Статуи никогда не смеются - Франчиск Мунтяну

В ярко освещенной столовой все почувствовали себя неловко. Матово блестела скатерть, свет скрытых в потолке ламп отражался в хрустальных бокалах, возле каждого прибора стояло три бокала.

Ели молча. Молнар, задумавшись, проливал соус на скатерть. Вольман удивился тому, как внезапно состарился доктор, так внезапно, как будто он лишился всякой опоры в жизни.

— Что нового на фабрике, господин Прекуп?

— Вы обижаете меня, мадемуазель, — галантно улыбнулся главный инженер.

— Я? Почему?

— Вы думаете, что я настолько одряхлел, что ни о чем другом, кроме нитей, станков, трансмиссий и тому подобных вещей, не могу говорить?

Вольман казался озабоченным. Он ел быстро и даже не притронулся к вину. Зато Молнар трижды осушил свой бокал и заметно повеселел.

— Оставьте вы фабрику. Теперь только и слышно: фабрика, продукция… и в газетах то же самое. Когда-то, э-хе-хе, были теории, свобода, социализм… — Он шумно смеялся, пока на него не напал кашель.

Вольман повернулся к Прекупу:

— Из Амстердама хлопка не будет!

— Как? Что случилось? — испугался инженер.

— Ничего. Я не хочу получать его оттуда. Конечно, я теряю на этом, но лучше пусть я потеряю, чем они выиграют. Это что-то ужасное.

Вольман уже не мог сдерживаться. Прекуп с тревогой видел перед собой не сильного хозяина, а раздавленного событиями человека. Вольман с минуту помолчал, глядя в тарелку, потом отпил из бокала токайского.

— Это парадоксально, — продолжал он. — Мы работаем, а доходы идут в руки тех, которые в один прекрасный день выгонят нас, как старых собак.

Клара почувствовала себя лишней, она подвинула свой стул к Молнару, и старик заплетающимся языком начал говорить ей высокопарные комплименты.

— Вот так, — сказал Вольман. Он уже жалел о своей вспышке. — Хлопка не будет. Они собрали станки, которые скоро вступят в строй. Хорошо, посмотрим, на каком сырье они будут работать.

— Это значит?.. — начал Прекуп.

— Это значит, что мы тоже будем бороться. Короче говоря, Krieg ist Krieg[20]. Надо, чтобы и эти болваны на Западе это поняли. Конференции, западная вежливость… По отношению к кому? К хамам, опьяневшим от собственной власти.

— Не забывайте: римлян победили побежденные ими греки, — сухо засмеялся Молнар. — История может повториться.

— Понимаю, — сказал Прекуп и посмотрел на барона с безграничным восхищением.

— Они одержали верх со сборкой станков, — сказал Вольман. — Я это очень хорошо понимаю. Правда, цыплят по осени считают. — Он натянуто улыбнулся. — Жизнь полна противоречий. Рабочие работают на меня и в то же время для достижения коммунистических целей, которые для меня совершенно неприемлемы.

— Подумаешь, — повернулся к нему Молнар. — Об этом говорил еще старик Гераклит. Все существует и не существует в то же самое время.

— Хватит иезуитствовать, — сказал Вольман с досадой. — Так вот, господин Прекуп, такой линии я и буду придерживаться.

— Тогда это можно еще развить, — засмеялся инженер. — Вашу линию можно применить и в красильне… У нас на складе есть значительные запасы индантрена с «ИГ Фарбениндустри».

— О, это замечательно, — обрадовался барон. — Мы ждем еще два вагона из Германии. — Он засмеялся, довольный. — Ничего. Я позвоню, чтобы его продали где-нибудь в Чехословакии…

— А тот, что на складе?

— Надо будет поговорить с Циммерманом. Перенесем его ко мне домой. Здесь его никто не станет искать, — спокойно сказал Вольман.

Прекуп снова украдкой посмотрел на него. Барон был высокого роста. Жесткие коротко остриженные седые волосы делали его похожим на университетского профессора, на которого преподавательская деятельность наложила свой отпечаток. В его руках переплетались мощные нити: акции «Виккерс», «Дейче текстиль. А. Леж», помещенные в банк в виде золотых слитков, зеленых долларов, лир, вложенные в недвижимость… Сотни тысяч рабочих, длинные колонки цифр, сокровища индийского искусства, виллы с черепичной крышей в Швейцарии. И при всем этом он скромно сидел здесь в этом глухом, заброшенном уголке Европы и был известен только по имени. Его дед прибыл в 1830 из Вены в дилижансе третьего класса и появлялся в городе в высоком цилиндре, зеленом фраке с бархатным воротником и в белом галстуке, помятом и пыльном. Он построил себе мельницу, потом продал австрийской армии коней и мало-помалу терпеливо увеличивал свои доходы, пока они не стали неисчислимыми.

