Холмы России - Виктор Ревунов

Павел показал ему записку и ржавый болт кинул в фартук.

Садитесь,- показал сапожник на низенькую табуретку в будке и закрыл дверь на крючок.

Павел положил на ящик пачку денег, пистолет, пакет в коже_застроченный красными и черными нитками.

- Документы и письмо. Все!

- Как все?- удивился Шабанов.

- Дальше ваше дело.

Павел вылез из будки, быстро пересек улицу, скрылся за углом.

За домиком, на огороде, копался в грядках дачный сторож. Клубнику пропалывал. Земля нагрелась, рыхлая, в листьях клубничных цветы белые. Разную ряску да одуванчики выщипывал, выковыривал с корешками и в небо поглядывал, не высоко, а в даль, где снегами слеглись облака по голубому, ровному. Будто вздохнут и чуть тронутся.

Получше барина устроился Гордей: и в домике живи, платили и сверх давали, и угостят когда осетринкой и рюмочкой, чтобы хорошенько дачное сторожил. Как в старое время, колотушкой постукивал, дробная трель Далеко разносилась по лесу, и всем спалось спокойно постучит да прислушается, и в сторону, тихо стоял.

С осени здесь, после схватки с Викентием Романовичем, укрылся, зимой, как в берлоге, отлежался, отъелся, вином запился, что и глаза позаплыли.

И все ждал, ночью к окну подскакивал, к стеклу лицом прижимался. Лицо расплюснутое в стекле-то будто и не сторож, раздавленное что-то.

Чувствовал, приближается. Не то идут, не то едут реоята в хромовых сапожках. Да вот и стукнут в окно и наганом на дверь покажут.

Темнота за деревьями тоже ждала, чтоб страхом удавить сторожа прямо за дачами.

Гордеи покрутил корень в земле, все глубже пальцами забирал и вертел, тянул и расшатывал, и вот он, теплый, изорванный, липкий от млечного сока.

"Значит, и вырву",- так загадал и вырвал.

Хотел бросить корень в кучу и обернулся вдруг.

На тропке стоял Шабанов, в стареньком картузе, с чемоданчиком, улыбчиво так глядел на сторожа.

- С хорошей погодой, с долгожданными переменами.

- Заходи,- показал Гордей на домик. Под рубахой холодом трепыхнуло. Что-то не по себе стало.

Вокруг сосновый лес, виднелись дачные террасы, залитые по стеклам зеленью. Под склоном река тихая, ясная в лугах и во ржи. А за рекой пионерский лагерь.

Маковым лепестком опадал флаг на мачте. В домике пол грязноватый, пахло лесной сыростью. На столе куски хлеба, редиска завялая, бутылка с водкой. Одно окно прямо на дорогу. Кто подходил к дачам, кто уходил - далеко видать.

- Человек был,- сказал Шабанов улыбчиво.- Все секретное. Двадцать второго сбор на охотничьем месте.

Бывшая сторожка барская. Чай, не забыл?

- А что за срок такой?- спросил Гордей.

- Что-то начинается.

- Что же такое?

- А так понимай, война.

- Неужто!- Гордей замолился, и глаза вороновы округлились, как-то проскулил радостно:- Война, война.

Крепко поставил стаканы. Налил.

- А то что?- в свою очередь спросил Шабанов.

Гордей отмахнулся.

- Она, она. Ишь ты откуда. Она, она. Так ждать было. Вон ты в будке-то на морозе как? Что, бог-то не видел? Она, она.

Выпили в сыром и грязном.

- Чего-то зябко у тебя тут,- сказал Шабанов.

- От земли. Вода под полом,- Гордей поднял за кольцо половицу. На дне ледяном поблескивали бутылки, старый валенок, завязнув, стоял.-А вот сюда хотел от этой жизни во дно уйти,- произнес Гордей.- Ай новость-то, ай перемены! Война, война. Теперь комиссары во дно войдут.

- И ученые,- шепотом добавил Шабанов и показал на дачи.- Бога судят и предают.

Гордей вдруг спохватился, спросил:

- А что за человек был?

- С лица вроде, как тебе сказать, на того барина помолаживает.

- Какого барина?- не торопился с разгадкой Гордеи: сразу чего сказать толку нет.

-А кто может быть-то, а?-Шабанов улыбчиво поваживал глазами.- Был, помнишь, махонький.

Гордей, что-то припоминая, сообразил, взглядом в сальный стакан уперся.

- Того быть не может.

- Чего нет, того быть не может, Гордей Миропыч.

А чего есть, из того и выходит.

- Пропали они. Предал и их иуда Викентий. Не сдержал свои речи былые.

- К признанию велено. Секретного письма слова, князя к признанию!

- Где же он?

