Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Может быть, он слишком много цуйки нагнал?
— Столько, сколько было плодов. Как каждый год.
— А где Петре?
— Он тоже приехал в Арад. Везде уже ходил. Был и в партии, сказал, кто он, но те ничего не захотели сделать. Тогда мы решили прийти к тебе. Ведь, как никак они тебя больше знают. Жаль, что у Петре не хватило терпения дождаться тебя. Если сейчас ты пойдешь в уездный комитет к Бэрбуцу, ты застанешь его там. Он пошел к нему пожаловаться… Не может быть, чтобы Бэрбуц нам не помог. Ты не пойдешь за Петре?..
— Нет, — устало сказал Герасим. — Не пойду…
Он опустился на стул и почувствовал такую усталость, как будто целый день таскал мешки.
5На другой день Герасим бродил по заводу, как лунатик. Несколько раз он собирался пойти к Трифану рассказать о том, что случилось с Петре, но у него так и не хватило мужества. Он все время находил себе какое-нибудь занятие, чтобы оттянуть эту встречу, а в три часа, когда услышал гудок, пожалел, что разговор не состоялся. Во время обеда он сидел за столом рядом с Трифаном, но и здесь он придумал себе оправдание: слишком много вокруг народу! А позднее, когда они остались в столовой вдвоем с Трифаном, он промолчал, решив, что зайдет к Трифану вечером домой. Остаток дня Герасим скитался по городу, бродил по берегу Муреша, смотрел на мутные воды разлившейся реки. Сухие голые ветки ив свисали, словно тонкие сосульки. Предзакатный ветер тихонько раскачивал их, и они ударялись друг о друга с печальным стоном. Когда стемнело, Герасим, устав от бесцельных блужданий, решил не откладывать больше разговора. Будь что будет.
Он направился к Трифану. По дороге старался найти себе оправдание и невольно спрашивал себя, почему он должен отвечать за родственников Петре. Потом он устыдился этих мыслей и сказал себе, что он виноват в такой же степени, как и барон, который в свою очередь тоже мог бы спросить: «Чем я виноват, что мне в наследство досталась фабрика?» Сравнение показалось ему нелепым, и он ускорил шаг. Надо было обо всем этом поговорить с Трифаном. Он считал его единственным человеком, который может все рассудить совершенно беспристрастно. В воротах он встретился с Мартой. Она собиралась куда-то уходить.
— Папы нет дома, — сказала она ему вместо приветствия. — Он ушел к Фаркашу. Сказал, что ему надо с ним поговорить. А ты зачем пришел?
— Я тоже хотел с ним поговорить, — ответил Герасим и не мог не сознаться себе, что он, пожалуй, даже доволен, что не застал Трифана дома. Теперь по крайней мере была уважительная причина отложить разговор.
— А я не могу заменить его? — лукаво спросила Марта.
— Как ты можешь заменить его?
— А так просто. Поговори со мной… Или я недостаточно серьезна?.. Слушай, ты не хочешь проводить меня в город?
— Конечно, хочу, — быстро ответил Герасим. — С удовольствием. Куда ты идешь?
— На берег. Отец велел мне каждый вечер целый час гулять. Это как будто очищает легкие…
— Да-да, — машинально подтвердил Герасим.
Еще два дня назад он бы очень обрадовался, подвернись ему случай погулять с Мартой, но сейчас он не мог заставить себя слушать болтовню девушки. Он думал о своем брате, о его встрече с Бэрбуцем и о последствиях, которые не замедлят сказаться.
Петре вернулся из уездного комитета очень довольный и рассказал, как приветливо принял его Бэрбуц.
— Я даже не ожидал от него такого понимания, — рассказывал Петре. — Он все время улыбался и записывал что-то в блокнот. Сказал мне, что очень рад, что я обратился к нему, и, мне кажется, он действительно обрадовался…
— О чем ты думаешь? — неожиданно спросила Марта.
Герасим вздрогнул:
— Ни о чем.
— Ты всегда так молчишь?
— Нет, обычно я люблю поговорить. Но, видишь ли…
— Что?
Герасим забыл, что хотел сказать. Он шел, опустив голову, и досадовал на себя за то, что не может начать разговор. Наконец спросил:
— Сколько тебе лет, Марта?
— Восемнадцать…
— Да, восемнадцать, — задумчиво повторил он.
Марта рассмеялась:
— Ты очень смешной.
— Смешной? — удивился Герасим. — Почему?
— Потому что ты молодой парень, а ходишь с таким мрачным видом, как будто тебе шестьдесят лет… Знаешь одну только фабрику да собрания. А еще что ты делаешь?
