Статуи никогда не смеются - Франчиск Мунтяну

Навстречу шли двое пьяных, они, казалось, ссорились между собою. Албу посторонился, пропуская их, но они остановились прямо перед ним. Албу хотел отступить, но скорее почувствовал, чем услышал, что и сзади кто-то стоит. Он быстро обернулся и столкнулся нос к носу с каким-то человеком в надвинутой на глаза шляпе. В первое мгновение он подумал, что это полицейские, которые шли за ним следом, но, узнав Василикэ Балша, сунул руку в карман, где лежал пистолет. Один из пьяных схватил Албу за руку.

— Без шума, птенчик…

Испугавшись, он хотел позвать на помощь, но и этого не успел сделать. Второй пьяный зажал, ему рот рукой. Албу задрыгал ногами, потом услышал слово «мешок». Сильный короткий удар по темени, и он потерял сознание.

6

Очнулся Албу в совершенно пустой, ярко освещенной комнате. Сначала он не понял, где находится, потом вспомнил о Вольмане, о Кларе, о встрече с Василикэ Балшем. «Дорого ты заплатишь за это», — со злостью подумал он и хотел встать, но голова болела так, что в глазах темнело. Собрав все силы, он с трудом приподнялся. В этот момент дверь открылась и на пороге появился Василикэ Балш в сопровождении тех двух пьяных, которые были с ним на улице.

— О-о, очнулся? — вытянул губы Василикэ Балш. — У тебя крепкая башка…

— Знаешь, это тебе дорого обойдется — крикнул Албу. — Приказываю тебе…

— Тш-ш-ш, — прошептал один из тех, кто пришел с Василикэ. — Спокойнее, птенчик…

— Как это, мне обойдется дорого? — с притворным удивлением спросил Василикэ Балш. — По моим подсчетам, я только сейчас выплачиваю тебе долг. Знаешь, люблю, чтобы у меня был чистый счет. Чтоб я никому не был должен и мне никто.

— Какой-то паршивый карманник, — пробормотал Албу.

— Карманник да, но не паршивый. Этого я тебе не разрешаю говорить. И если ты не будешь со мною почтителен, я попрошу своих друзей поставить тебя на место. Оба работают чисто и весьма честолюбивы. Не так ли, Шора? — спросил он того, который стоял слева, огромного, как медведь.

Тот пробурчал что-то утвердительное в ответ и добавил отчетливо, чтобы понял Албу:

— Чисто, крепко и быстро.

— Вы, может быть, не зияете, я — начальник полиции, — попытался запугать их Албу.

— Я никогда не интересовался специальностью клиента, — ответил Шора. — Знаете, господин начальник, это даже очень хорошо. Иначе, чего доброго, размякнешь, а уж тогда не выполнишь своего дела, как следует.

— Что же вам от меня надо? — испуганно опросил Албу. Василикэ подошел к нему:

— Хочу провести с тобой занятие на тему о том, что такое память. Очень интересная тема. В прошлый раз, когда мы встретились, ты забыл, что знаком со мной. Знаешь, отсутствие памяти может повредить даже тем, кто работает в полиции. Не очень-то это пошло тебе на пользу. Сейчас ты, конечно, боишься, что я велю своим друзьям тебя избить. К сожалению, сам я не занимаюсь физической работой, потому что мне надо сохранять чувствительность пальцев. Но я не отдам тебя в их руки, если ты будешь вести себя разумно… Ты спросишь меня, почему я просто не избил тебя где-нибудь в темноте… Нет, я не занимаюсь такими грязными делами. Я навсегда оставлю в твоей памяти имя Василикэ Балша. Вот и вое. Я запомнил побои, полученные в полиции. Не потому, что они были слишком сильными, мне приходилось выносить кое-что и покрепче, а потому, что ты меня не признал и именно ты избил меня. Это меня рассердило. А я человек очень чувствительный. Сядь…

Албу огляделся вокруг, как бы спрашивая, куда?

— На паркет, птенчик, — объяснил Шора.

Другой детина, который казался еще более молчаливым и мрачным, видя, что Албу, колеблется, сказал тихо низким, угрожающим голосом:

— Садись, раз тебе сказал Шора! Верно? — и он повернулся к Шоре, как будто ожидая подтверждения. Тот кивнул головой.

Албу скользнул вдоль стены и сел. Он понял, что сопротивляться бессмысленно. Потом у него мелькнула мысль, что его могут услышать на улице, и он начал кричать во все горло:

— На помощь! На помощь!

Мрачный парень дал ему пощечину:

— Не ори, а то я оглохну… Все равно никто не услышит.

— Не кричи, — посоветовал ему и Василикэ. — Мы все тщательно подготовили. Здесь поблизости никто не живет, а у моих приятелей далеко не музыкальный слух. И, кроме того, у тебя очень, очень скверный голос.

Албу смирился:

— Что же вы от меня хотите?

