Эклиптика - Бенджамин Вуд

поодаль, он пристально наблюдал за мной, а в поисках участвовал лишь вполсилы.

– Долго еще? – спросил он.

– Что? – Я внимательно оглядывала береговую полосу.

– Долго еще ты будешь упорствовать?

– Знаешь, мог бы и помочь, а не желать мне провала.

– По-твоему, я этого тебе желаю?

– Не знаю.

– Давай поспешим, Элли. Скоро стемнеет.

Но Виктор не понимал, что сумрак – наш союзник. Если целлофан порвался, мы наверняка заметим сияние. Когда наступит кромешная тьма, к панно нас приведет голубой свет.

Я прочесывала пляж в поисках бугорка или торчащего угла – вдруг рулон завален камнями. Ничего. Выписывая зигзаги, я проверяла тротуар, отделенный от пляжа низкой каменной стеной. Ничего.

Когда мы добрались до причала, я заглянула в окна будки – рулон могли отнести туда, как в бюро находок, и оставить в углу. Но нет. Внутри были одни коробки.

Виктор ждал меня наверху, присев на капот автомобиля. Он взглянул на часы.

– Там ты еще не искала. – Он указал на север. – Я буду здесь. У меня в туфли камни набились.

Я спустилась по склону, сбегавшему от дороги к левой половине пляжа. На мелководье на буйках стояли небольшие швертботы. Их было четыре, разного цвета и с разными названиями, паруса обмотаны вокруг мачт. У всех, кроме одного, корма была закрыта брезентом.

Вдоль берега тянулась зеленая изгородь. По другую сторону от нее на пригорке густо росли высокие деревья. Впереди виднелась россыпь домиков. Джим Калверс не ждал меня ни в одном из них. Я поняла, что он меня бросил. Я не знала, когда это произошло, но он ушел. Да и искать было нечего: того, что я надеялась найти, здесь не было. Я потащилась обратно. Каждый шаг выкачивал из меня силы.

Виктор сидел в машине. Окна запотели, изнутри доносился рокот голосов радиоведущих. Он опустил боковое стекло.

– Вечером обещают грозу, – крикнул он. – Я бы не хотел, чтобы она застала меня в дороге.

Я кивнула и побрела к машине. О дороге в Лондон и возвращении в пустую квартиру думать не хотелось.

Виктор завел мотор. У меня болело плечо. Взбираясь по склону, я бросила последний взгляд на озеро и вдруг заметила, как что-то качается на волнах и бьется о сваи под дощатым настилом причала. Большой сверток в форме папиросы.

Забыв о боли, я бросилась к причалу.

– Элли!

Добежав до середины помоста, я легла на бок, перевернулась на спину.

– Элли!

Пролезла под перилами.

Тут меня настиг Виктор.

– Ты так заработаешь еще одну травму. Вылезай.

Подо мною мирно плескались волны. Ноги болтались над водой. Должно быть, Виктор прочел решимость в моем взгляде: он бросился вперед, протянув ко мне руки. Но я уже падала.

2

Стаскивая пальто и отряхиваясь от воды, Виктор пробирался к берегу. Сквозь мокрую рубашку просвечивали слипшиеся волосы у него на груди. Он отплевывался озерной водой и тер глаза – очки он предусмотрительно снял, чтобы не утонули. Я лежала на гальке рядом с холстом. Промокшая насквозь, без единого живого места, без перевязи. В боку сильно кололо, но боль приглушало чувство облегчения. Виктору же нечем было утешиться – кроме осознания, что я цела и невредима.

– Когда-нибудь, – он остановился у моих ног, с него ручьями текла вода, – я найду тебе другого психотерапевта. – Хватая ртом воздух, он согнулся пополам. – Что ты со мной творишь, черт тебя дери? Мне, между прочим, пятьдесят лет. Я не создан для таких приключений.

Тяжело дыша, я улыбнулась.

– Ты мог не прыгать за мной в воду.

– Я, мать твою, поскользнулся, пытаясь до тебя дотянуться.

– Я же крикнула, что все нормально.