— Да, вы правы, господин барон. Так и сделаем.

Они снова перешли в гостиную, где играли тени, отбрасываемые огнем, и проговорили до поздней ночи о молодости, о Париже, о картинах и музыке. Вольман отвез гостей домой на машине. Вернувшись, он спросил Клару:

— Почему не пришел Албу?

— Он прислал мне подарок.

— Что именно?

— То, что мне хотелось. Вот, посмотри! — и она вынула из сумочки маленький браунинг с белой перламутровой ручкой.

— Как это пошло, Клара… словно какая-нибудь вульгарная девица… какой ты еще ребенок… А сам он почему не пришел?

— Я просила отложить визит, сказала, что плохо себя чувствую. Просто больше не хочу его видеть. Он мне противен.

— Мне тоже, Клара, — очень тихо признался Вольман. — Мне тоже. Но тебе все-таки придется принимать его, как ты делала это до сих пор, а может быть и чаще. Неизвестно, когда он нам понадобится.

3

Раздался пронзительный гудок.

— Поезд идет! — крикнул молоденький поденщик с взъерошенными волосами, подвязанными узенькой голубой лентой. Все быстро поднялись с досок, на которые присели перекурить, схватили железные тачки, прислоненные к серой стене склада; тачки загремели так, что ничего не стало слышно. Из-за угла появился поезд: железнодорожник сигналил красным флажком.

Все ближе и ближе паровоз, все ярче лучи прожектора. Тонкие, острые, они пронизывают черные клубы дыма, окутывающие заснеженный фабричный двор.

— Осторожней, ты! — крикнул кто-то.

Поезд замедлил ход, протяжно заскрипели тормоза. Из склада быстро вышел заведующий с новым регистрационным журналом в руке. На его лице сияла победная улыбка, как будто то, что должно было за этим последовать, имело необыкновенное значение.

— Осторожней снимайте, — поучал он рабочих. И вдруг нахмурился — Погаси сигарету, товарищ. Ты что, хочешь вызвать пожар?

Заведующему страшно нравились громкие слова. Поэтому он восхищался Симоном. Он даже жене говорил: «Редко встретишь такого человека!»

Он еще раз посмотрел вокруг и решил, что все в идеальном порядке. В этот самый момент поезд остановился. Только паровоз продолжал еще усиленно пыхтеть. Заведующему казалось, что паровоз этим пыхтением выражает свою радость. Именно так и сказал однажды Симон: «Машины тоже, должно быть, испытывают удовлетворение». Хотя было совсем не холодно, заведующий замотал шею зеленым шарфом и несколько раз кашлянул, давая понять, что он приступает к работе.

Открыли двери вагонов. Как огромные сахарные головы, высились тюки хлопка, на которых красными буквами было написано: СССР.

Рабочие приставили доски и устремились в вагоны. Заведующий остался доволен тем, как шла разгрузка: тачки, грохоча, сновали взад и вперед, из вагонов неслись крики:

— Раз-два, взя-ли!.. Раз-два, взя-ли!..

Со стороны прядильни шли несколько рабочих: они подошли к заведующему.

— Прибыл транспорт?

Не ожидая ответа, поднялись в вагоны.

Заведующий бегал от вагона к вагону, от поезда к складу и обратно, тщательно записывая в новую книгу каждый тюк. После четверти часа такой беготни он совсем взмок. Таким и нашел его Герасим, пришедший посмотреть, как идут дела. Какая-то работница, тоже поспешившая сюда с группой рабочих, увидев Герасима, даже немножко испугалась. Она покраснела как рак, лихорадочно подыскивая оправдание своему присутствию здесь: она кого-то оставила за себя у станка, а сама побежала посмотреть, какой хлопок привезли. Когда она вышла из вагона, Герасим спросил:

— Куда торопишься, товарищ Ходит? — Она удивилась, откуда он знает ее имя, и остановилась. — Ну, как хлопок? — снова спросил Герасим.

— Белый, — растерявшись, ответила она.

Герасим одобрительно кивнул головой и вместе с ней поднялся в вагон. Девушка шла ка цыпочках, как будто боясь чего-то. Герасим разорвал угол одного из тюков и вытащил пучок хлопка. Пощупал:

— Чистый.

Девушка тоже выдернула немножко хлопка, смочила слюной и скрутила.

— Да, хороший хлопок. Не такой, как голландский.

На складе громоздили друг на друга тюки. Заведующий следил за тем, чтобы их укладывали как следует. Выйдя со склада, он направился к вагонам и тут столкнулся с Дудэу.

— Вот это хлопок, дедуля, — сказал он ему. — Чудо!..

Дудэу не обратил на заведующего внимания. Он подошел к тюку, разорвал его и выдернул клочок хлопка. Легко пропустил его сквозь пальцы, как через маленькую чесальную машину: нити были прочными и шелковистыми.