— Как, что делаю? Живу…
— Неправда. Когда я жила во Фрунзе, я каждый день ходила в госпиталь писать письма раненым. Помню, это было в воскресенье. У ворот госпиталя я заметила раненого с автоматом. Раньше я никогда не видела, чтобы ворота охранялись, и было очень забавно видеть часового в белом больничном халате. Я спросила его, зачем он здесь стоит? От кого защищает госпиталь? Он мне не ответил. Потом я узнала. От докторов. Знаешь, однажды больные провели заседание и обсудили вопрос о врачах. Они решили по воскресеньям не впускать в госпиталь ни одного врача, кроме дежурного. Пусть сидят дома, отдыхают, моются, отсыпаются. Потому что действительно врачи ходили усталые, измученные бессонными ночами, и уже нельзя было понять, кто больной, а кто доктор. Но доктора не испугались. Они перелезли через забор, вошли в госпиталь и работали до тех пор, пока не свалились от усталости. Тогда партийный комитет заинтересовался этим происшествием и сурово раскритиковал больных. Однако больные сказали, что война может еще продлиться годы, что врачи будут очень нужны и что всегда раненых будет больше, чем докторов. Поэтому докторов надо беречь. Так сказали раненые, и партийный комитет в конце концов вынужден был признать их правоту. Вот поэтому-то и поставили к воротам госпиталя часового.
— Зачем ты мне все это рассказываешь?
— Потому что мне кажется, что ты, как те доктора, которые перелезали через забор. Ведь социализм в одну ночь не построишь…
— Читаешь мне лекцию, политически воспитываешь меня?
— Нет, Герасим. Просто думаю о тебе. Все мы хотим, чтобы было лучше. Но не брать в рот ни крошки шесть дней, чтобы наесться до отвала в воскресенье, — это же глупость… Ты видел «Безымянную звезду»?
— Что это такое?
— Эта постановка такая. Мне кажется, что это буржуазная пьеса, но ведь я целых два часа с напряжением следила за событиями. А после театра много передумала. И в первую очередь о том, что есть множество прекрасных вещей, которые мы не замечаем из-за того, что привыкли к ним. Солнце, например. Вчера, когда я утром выходила из дома, оно как раз только поднималось. Я подумала, а видишь ли ты солнце?..
— Когда я вчера утром шел на фабрику, солнце еще не взошло… Но даже если бы оно и взошло, я все равно не мог бы идти, задрав голову. На нашей улице такая грязь, что, если не смотреть под ноги, увязнешь в грязи по колено.
— Ну хорошо, а здесь-то ведь нет грязи…
— Нет.
— А ты все равно ничего не замечаешь?
Герасим поднял глаза к небу: среди бегущих облаков возник острый серп луны.
— Смотри-ка, луна взошла, — наивно удивился Герасим и не понял, почему Марта засмеялась.
Он спросил ее:
— Почему ты смеешься?
— Так просто.
— Понимаю.
— Ничего ты не понимаешь.
Герасим пристально посмотрел на нее: в лунном свете лицо ее казалось бледным. Только глаза блестели. Герасим близко придвинулся к ней. Марта отступила на шаг, потом еще на шаг, но Герасим подошел к ней, обнял за плечи. Марта не сопротивлялась. Герасим наклонился, он хотел поцеловать ее, но передумал: «Только этого мне сейчас не хватает, впутаться в новые осложнения». Он сказал, как будто рассматривал ее глаза:
— А я и не знал, что у тебя такие черные глаза…
— Да, — слазала она разочарованно. — У меня черные глаза, товарищ Герасим. Может быть, проводишь меня домой? Час, наверное, уже прошел…
— Да, я тоже так думаю. Пойдем.
Глава XVII
1Елена Трифан осторожно закрыла дверь спальни и вышла в кухню. Еще не было пяти часов, но она с детства привыкла рано вставать. И потом она никогда не позволила бы кому-то орудовать у нее на кухне. Даже Марте или Георге. Правда, иногда ей случалось ссориться с Георге из-за какого-нибудь пустяка (изредка и он оказывался прав), но на кухне — никогда! Елена с удовольствием оглядела белые скатерти. Соседки без конца спрашивали ее, что она делает со своими скатертями, отчего они у нее всегда выглядят, как новые, будто только что из магазина.
Никакого секрета тут нет, просто надо их выстирать и хорошенько накрахмалить, а соседки воображают, что она колдует над ними. Она внимательно посмотрела на салфеточки. Только бы Георге не привязался к ним. Последнее время он сует свой нос во все женские дела-Впрочем, он и раньше вел себя так.
Она поставила кипятить молоко и принялась мазать хлеб салом. Марте нравился хлеб с салом. А о Марте следует позаботиться: с некоторых пор Елене кажется, что девушка похудела, стала совсем как щепка. И не удивительно.
- Немецкий с любовью. Новеллы / Novellen - Стефан Цвейг - Проза
- Коммунисты - Луи Арагон - Классическая проза / Проза / Повести
- Милый друг (с иллюстрациями) - Ги де Мопассан - Проза
- Записки хирурга - Мария Близнецова - Проза
- Лунный лик. Рассказы южных морей. Приключения рыбачьего патруля (сборник) - Джек Лондон - Проза
- Безмерность - Сильви Жермен - Проза
- Воришка Мартин - Уильям Голдинг - Проза
- Кирза и лира - Владислав Вишневский - Проза
- Как Том искал Дом, и что было потом - Барбара Константин - Проза
- Рожденная в ночи. Зов предков. Рассказы (сборник) - Джек Лондон - Проза