Эклиптика - Бенджамин Вуд

кувыркаясь, плечо пронзил быстрый, жаркий укол боли. Я не падала, а скорее волочилась по склону, бесконечно долго, хотя произошло все в один миг. Когда я скатилась к подножию скалы, потрясенная, побитая, раненая, меня не отпускало ощущение, будто я не выжила, будто душа моя осталась где-то наверху. Затем хлынуло ликование. Невероятное облегчение. Жгучее, острое осознание боли в правом плече. Я была на грани обморока, но сердце бешено колотилось от адреналина и шока. И я знала, что надо встать, что старик с Ардаком с вершины утеса обшаривают глазами галечный пляж в поисках моего трупа. Вскоре они спустятся с лодкой на плечах. Они погрузят меня в лодку. И что тогда? Неужели я зря получила столько увечий? Я заставила себя подняться на ноги.

Пока я съезжала по склону, бечевка лопнула. В ужасе я стала оглядывать разбивающиеся о берег волны, скалы. При мысли, что холст потерялся, у меня подкосились ноги. Но потом я заметила его несколькими ярдами выше. Он застрял в торчавших среди камней сорняках. Верхний слой целлофана исполосован, клейкая лента потрепана по краям, но в целом свернутый холст почти не пострадал. Не то что я.

Я подняла голову – наверху ни Эндера, ни Ардака, никого. Только призрачный солнечный свет и деревья, упирающиеся в небо. Кроме шума моря, не слышно было ни звука. Каждое движение головы отзывалось все нарастающей болью. Похоже, я вывихнула или сломала плечо. Рука беспомощно болталась. Я побрела вдоль берега – как я полагала, на юг – и вскоре добралась до места, где волны тихо наползали на камни и на заборе из проволочной сетки висели таблички: Dikkat köpek var[57]. По-другому в бухту не попасть. Только вплавь.

Вода принимала меня шаг за шагом. Я думала, будет холоднее. Соль щипала ссадины. Я попыталась плыть с холстом, подняв его на вытянутой руке, но ноги быстро устали. Боль была такой бодрящей, такой неизбывной. Я обмотала бечевку вокруг запястья, и холст потянулся за мной, не всплывая, но и не утопая. Я понимала, что не смогу долго держать голову над водой, и брыкалась, пока не выбилась из сил. Вскоре течение подхватило меня, перевернуло меня, затянуло. Все происходило медленнее, чем я ожидала.

* * *

Очнувшись, я поняла, что лежу на гальке, ничком, в темноте. В горле пересохло, рот разинут. Секунду спустя меня вырвало морской водой. Глотнув воздуха, я рывком пришла в себя. Боль вернулась с удвоенной силой. Я поползла, опираясь на одну руку. Холст, привязанный к запястью, пропал; там, где была бечевка, кожу жгло. Было так темно, что я едва различала собственную руку. Свет исходил лишь от сияющей луны, из окон домов вдалеке и от горстки огоньков где-то в море. Я замерзла, с меня ручьями текла вода. Похоже, меня прибило к берегу в бухте. Вокруг расстилался пляж – подо мной хрустела галька с осколками ракушек и вынесенным на берег плавником. Ползая, я содрала кожу на коленках. Я молилась. Чтобы холст материализовался в потемках, чтобы я задела его рукой. Но он не появлялся. Я перевернулась на бок в надежде, что боль меня прикончит.

Ветер крепчал, кусал меня за уши, тормошил. С усилием поднявшись, я огляделась. Черный силуэт причала справа. По бокам от него лесистые склоны. Безупречный полумесяц берега. А сзади – я обернулась. Сзади бледная проселочная дорога. По ровной местности. Пошатываясь, я двинулась туда. Пришлось перешагивать через коряги и бетонные плиты. То, что я приняла за голый сосновый ствол, оказалось телефонным столбом. Я побрела в том направлении, куда уходили обвислые провода.

Вдоль обочины дороги тянулась стена. Пробираясь сквозь тьму, я скользила по ней рукой. Памятуя напутствие Маккинни, я не останавливалась. Боль в плече терпима, оплакивать картину рано. Утром я отправлюсь на поиски. Море не могло отнять у меня все.

