Алая Вуаль - Шелби Махёрин

с ним. Если я это сделаю, мне придется лечь, ну, в общем, вспыхнуть. Мои щеки горят еще сильнее.

Если же я этого не сделаю, то проведу следующий час в полумраке в одиночестве, стараясь не вспоминать о том, что la fée verte утаила.

Перспектива — замечательная вещь.

Прежде чем я успеваю передумать, я, как камень, падаю на грудь Михаля, прижимаясь к его спине — по крайней мере, пытаясь это сделать. Я едва не бью его в лоб своим колдовским светом, и мои колени ударяют сначала его живот, потом бедро в борьбе за мои юбки. Красный шелк и сорочка задираются, обнажая мои икры, и я в тревоге пытаюсь их расправить, нечаянно ударяя Михаля локтем в горло.

— Прости! Прости! — Но при этих словах мое колено дергается влево, задевая место между его ног, и он резко вдыхает. Я задыхаюсь от ужаса. — Я так…

— Остановись, — он хватает меня за талию и поднимает прямо в воздух над собой, — двигайся.

Не говоря больше ни слова, он переносит мой вес, прижимая меня к стенке гроба, и протягивает руку между нами, чтобы вернуть мои юбки на место. Кончики его пальцев касаются моих голых ног. Мои волосы касаются его разъяренного лица. Однако никто из нас не признает ни того, ни другого, и когда он снова прижимает меня к себе, мне хочется выпрыгнуть из гроба и убежать.

Словно прочитав мои мысли, он с решительным щелчком задвигает крышку гроба, и слава богу, что так и происходит — через несколько секунд дверь бального зала распахивается, и на ковры ступают тяжелые шаги.

Глава 30

Исповедь

— Видишь что-нибудь? — спрашивает хриплый голос. Я представляю, как дряхлый старик поднимает факел или фонарь, и его золотистый свет проносится над рядами гробов.

В голосе его собеседника звучит отвращение. И гораздо моложе.

— Гробы. Должно быть, это плохая примета.

— Не знаю, что он думает, что мы найдем при таких поисках. — Шаги первого мужчины становятся все ближе, и я напрягаюсь, зажмуривая глаза, когда он стучит костяшками пальцев по нашему гробу. Колдовской свет мерцает и кружится в темноте моих век, и теперь мне труднее сглотнуть, чем раньше. Рука Михаля двигается по моей спине. — Заметь, он не стоит здесь посреди ночи и не отмораживает себе яйца вместе с остальными.

— Лучше он, чем тот, что наверху, — с горечью говорит второй, — в этом синем халате и с видом короля на вершине. Если он еще раз назовет меня мальчиком, клянусь, я возьму его серебряную палочку и засуну ему прямо в задницу. Ты только смотри. Я это сделаю. — Пауза. — Может, обыскать гробы?

Еще один резкий удар по крышке.

— Нет. Единственное, что мы здесь найдем, — это труп, и я не стану говорить Туссену, что его маленькая невеста отшила его.

— Думаешь, это так?

Он насмехается.

— Думаю, в глубине души он тоже так считает. Женщины, которые исчезают, редко появляются снова, не так ли? Во всяком случае, не живыми. Только посмотрите на ее сестру. Я слышал, ведьмы завладели ею и прокляли, чтобы она старела, пока ее сердце не сдастся. Это лишь вопрос времени, когда мы найдем и эту мертвой.

Холодные, нежные пальцы касаются моих волос, скользят по их тяжелой массе к затылку. Проходит несколько секунд, прежде чем я осознаю причину этого — замечаю, что все мое тело начало дрожать, что мои руки до белизны сжимают отвороты пальто Михаля. Я не знала, что держу его. Я вообще не думала, что могу двигаться.

— Не знаю, — бормочет мужчина помоложе. — Однажды она уже исчезла. Никто не знает, куда она тогда делась. Мой отец считает, что она сбежала. Он думает, что она бросила его — Туссена. На ней не было его кольца, когда она бежала из Башни. Мама говорит, что Туссен заслуживает кого-то получше в качестве жены. — Он мрачно усмехается. — Она предложила мою сестру.

Жужжание в ушах усиливается с каждым словом. Теперь он острый и болезненный.

Однако прежде чем они успевают продолжить обсуждение недостатков моего характера, дверь бального зала снова открывается, и к ним присоединяется третья пара шагов.

— Джентльмены.

При этом слове меня пробирает крупная дрожь, и я отказываюсь от всякого притворства, зарываясь лицом в плащ Михаля. Потому что этот голос я узнаю. Это голос, за который я отдала бы все кронские награды моего отца, лишь бы никогда больше его не слышать.

— Фредерик, — ворчит первый мужчина. Похоже, он отталкивается от нашего гроба и неохотно выпрямляется. Младший мужчина ничего не говорит. — Ее здесь нет.

— Вы проверили все гробы.

Это не вопрос, и оба мужчины, не зная, как ответить, ненадолго задумываются, прежде чем второй прочищает горло и со смаком лжет.

— Конечно.

— Хорошо. — В этом слове сквозит презрение, и я представляю, как Фредерик идет по проходу, проводя рукой по богато украшенным коробкам. Возможно, он проверяет пальцы на наличие пыли. — Чем скорее мы найдем ее тело, тем скорее Туссен уйдет в отставку.

— Вы думаете, он уйдет в отставку, мсье? — с сомнением спрашивает первый.

Фредерик смеется — коротким, лишенным юмора звуком, от которого у меня сворачивается желудок.

— Как он может не подать в отставку? Капитан, который не смог защитить не только своего подчиненного, но и свою невесту? Это унизительно.

— Вряд ли он виноват в том, что девушка сбежала от него, — бормочет второй.

— А вот в этом, парень, — говорит Фредерик, его голос становится резче, — ты как раз и ошибаешься. Это его вина. Весь этот гребаный бардак — его вина. Он привел женщину в братство мужчин. Он подарил ей Балисарду и обручальное кольцо. — Он горько усмехнулся. — Вы не Шассеры, так что вам не понять.

Второй мужчина, мальчик, только еще больше обижается.

— Да? Попробуйте.

Еще одна беззлобная усмешка. Еще одна пауза.

— Отлично. Я попробую. Помните кровопролитие в декабре и январе? После того как рыжий Шассер заключил союз с ведьмой? — Он произносит это слово как проклятие, и для Фредерика так оно и есть. — Королевство потеряло всякую веру в наше братство, когда он убил архиепископа в Канун Рождества, а потом еще раз, когда его теща расправилась с нашим королем в Новый Год. Туссен был его другом. Туссен встал на сторону Диггори и его ведьмы в битве при Цезарине, и королевство пострадало.

В животе у меня разгорается гнев, подхваченный абсентом. Он поднимается к горлу, но я подавляю его, дыхание становится громче. Жестче. Как Фредерик смеет критиковать Жан-Люка и Рида? Как он