— Я же сказал тебе, хочу освежить твою память. Когда мы советовались в первый раз, Шора настаивал, на том, чтобы тебя изуродовать. Отрезать тебе ухо или нос. Правда, Шора?

— И нос, и уши, — подтвердил Шора.

Албу окаменел. Мелькнула мысль встать на колени и умолять их простить его. Он невольно поднес руку к лицу и пощупал нос. Василикэ продолжал:

— А вот он, — Балш показал на угрюмого человека, — он был еще более категоричен. Ему не нравится усложнять вещи. Впрочем, у него есть своя собственная философия. Правда, она примитивна, но по-своему интересна. Ведь жизнь гораздо проще, чем думают люди. Они ее не понимают и совершенно напрасно усложняют.

— Так и есть, — подтвердил мрачный парень. — Не правда ли, господин начальник? Если вы оставите здесь только уши, не исключена возможность, что через год-другой мы снова встретимся, и может статься, что на полу буду лежать я, а вы будете стоять. Зачем такой риск, такое усложнение. Не правда ли?

Лицо у Албу перекосилось от страха. Он уставился на парня, хотел что-то сказать, но пробормотал совсем невнятно.

— Я придерживаюсь другого взгляда. Я — художник, — с увлечением сказал Василикэ. — Я подумал: а что если бы ты съел свои форменные пуговицы?… Кто знает, может быть, это освежило бы твою память… Знаешь, еще в полиции, когда ты меня ударил, эта мысль пришла мне в голову… Что, если я когда-нибудь посоветую Албу съесть его пуговицы?.. Хорошая идея, не правда ли?

Василикэ подошел к Албу и оторвал у него одну пуговицу с мундира. То была большая металлическая пуговица. Албу стиснул зубы.

— Может быть, для начала она великовата, — сказал Василикэ и оторвал маленькую пуговицу с рукава. — Для возбуждения аппетита и эта неплоха… Ну, не заставляй себя просить. Ты ломаешься, как барышня!.. Глотаешь или нет?..

Албу, увидев, что все не так уж страшно, как это показалось ему несколько минут назад, решительно ответил:

— Нет.

Мрачный тип шагнул к нему. Албу отодвинулся, потом пополз в угол. Тот по пятам следовал за ним.

— Слушай, дорогой Албу, — дружеским тоном заговорил Василикэ. — Не хорошо упрямиться. Придется претерпеть побои и все равно съесть пуговицы. Я так решил. Если ты не в состоянии глотать их, мы запихнем их в тебя, как в гуся… Ну же, Албу, будь умницей, не серди моих друзей. Зачем им тратить свои силы?

Он положил пуговицу в рот Албу. Тот ее выплюнул. Мрачный парень показал на пуговицу:

— Возьми! Сейчас же!.. — и с равнодушным видом, как будто хотел отбросить с дороги пустую жестяную банку, ударил его ногой между ребер.

— Нет! — упрямо повторил Албу.

— Не имеет смысла изображать из себя мученика. Это не производит на меня никакого впечатления, — сказал ему Василикэ.

Мрачный тип снова ударил Албу ногой.

Албу подполз к пуговице и взял ее в руки. Минуту он смотрел на стоявших перед ним людей, чтобы убедиться, не передумали ли они, но ничего похожего на их лицах не прочел. Тогда Албу положил пуговицу в рот.

— Принеси немножко воды, — сказал Василикэ Балш угрюмому парню, — может быть, у него пересохло в горле.

Тот вышел в соседнюю комнату и вернулся со стаканом воды.

— На.

Албу сделал усилие и проглотил пуговицу. Он протянул руку за стаканом.

— Ну, как тебе нравится? — спросил Василикэ. — Вкусно? Попробуешь проглотить большую или хочешь еще одну маленькую?..

Албу проглотил четыре маленькие и одну большую пуговицу. Он был бледен, глаза вылезали из орбит.

— Дадим ему съесть и аксельбанты? — спросил мрачный парень.

Албу с ужасом посмотрел на аксельбанты.

— Нет, — заявил Василикэ Балш. — Я думаю с него достаточно. Скажи, дорогой Албу, ты теперь всегда будешь помнить меня, правда?

— Всегда, — процедил Албу.

— Тогда все в порядке. Этого я и хотел. Теперь мы свяжем тебя и засунем в рот кляп. Но клянусь, что через полчаса пошлю за тобой полицейского. Я не хотел бы, чтобы тебе пришлось всю ночь пролежать на полу. Простудишься, жалко будет. А ну, мальчики, кончайте.

7

Большая столовая была набита до отказа. Кому не досталось места на скамейках, стояли у стен. На импровизированной сцене за столом сидели Симон, Жило-ван, Прекуп и еще два члена фабричного комитета, Типей и Турку, ответственный за работу с молодежью. Жилован только что кончил речь о значении деятельности фабричного комитета и предоставил слово Симону. Тот подождал, пока установится тишина, потом встал, подошел к микрофону и начал говорить: