Одесситки - Ольга Приходченко

— Что случилось? — Надежда Ивановна всё-таки зажгла свет. Девушка стояла у раковины умывальника, смывая с руки кровь.

— Господи, что случилось?

— Тётя Надя, я, кажется, убила человека.

Вид девушки был ужасен, волосы и лицо в земле и крови, платье порвано, пиджак в пыли, сумка с конспектами тоже в крови. Надежда Ивановна схватила полотенце и стала перетягивать кисть руки девушки, пытаясь остановить кровь.

— Я домой пришла, чтобы вас предупредить, чтобы вы не волновались, мне в милицию надо.

Надежда Ивановна металась вокруг девушки, достала бутылку самогона, порвала наволочку на полосы, обтирая раны на лице девушки.

Где это случилось? Как? С чего ты взяла, что ты его убила? Доченька, расскажи всё по порядку, я ничего не понимаю.

— Я трамваем подъехала, девчонки посигналили, как всегда. Я его сразу не увидела, только почувствовала, что кто-то есть рядом. Я сумку к груди прижала и повернулась. Он хотел меня в спину ударить ножом, а получилось, в сумку на груди попал — вот дырка. Конспект пробил. Я не помню, как ногой по яйцам ударила, он, гад, согнулся, но здесь же опять с ножом на меня бросился. Я не успела убежать, он сбил меня, и мы упали. Я как могла сумкой закрывалась, а он ножом пытался меня пырнуть. Я ему в глаз пальцами вцепилась, он закричал, кинул нож. Я сумкой била его по голове, пока он дрыгался. Тётя Надя, я пойду в милицию.

— Никуда тебя не пущу! А вдруг там ещё кто-то есть.

— Тётя Надя, давайте соседей позовём, все вместе пойдём.

— Надя, а может, он очухался и ушёл. Изнасиловать, видно, хотел, да не получилось. Удрал несолоно хлебавши. Я сама с тобой в милицию пойду. А если тебя там оставят? Что делать? С милицией только свяжись, не дай бог, осудят, тогда и работа, и институт, вся жизнь ...

Надежда Ивановна посмотрела строго на девушку:

— Идём посмотрим, ведро с водой возьмём — окатим его, он и очухается. Фонарик взять надо и молоток. Платье пока не снимай, если что, доказательство, что он на тебя набросился. А я тебя встречала, это я его убила, а ты не виновата, и не спорь со мной.

Женщины, как привидения, спустились но скрипучим лестницам и, прижимаясь к стене, крадучись, двинулись со двора.

— Он там...

— Где?

У Надежды Ивановны дрожали руки, и из ведра выплёскивалась вода. Обе женщины наклонились над телом, светя фонарём и пытаясь перевернуть мужчину, лежащего вниз лицом и поджав ноги. Вероятно, лицо попало на булыжник, когда девушка била его сумкой.

— Наденька, меня сейчас вырвет, он действительно умер. Ночной трамвай ещё не проходил, его никто не видел. Берём его за ноги, оттянем на пустырь, и в никакую милицию ходить не будем. Тяни, я кому говорю!

Женщины потянули труп за угол дома, на пустырь к яме с мусором, вокруг которой густо разросся чумак. Потом они фонариком осветили место побоища, подобрали нож, разбитое зеркальце девушки.

— Надюшенька, ты домой иди, переоденься, я сама здесь управлюсь.

Надежда Ивановна выбросила в дворовую уборную финку, прямо в очко, на всякий случай ещё протёрла своим халатом. Потом несколько раз набирала в ведро воды из-под крана и залила опасное место. Затем она долго перемывала ступеньки и пол в коридоре, так, на всякий случай, чтобы самой успокоиться. Сама себя уговаривала: кто ж подумает на такую худенькую девочку, никому такая идиотская мысль и в голову не придёт.

Наконец она вернулась в комнату: «Наливай по рюмке, нервы успокоим. Сам виноват». Женщины выпили ещё и по второй, третьей, пытаясь успокоиться.

— Ты хоть рожу его видела?

— Нет, тётя Надя.

— Это хорошо, сейчас всё равно его никто не признает. Ты только духом не падай и себя не вини, потому как греха на тебе никакого нет. Господь был на твоей стороне.

Надежда Ивановна выпила ещё рюмку, закусывая квашеной капустой.

— Я вот что тебе скажу, я тоже в своё время так поступила. Меня хотели сжечь с другими людьми, так я не стала дожидаться и сама их сожгла. Одна это сделала, совсем одна. А у тебя есть я. И ни в какую милицию мы не пойдём. Ты дома на всякий случай посиди. Дверь никому не открывай, якобы в деревню уехала, на работе, я всё улажу.

Утром первым делом Надежда Ивановна зашла в кабинет к Вере Борисовне. Закрыла за собой дверь и положила заявление от Наденьки на отпуск за свой счёт.

— Это что ещё за номера? Совсем обнаглели, только ведь три дня гуляла.

— Допустим, не гуляла, а использовала честно заработанные отгулы.

— Да вы что с ума все посходили?

— Вера, я редко к тебе обращаюсь. Подпиши, так надо. Девку надо спасать.

— Что за причина?

— Крышу в деревне чинить надо, а больше ты ничего не знаешь.

— А ты знаешь? Никак подзалетела?

— Подзалетела, да не то, что ты думаешь!

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Считай, уже помогла. Я сегодня задерживаться не буду, пораньше уйду, хорошо?

— А если я скажу нет, ты ведь всё равно уйдёшь?

— Уйду, Вера, спасибо.