Я ускорила шаг. Дорога вильнула вправо – на северо-восток? Ориентироваться было трудно. И тут из темноты выплыло низкое белое здание посреди пустого участка, огороженного проволочной сеткой. Подойдя поближе, я увидела пальмы со срезанными верхушками. Я увидела еще один причал – ступени, торжественно уходящие в воду. Я увидела сотню стульев и лежаков, составленных штабелями, и груду сложенных пляжных зонтов. Я увидела таксофон под козырьком возле забора, освещенный тусклой лампочкой. Плечо горело. Доковыляв до таксофона, я прислонилась к козырьку. Трубка была на месте. Провод не поврежден. Линия работала. Я набрала “сто” и стала ждать. Луна выглянула из-за облаков.

– Оператор, слушаю вас.

– Соедините меня с Виктором Йеилом. Дом сорок шесть по Харли-стрит, Лондон.

– Не подскажете номер?

– Я не знаю. Ищите сами.

– Грубить необязательно.

– Извините, я не хотела задеть ваши чувства. Пожалуйста, просто соедините.

– Хм!

Пронзительная трель. Рука отваливалась. Я дрожала от холода.

– Здравствуйте. Приемная доктора Флейшмана.

– Позовите Виктора Йеила, пожалуйста. Быстрее.

– Боюсь, сегодня вечером его нет. Сейчас принимает доктор Флейшман. По какому вопросу вы звоните?

Истошное блеянье в трубке. Аппарат просил денег. Бросив трубку болтаться на проводе, я стала рыться в карманах. И нашла жетон мальчика. Проскользнув в монетоприемник, он загромыхал где-то в недрах автомата. Но блеянье не прекращалось.

– Алло? Мисс?

– Пожалуйста, соедините меня с Виктором. Это насчет его сына. Я вчера зво…

– Алло? Меня слышно?

Три коротких гудка, и линия оборвалась. Я грохнула трубкой о рычаг, и она раскололась.

Я так замерзла, так устала, так измучилась от боли. Мне нужно было где-нибудь укрыться на ночь.

Выцветшая табличка на заборе гласила: Heybeliada plaji. Замка на калитке не было; я отодвинула щеколду. Когда я открыла дверцу, петли взвизгнули. Здание оказалось закрыто, на дверях цепь с замком. На окнах металлические ставни. Моих сил хватило лишь на то, чтобы доползти до стульев с лежаками. Я нечаянно задела гору лежаков, и, опрокинувшись, они повалили на землю зонты. Брезент сулил тепло и защиту. Мне захотелось в нем угнездиться. Я подползла к зонтам и улеглась под их прелыми складками, под их спицами, пружинами и стержнями. В просветах у меня над головой мерцали звезды-бриллианты, я стала никем и ничем.

* * *

Дневной свет, синий сквозь брезент. Влажный палаточный уют. Проснулась я еще более изнуренной, чем заснула. Неуемная боль в ключице, прострелы в ногах. Я лежала на бетоне с закрытыми глазами, считая секунды. Темнота почти забрала меня. Я почти позволила ей. Но тут неподалеку зацокали копыта и забряцала упряжь. Страх не давал мне потерять сознание. Заскрипели колеса, и послышался мягкий голос: “Воу, воу, ай”. Внезапно – второй голос, гораздо ближе, прямо у меня над головой. Я вздрогнула и затаила дыхание. Ноги шаркнули по земле – совсем близко. Человек говорил по-турецки: беседа вхолостую. Я почуяла запах дыма – а может, просто показалось. Ноги подобрались вплотную, и сверху началась возня. Шорохи и бормотание. Зонты, под которыми я лежала, убирали один за другим. Деваться было некуда. Я притихла, как мышка. Свет посерел. Меня обнаружили. По мне расползлась его тень. Руки уперты в бока. Во рту сигарета. Я села и сощурилась на него. На нем была голубая рубашка с нашивкой Polis. Он сказал что-то бессмысленное. Повторил погромче, размахивая руками. Я слишком медленно реагировала: он схватил меня за локоть и поднял на ноги. Лучше бы сразу пристрелил. Я заорала так громко, что с пальм разлетелись вороны. Все побелело.

Перед глазами – блестящий лошадиный зад. На козлах – мужчина в черном берете. Меня везли куда-то в открытой повозке, рядом сидел полицейский. Лошадь неспешно переступала копытами. Мы огибали вчерашнюю