Пляска в степи - Виктория Богачева

горницу к княжнам, но сама больше уже так и не заснула. — Спой нам, — попросила сонная Любава, плотнее придвигаясь к Яромире, с которой нынче ночью они делили одну лавку. Запахнув на груди накинутый поверх длинной рубахи платок, Звениславка присела на краешек лавки и погладила одеяло, которым укрывались девочке. Обе смотрели на нее широко распахнутыми, темными в тусклом свете лучины глазенками. — Но вы пообещайте, что тотчас заснете! — она шутливо погрозила им пальцем и завела негромким, чистым голосом: — Баю, баюшки, баю, Баю милую дитю: Ты спи-почивай, Глаз своих не раскрывай. Баю, баюшки, баю, Бай хорошую мою: Ты спи-усни, Угомон тебя возьми. Баю, баюшки, баю, Бай красавицу мою: Сон да дремá Моей милой в головá.

Утром любопытство все же взяло верх. Сразу после трапезы, оставив княжон на попечение мамок да нянек, Звенислава поднялась по всходу в горницы княгини Мальфриды. Она едва дышала, словно вот-вот должна была войти в клетку к опасному, хищному зверю. Все внутри скручивалось в предчувствии неведомой беды. Она ощущала, как по позвонкам на спине ползет дорожка невидимого холода. — Не ходи туда, госпожа, — в последний раз попыталась отговорить ее Чеслава, следовавшая за ней по пятам, но Звенислава решительно мотнула головой. Она должна. Не ведала, почему — но должна. Коли и подивился стоявший на страже в дверях кметь, завидев княгиню да воительницу, то ничего не сказал. И пропустил их молча и безропотно. Видать, князь иного не приказывал. Чудно. Сглотнув тяжелый комок в горле, Звенислава твердо перешагнула порог горницы. Все внутри оказалось и впрямь так, как рассказывали другие. Лежала заледеневшая княгиня на неразобранной постели точно мертвая. Лишь едва заметно, редко-редко вздымалась ее грудь, вороша накинутое поверх нее покрывало. С трудом Звенислава отвела взгляд от ее белого лица и неподвижных, сомкнутых губ. — Идем, госпожа, — Чеслава потянула ее за руку. — Поглядела, и будет! И лучше бы ей было послушать воительницу, лучше бы ей было отвернуться и выйти из горницы прочь! Но неведомая сила толкнула Звениславу вперед, заставила вплотную подойти к постели и протянуть руку, коснуться обжигающе ледяной кожи на запястье Мальфриды. Тогда-то молодая княгиня его и увидела. Разглядела так и валявшийся на покрытом шкурами полу, никем не тронутый, обожжённый предмет. Тонкий, пронзительный всхлип вырвался у нее из груди, и Звенислава рухнула бы словно подкошенная на колени, не подхвати ее под руки Чеслава. Лежал прямо перед ее глазами сгоревший на половину торквес. А уцелевшая его сторона была покрыта засохшей, бурой кровью. Ровно такой торквес видела сейчас Звенислава, как попросила у нее тогда в горницах госпожа Зима. Ровно такой, какой она сама заказала кузнецу исполнить и передала потом знахарке, вновь встретившись с ней в тайном условном месте. Никому не сказав ни слова — мужу своему не сказав! Пронеслась у нее перед глазами вся знахаркина ворожба. Вспомнила, как тогда, во время долгого пути на Ладогу глубокой ночью увидала она госпожу Зиму стоящей посреди ручья. А вода в нем тогда текла темно-серая, почти черная. Держала в руках знахарка что-то серебряное, ярким отблеском вспыхнувшее под лучом лунного света Звенислава вновь поглядела на обугленный, обгоревший, покрытый кровью торквес. Да на княгиню Мальфриду — застывшую, едва ли живую. Все было неправильно, все было не так! Не так, как в обычной жизни. А чуждо, иначе, зло! Догадавшись обо всем, Звенислава бросилась прочь из горницы. Она оттолкнула руки Чеславы, желавшей ее удержать, и поспешила вперед. Она бежала, подобрав подол пышных юбок, что совсем не пристало княгине. Ей было все равно. Оказавшись на другой половине терема, Звениславка взметалась, не ведая, куда идти. Она схватила за локоть повстречавшегося мальчишку-холопа, и тот, рассеянно хлопая глазами, сказал ей, что князя в горницах давно уж нет. Едва ли не в беспамятстве, княгиня сбежала по всходу вниз, и теремные девки стали поглядывать на нее с испугом. Уж как бы умом ни помутилась… Чеслава спешила за ней, но не смела удерживать против воли. Кто-то сказал Звениславе, что князь в гриднице, беседует с мужами, и она поспешила туда. Она не помыслила даже, что Ярослав там, верно, не один; что негоже ей тревожить его; негоже при посторонних заговаривать. Ужас затмевал ее разум, и потому Звенислава торопливо вошла в гридницу, и отроки едва поспели отворить перед ней дверь. Ярослав с сотником Стемидом и двумя своими воеводами корпел над картами, развернутыми на длинном дубовом столе, когда от дела их отвлек быстрый стук башмачков княгини по дощатому полу. Он вскинул, было, недовольный, нахмуренный взгляд, ставший тотчас тревожным — стоило ему посмотреть на Звениславу. Бескровное, бледное как молоко лицо и широко распахнутые, испуганные глаза. И она шла, спешила к нему через всю гридницу, ничего и никого пред собой не видя и не замечая. Досель такого еще не случалось! Ярослав встал из-за стола, и следом за ним поднялась на ноги сотник Стемид и воеводы. ⁃ Княже! — звонко позвала Звенислава, и он безотчетно шагнул ей навстречу. Что-то случилось, понял князь. Что-то, заставившее княгиню прибежать к нему в испуге, презрев все должное. Кивком головы он велел своим воеводам покинуть гридницу, вскинутой ладонью остановил вошедшую вслед за своей госпожой Чеславу и вовремя. Потому как, подойдя, наконец, к мужу, Звенислава рухнула перед ним на колени и разрыдалась, обнимая его сапоги. ⁃ Я виновата, господин, я виновата… казни меня. Князь, видавший всякое, опешил. С краткое мгновение он глядел сверху вниз на Звениславу, распростершуюся подле его сапог, а после склонился к ней и сжал плечи, заставляя посмотреть себе в глаза. ⁃ Тихо, тихо, — зашептал как дитю. Он не умел утешать. Он уже не помнил, утешала ли его в детстве мать. Помнил лишь, что, оказавшись ребятенком на княжьем дворе, ласки али утешения он больше не знал. Она подняла на него заплаканное, бледное лицо. Ярослав видел кровь и смерть с детских лет, пока еще бегал по двору в одной рубашонке. Своего первого врага он убил, когда ему едва минула одиннадцатая зима. Без счету раз он слышал рыдания, мольбы о помощи, просьбы пощадить. Слышал горький вдовий плач, крики детей, стоны раненых и умирающих. Он сам перемалывал деревянные палки зубами, чтобы не кричать, когда его врачевали лекари. Но слезы Звениславы… Ее тоскливый, забитый, обреченный взгляд… спроси кто, и вовек не ответил бы князь, что в тот миг делалось с его сердцем. ⁃ Касаточка моя, — позвал он ее, не ведая, что знал это слово раньше. — Обидел тебя кто?.. *