Как только Надежда доработала этот бесконечный день, она не помнила.

— А ты почему здесь сидишь? Сама же просилась уйти пораньше. Передумала? — Вера Борисовна открыла новую пачку папирос, закурила, как всегда жадно затягиваясь. — Что-то серьёзное?

— Не знаю ещё, совсем не знаю. Говорит, с крыши свалилась, вся побитая. Как доехала, не знаю. Пусть дома посидит, а то наплетут всякого, знаешь, какие теперь языки.

— Раз такое дело, пусть посидит, погода-то какая. Тут в подвале тихо, а наверху поливает, что-то страшное.

Надежда радостно подскочила: есть Бог на свете, Верочка, есть Бог на свете! — И поцеловала подругу.

Дождь действительно хлестал не переставая, в трамвае никого из дворовых не встретилось, рано ещё, потянутся попозже. Дверь Надежда открыла своим ключом и оказалась в маленькой импровизированной кухоньке.

— Надя, ты где? — Она приоткрыла дверь в маленькую комнатку, в которой умещался только диван, двухстворчатый шкаф и Женькин письменный стол. — Надюша, ты где?

Дверь шкафа открылась, и оттуда вылезла девушка.

— Так, на всякий случай спряталась. Ну что там?

— Успокойся, одни лужи, утонуть можно.

— А утром?

— И утром на том месте одна грязь была.

— А я целый день от окна не отходила, все бежали по своим делам. А дети прыгали через эту лужу. Но ни милиции, ничего такого не было. Тихо.

— Ты что-нибудь ела? Надька, бить тебя буду. Я ж такой борщ вчера сварила. Хочешь, чтобы он прокис?

— Вчерашний вкуснее, — ответила повеселевшая девушка.

— Как рука?

— Заживёт, как на собаке, только писать ею неудобно.

— А зачем тебе писать сейчас?

— Решила конспекты эти переписать, а испачканные сожгу.

— Ну да, бережёного Бог бережет, сказала монашка, одевая на свечку...

— Тётя Надя, а я думала, вы совсем другая.

— Надежда, ты дома? — В дверь стучала баба Настя.

— Открывай, у меня до тебя дело есть.

Тёзки в ужасе посмотрели друг на дружку. Надежда Ивановна только взглядом показала Наденьке на шкаф, и та моментально залезла в него. Надежда Ивановна плотно прикрыла створки, потом дверь в комнату.

— Я переодеваюсь, баба Настя, сейчас закончу и сама загляну, у меня для вас кое-что есть.

Старуха, оглядываясь на тёмный коридор, прошептала:

— Разговор сурьёзный у меня до тебя есть, — и телом своим продавилась в дверь. — Да шо ты меня стесняешься, шо я голых баб не бачыла, чи шо? Я счас тебе такое скажу, девка, не представляешь. Или ты уже и без меня знаешь?

Надежда Ивановна попятилась к столику и с размаху села на стул. Баба Настя склонилась над ней, как гадюка, и полушёпотом продолжала:

— Федька твой объявился!

— К... какой Федька?

— А шо у тебя их несколько было?

— Он мой такой же, как и ваш и всех остальных.

— Ну, не знаю, девка, только меня он о тебе всё выспрашивал, и так, и этак, со всех сторон заходил. Я его ещё с той недели приметила. Смотрю, крутится какой-то чудак да на твоё старое окно посматривает. Из крана попьёт, в уборную сходит — отметиться. Худющий, не то что у тебя отъедался. Видать, только выпустили, и дух от него тюремный. А третьего дня я за хлебом пошла, так он за мной увязался, чуть сзади прётся: «Доброго здоровьичка вам, тётя Настя. Как поживаете?» Я сначала разыграла, что не признала, старая, мол, стала. Он, подлец, наперёд забежал и нагло так, с улыбочкой спрашивает: а как там моя судьба поживает? Не знаю я, какая у тебя судьба, не по адресу обратился. Иди на Соборку, там цыганки тебе судьбу твою нагадают. Стал передо мной и не пускает, жуть. Вы говорит, баба Настя, лучше любой гадалки про мою кралю Надежду Ивановну Павловскую знаете. Со мной, говорит, дружить надо. Ну, шо делать? Я ему, Надя, как есть всё сказала.

Надежда Ивановна машинально взяла со стола нож и стала им стучать об стол.

— Что же ваше доброе сердце сказало?

— Так ему и сказала, чтобы губы не раскатывал. Что ты постарела, уж извини, что так сказала, мол, не подходишь, как баба — старая. А этот подлюка лыбится и говорит: так это хорошо, меньше хвостом вилять будет. Я вокруг неё вальсы танцевать больше не собираюсь. А ты мне поможешь её добыть. Я кое-что уже выяснил, она по-прежнему в магазине кладовкой заведует — смекаешь? Так что давай дружить. Я тебя не обижу. Ты на свой кусок хлеба намажешь ещё маслица. Ну, говорит, как она там без меня? Если хто пристроился, так я его вмиг укорочу. И рукой по горлу у себя провёл. Я знаешь, Надя, сначала оробела, а потом такое зло взяло. Паскуда, счас у меня получишь. Рассказываю ему, так не одна она теперь живёт, а с родной племянницей. Родычей понаехало полдеревни. А племяшку даже прописала. Девка хорошая, Надька в ней души не чает. И работает, и в вечернем институте учится. Ты бы видела, как морда его вытянулась, он аж сплюнул. Надька, и что ты в нём нашла — ну, чистый Гитлер, только шо русский. А с Гитлером его на одну гиляку повесить, и неизвестно, хто кого перетянет.