– Откуда мне знать, что ты там крикнула? Я думал, ты зовешь на помощь. – Дрожа, он опустился на гальку. Рулон лежал между нами. Виктор покосился на грязный целлофан, обмотанный клейкой лентой. – Это и есть твое панно? Выглядит не очень.

Я все еще сжимала рулон в руке.

– Главное не обертка, а что внутри.

– Так бывает не всегда, уж поверь. Надеюсь, мы не зря возились с этой штуковиной. Не за каждой картиной я готов бросаться в ледяную воду.

– Я думала, ты поскользнулся. (Виктор искоса на меня посмотрел.) Извини.

– Вот-вот. – Отряхнув руки от гальки, он нацепил очки. – Полцарства за полотенце.

– Можем обсохнуть у огня, – предложила я.

– Где?

– В домике Генри. Он в пяти минутах отсюда.

Виктор взглянул на дома вдали.

– А это мысль. У меня уже зубы стучат.

– Я слышу.

Он прижал ко рту ладонь.

– Оно того стоило, – сказала я. – Увидев панно, ты сам все поймешь.

– Я просто хочу обсохнуть и поехать домой.

– Оно твое. Я тебе его дарю.

Виктор принялся растирать колени.

– Очень мило с твоей стороны, но не надо. Я не возьму твою работу, даже если она стоит целое состояние.

– Но ты же сохранил свой портрет.

– Он имеет диагностическую ценность.

– Эта работа тоже. К тому же без тебя я бы ее не нашла.

– Однажды я уже поставил тебе диагноз, и вот чем это закончилось. Рекламировать чудеса психиатрии нам точно не суждено. – Он встал и протянул ко мне руки: – Пойдем. Высохнем и отправимся в путь.

Я позволила поднять себя на ноги.

Мокрые и продрогшие, мы шагали вдоль берега. Холст безвольно свисал у меня с рук.

– Проверь, она ли это вообще, – посоветовал Виктор. – Чего только не выбрасывают в воду.

Но по полоскам клейкой ленты, по тому, как были подвернуты и заклеены края упаковки, я знала: это мое панно. И хотя внешний слой целлофана порвался, внутренние, похоже, уцелели.

– Только бы холст не пострадал, – сказала я. – Если внутрь просочилась влага, смело можно кидать его обратно в озеро.

– Да он промок еще больше, чем мы.

– Умеешь ты подбодрить, Виктор.

– Радуйся, что я с тобой разговариваю. В последний раз на мне было столько мокрой одежды в медовый месяц, когда сработала система пожаротушения в номере. – Виктор усмехнулся. – Одна сигара. Раз в жизни я закурил сигару и чуть не спалил весь отель.

Представив это, я немного повеселела. Мы пробирались по берегу, в воздухе растворялись остатки дня, в небе были выцарапаны темные силуэты мачт.

Когда мы дошли до поросшей крапивой тропинки, ведущей к дому, Виктор замедлил шаг. В окнах не было света, мшистая крыша угрожающе провисла посередине. Труба раскрошилась. В одном окне зияла дыра размером с кирпич. В сгущающейся тьме дом напоминал потерпевший крушение корабль. Я стала продираться сквозь высокий бурьян. Во мне еще теплилась надежда, что из леса выйдет Джим с корзинкой в руках. И в то же время еще свежи были воспоминания о Портмантле.

Петли на входной двери заржавели, и я повела Виктора в обход через сад. В крапиве валялся старый железный бак. Задняя дверь была не заперта, а в монетоприемнике счетчика, должно быть, еще оставалась пара шиллингов: когда я дотронулась до выключателя, лампочка мигнула желтым светом. Кухонная раковина была забита грязной посудой, на столе, среди протухших объедков, стояли заплесневелые чашки с чаем. Внутри было холоднее, чем снаружи. В комнате так воняло прокисшим молоком, что Виктор зажал рот ладонью.

– Господи, – сказал он. – Да я ни на каких таблетках не смог бы жить в этой помойке. Я остался бы здесь, только если бы мне угрожали ножом.

Но на самом деле меня ведь здесь не было. Здесь обитала только моя оболочка.

Я положила