерский подал от цесаря Леопольда грамоту. Цесарь пишет Алексею Михайловичу о вторичном вступлении в брак с двоюродной сестрой Клавдией Фелицитой — дочерью Фердинанда Карла, австрийского эрцгерцога... Я государю присоветовал отправить в Вену с поздравлениями новобрачных Петра Ивановича Потёмкина... Он и в Париже бывал у Людовика XIV, и в Мадриде у Филиппа IV.

   — Спасибо тебе за советы. Потёмкин, слава Богу, — русский человек! — сказала простодушно Наталья Кирилловна. — А то ведь в заграницы всё Виниус ездит да фон Стаден.

   — Русских послов, государыня, много. Ради дела иноземцев посылаем. А тот Виниус Андрей в России рождён.

И тут у Артамона Сергеевича дух перехватило: была ещё одна свежайшая новость, наитайнейшая. А он замыкался со шведами, из головы вылетело.

Поклонился Наталье Кирилловне до земли:

   — Дозволь на службу ехать.

   — Ты же обедать собирался.

   — Сплоховал. Дело важное не доделал.

— Тогда с Богом! — Наталья. Кирилловна отдала поклон, такой же нижайший. — Ваш дом для меня как батюшкин... А знаешь, Артамон Сергеевич, что Алексей Михайлович о тебе говорит? Твоя-де служба как дружба... Я побуду ещё. Авдотья Григорьевна шитье мне собиралась показать.

Дело, с каким Матвеев помчался в Кремль, было весьма неприятное. Тайного человека прислал из Батурина, из стана гетмана Самойловича сотник Василий Чадуев. В отписке сообщалось о новоявленном самозванце. Живёт-де в Запорожской Сечи, казаки за него горой, кошевой атаман Серко тоже с ним ласков.

Соглядатай сам видел самозванца. Лет пятнадцати—семнадцати, лицом смугловат, волосы среднего цвета — не бел, не чёрен, в талии тонок — девкам на зависть, лицом пригож. Называет себя царевичем Симеоном Алексеевичем. При нём восемь донских казаков, а заводилой у них Миюска — друг Стеньки Разина. Казаки царевича осматривали. На плечах нашли природные царские знаки: венец, двуглавый орёл, месяц со звездою. Про себя царевич говорит: ударил он, будучи отроком, деда своего боярина Илью Даниловича Милославского блюдом по голове. Царь с царицею прогневались, и он бежал. Был пойман. Сослали в великой тайне на Соловки. А как в Астрахани явился Степан Тимофеевич Разин, с помощью соловецких монахов ушёл к казакам. Был у Степана Тимофеевича в великом почёте... Когда же Разина взяли, ходил с казаками на Хвалынское море, на Дону жил. Теперь идёт в Киев, а из Киева к польскому королю.

Всю эту неприятность предстояло донести Алексею Михайловичу. Но к горькому Артамон Сергеевич припас и сладкое: шляхта Великого княжества Литовского желала видеть на престоле Речи Посполитой государева сына Фёдора Алексеевича.

Начал доклад со сладкого. Государь возрадовался, начал говорить похвалы своему Артамону, стал спрашивать, кого в Польшу послать. Остановились на Никите Ивановиче Одоевском — краса боярства, летами самый старший, умом мудрец.

Так и не пришлось Матвееву о Симеоне доложить, стыдно стало бочку мёда ложкой дёгтя поганить.

8

На второй неделе поста обитатели царского Терема собрались навестить святыни Симонова монастыря.

Монастырская церковь Успения Божией Матери старше Успенского Кремлёвского собора и в своё время была самой большой в Москве. Строили тот храм на деньги Григория Ховры его сын и внук. Оба позже отвечали перед великим князем Иваном III за строительство Кремлёвского Успения.

До Симонова от Кремля шесть вёрст. В сани сели: Ирина Михайловна, Анна Михайловна, Татьяна Михайловна, Софья Алексеевна да с ними двое служанок, а везти тёток и сестрицу вызвался Фёдор Алексеевич.

В те поры, когда цугом ездили, передних лошадей седлали, конюхи ради царевича коня впрягли ретивого, красавца огненной масти, со звездою во лбу. Удовольствие хотели сделать.

Фёдор Алексеевич, имея молодые годы, в лошадях разбирался лошадникам на зависть.

Март, а морозец выдался крепкий. Кругом красота. Солнце в короне, снег розовый.

   — Ох, прокачу! — обернулся царевич к тётушкам, к сестрице и тронул повод.

Конь налёг — да только ногами проскрёб. Полозья прихватило. Царевич огрел коня кнутом. Конь рванул, вскинулся на дыбы. Фёдор Алексеевич навзничь — да и сверзился под копыта, под тяжело груженные сани. Лошади, слава Богу, не наступили, а вот полоз прошёлся по спине, грудь придавило.

Ужас объял царевен, но самая младшая из них, Софья, головы не потеряла:

   — Слуги! Шубу! Кладите! Поднимайте! Несите! Ты — к царю! Ты — за врачами.

Алексей Михайлович поспел к Фёдору вслед за Лаврентием Блюментростом. Тот ножом вспарывал драгоценные одежды.

Осмотрел, ощупал. Сказал Алексею Михайловичу громко, чтоб и царевич слышал:

   — Переломов — нет. Серьёзных повреждений — нет. Будем лечить.

   — Федюша! — наклонился над сыном государь. — Бог милостив. Пошлю сейчас во все церкви, чтоб молебны служили о даровании тебе здравия.

   — Уже послано! — сказала царевна Ирина Михайловна. — Прости нас, Федя. Понасажались, как клуши.

Лицо великой княжны было мокрым от слёз.

   — Полно тебе, Ирина! — сказал царь. — За мои грехи Господь наказывает. В латинское гнездовье возмечтал усадить сына.

   — К святейшему человека отправь! — едва слышно сказал Фёдор.

   — К кому? Ах!.. К авве Никону? Тотчас! Тотчас! — кинулся распорядиться. А ведь удивлён был: отчего это Федя о Никоне вспомнил? Письма, что ли, строптивец присылал?..