Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

и «запредельно». Почему эти люди выбрали для обозначения «Первопричины» именно этот известный всему древнему Китаю старый иероглиф, не имеющий в своем значении ничего духовного, а не придумали что-то новое, свое? – это нам неизвестно. Возможно, выбор был произведен исходя из простого подобия гласных индийского и китайского языков – а-о: брахмо (индийский Бра́хман) – дао (китайское Дао). Придумывать новое слово было не модно, т. к. уже в то время в Китае почиталась исключительно «древность» и ее «совершенномудрые» люди.

Сегодня, когда научный мир достаточно хорошо знаком с историей духовных исканий Индии, уже вряд ли могут быть сомнения в том, что первоначальное философское «китайское Дао» является ничем иным как ученическим «слепком» или переносом идеи Бра́хмана классических Упанишад Индии на китайскую почву. Однако принципиальная разница заключается в том, что если Упанишады явились отражением реального опыта постижения этого «Нечто» древними индийскими подвижниками, то в южном Китае такое знание, но уже не опытное, а скорее умственное, было воспринято в среде отшельников, тяготеющих к «шаманским» практикам. А еще позднее некие «бродячие учителя» в прямом смысле слова состряпали из этого заимствованного «знания» свою собственную «философию», которая стала на равных конкурировать с другими учениями Китая, – в качестве предложения государям княжеств успешных методов управления государством.

Бесспорно то, что в своем китайском варианте это новое «Дао» – без подлинного опытного познания – оказалось «пустышкой», т. е. «мертворожденным дитем». И такое заявление можно обосновать. Во-первых, в Китае отсутствуют тексты, аналогичные Упанишадам. Но если бы там действительно существовали люди, получившие подобный опыт, он бы обязательно оказался зафиксированным в тех или иных текстах, причем, значительных по объему. Такая уж в то «философское» время была в Китае мода на тексты, не говоря уже о том, что это духовный закон – появление подобных текстов, фиксирующих реальный духовный опыт. Ведь и сам текст Лунь юй появился, судя по всему, только благодаря такой существовавшей в то время «моде», хотя был основан на подлинном духовном опыте Конфуция. Он был записан не сразу после смерти Учителя, а через многие десятилетия, – не раньше чем через половину столетия.

Если говорить о Раннем Чжоу, то там реальный опыт Вэнь действительно существовал, но подобных текстов в то время появиться не могло по причине зачаточного состояния самой письменности. И более того, все то, что было связано с «постижением Дэ», все время пребывало под самым пристальным надзором со стороны непосредственных правителей династии, поэтому ни о какой фиксации в текстах этой тайной практики речи быть не могло – голову бы отрубили, как «качан капусты». А позднее – все это подлинное знание само собой «истаяло», как льдина весной. В те далекие времена Раннего Чжоу это было не какой-то «философией», а самой сердцевиной жизни.

Дао Дэ цзин создавался уже позднее, но таким текстом (наподобие Упанишад), он, тем не менее, не является. Он представляет собой некий мозаичный набор всполохов спонтанного мистического опыта (а часто просто «видений») совершенно различных людей – безо всякой систематизации и разумной последовательности этого опыта. В Дао Дэ цзине мы, например, не видим осознанного понимания того, что существует принципиальное различие между первым Дао «с качествами» и вторым Дао – «без качеств» (по аналогии с Бра́хманом Упанишад, который является отражением действительного духовного опыта, или, например, по принципу «Отца» евангельской проповеди Христа).

Во-вторых, в Китае в период окончательного угасания подлинного мощного опыта Дэ нереально одновременное возвышение другого опыта той же духовности, но уже на более высоком уровне. Появление такого опыта «условного Дао» или Бра́хмана можно было бы ожидать во время Раннего Чжоу, т. к. опыт Бра́хмана является прямым следствием или продолжением получения опыта Вэнь. Однако в Раннем Чжоу этого не могло произойти по той причине, что женщина уже в те далекие времена рассматривалась в Китае только как «сексуальное приложение», – особенно в высших аристократических кругах, где наличие многих жен и наложниц было нормой. А практика Дэ культивировалась именно в этих верхах. И именно факт наличия «евангельского прелюбодеяния» в Раннем Чжоу блокировал получение опыта Бра́хмана в аристократических кругах, пестующих Дэ. А перспективы были прекрасные!

По указанным выше причинам – потому что приверженцы «философского» направления Дао не имели такого реального духовного опыта, который мог бы «клонироваться» в среде их сторонников (как, например, опыт Дэ), – китайский даосизм выродился в нечто исключительно банальное и земное. Его главной целью стали бесконечные поиски «островов блаженных» с «живой водой», или отыскание рецепта «пилюли бессмертия», а также создание особых сексуальных практик, основанных на идее блокирования семяизвержения. И все это с единственной целью – бесконечного продления земной жизни мужчины. Причем, для оправдания этой «высокой цели» были созданы специальные теории, основанные, в том числе, на принципах «энергетического вампиризма» (например, извлечения «жизненной силы» из сексуального партнера). Оправдывалось все это «высокими материями», в том числе, появившимся к этому времени учением инь-ян.

О жизни после смерти даосы ничего не знают. По той причине, что эта «философия» не имеет ничего общего с подлинной духовностью. А всё, претендующее на духовность и присутствующее сегодня в этом «учении», даосы беззастенчиво позаимствовали у пришедшего в Китай буддизма. Отношение любого человека к вопросам «трепетного» продления своей жизни – это «лакмусовая бумажка» его подлинной духовности. Человек, достигший действительных духовных высот, за свое «тело» никогда не цепляется. Более того, он знает, что «там – лучше» (дословно цитируем русского подвижника XIX века Серафима Саровского).

Но внешне, в спорах того времени, это «учение о Дао» было более привлекательным в части своей таинственности и мистики. Оно считалось более удивительным и чудесным, – непонятным для профанов и заманчивым для всех начинающих. И тем более – в среде «того» Китая, который уже окончательно потерял всякие ориентиры в духовных вопросах, но при этом упорно держался «веры в духов». Достаточно почитать Дао Дэ цзин, чтобы в этом убедиться. И напротив, Дао Конфуция – с его непонятным «довеском» в виде «добродетели» Дэ и какого-то «человеколюбия» Жэнь – внешне казалось искусственным, начетническим, земным и обставленным никому не нужными к этому времени правилами изжившего себя «ритуала» Ли.

Почему в древнем Китае укоренилось такое общепринятое мнение, что учение о Дао духовно, а последователи Конфуция боятся даже заглянуть в этот потусторонний мир? – это вопрос, на который легко ответить. Такое мнение могло создаться в среде тех людей, мысли которых заняты исключительно «внешним». Эти люди читают в Дао Дэ цзине про какое-то удивительное непонятное Дао, а в Лунь юе – не вычитывают никакой тайны. Для них главное то, что «написано», а не то, что происходит в их