- Куда денется. Сапоги чинил у меня. Одному-то плохо, и подметки отлетели, так спотыкался.

- Нюхает. Приглядывается. А унюхает-предаст.

Не верь. Где он?

- Про Пашеньку теперь скажу ему. Явится сам племянничка повидать. Местечко назначим.

- Не поверит.

Шабанов издали показал карточку молодого офицера в немецкой форме.

- Какие повороты!- удивился Гордей.- Откуда же карточка, спросит.

- Его не касается. Придет на свидание. Хитро, а придет. У него больше хода нет. Устал он.

За окном дорога белесая среди елей. Тонко синели колокольчики в траве. Двое вышли.

- Свойки, свойки,-остановил испуг Гордея Шабанов.- Ночью дачи огоньком - и по адресам, а там по ягодки Князя искали, а он от нас явился.

- Какой князь?

Великий князь. Свет такого не видывал.

В эту же ночь стая начала свой гон, явилась в вяземских лесах, в деревеньках поднимала с постелей своих, распадалась и собиралась на привалах, лесами и оврагами шла навстречу войне, искупалась в Днепре, что на заре тихо дымился красными чашами омутов в рассветных молочных лугах, скрылась.

ГЛАВА IV

На границе, как и всюду в эту пору, по лугам спели травы, кущами цвели ромашки и клевера, золотисто-белые нивянки, сурепки с медом желтых цветов, колокольчики в синих и голубых брызгах, костры искристо-красных гвоздик горели по сухим буграм. С хрустальными отсветами проскальзывал ветер по этому раздолью, и травы, кланяясь, роднились пыльцой, чтоб после красных дней своих, когда с ненастьем поникнет все, осталось на земле семя, таящее чудесную сказку о том, что было и что вновь воскреснет.

А эта весна кончалась. Еще одна ночь, и на свою межу выйдет лето. Его рассвет не забудут.

Накануне днем солнце долго не смиряло свой жар, и воздух, накаленный от зноя, заваривал на горизонте грозу фиолетовым маревом.

Но все подвластно времени, и даже солнце не в силах продлить день, клонилось на западный край - к польским полям в железных сетях колючей проволоки на кольях.

А дальше хутора понуро глядели на свет из немецкого ига. Оттуда, из-за реки, угрюмо стелился гул. Затихал.

И снова мрачнел над полями.

Война давно кралась к нам, была совсем близкой - прнтаенно глянула из-за Буга, смекнула что-то и скрылась за горьким простором поверженной Польши.

Запылала вновь, казалось, далеко от нас - в глубинах Европы.

В конце мая 1940 года потерпели жесточайшее поражение англичане. Их экспедиционную армию немцы разт громили под Дюнкерком. На берегу были брошены тысячи орудий, десятки тысяч автомашин. Солдаты в панике приступом брали суда, стоявшие у берега.

Баржи, плоты, утлые лодчонки, на которых рыбаки пересекли Ла-Манш, чтоб спасти своих солдат, уходили в сторону Англии. Море оглашали крики и проклятия.

Потом последовал удар по Франции.

Линия Мажино, где за неприступными и грозными укрытиями французы ожидали противника, была обойде"

на с границы Бельгии. Немецкие танки стремительно рванулись в брешь. Половина французской армии не успела сделать ни одного выстрела, как война оказалась проигранной.

14 нюня без боя немцы заняли Париж.

Сразу после окончания войны с Францией, уже в июле, на Восток было переброшено около 30 немецких дивизий.

С 9 августа, согласно совершенно секретному приказу, должны были проводиться различные подготовитель"

ные мероприятия к войне с Советским Союзом.

Чуть позже генерал-полковник Гальдер, начальник генерального штаба сухопутных войск фашистской Германии, записал в военном дневнике: "Россия остается главной проблемой в Европе. Должно быть сделано все, чтобы быть готовым к полному расчету с ней".

30 марта 1941 года насовещании Гитлер призвал к жестокости в войне против России, заявив, что речь идет о борьбе на уничтожение и что война на Востоке будет резко отличаться от войны на Западе: тут сама жестокость - благо для будущего.

1 апреля Гитлер решил начать наступление во второй половине июня.

Весна затянулась, и река Буг словно хотела задержать войну, разлилась по самому позднему сроку и долго не входила в свои берега.

6 июня Гитлер окончательно определил дату наступления - 22 июня.

Через неделю он подтвердил эту дату на большом совещании с докладами командующих группами армий, армиями и танковыми группами о плане операции "Барбаросса"... В своей речи Гитлер сказал о том, что с разгромом России Англия будет принуждена прекратить борьбу.

За несколько дней до 21 июня командующие армиями и командиры соединений заняли свои места на командных пунктах.

К этому времени командующий группы армий "Центр", которая должна была нанести главный удар с конечной целью-захватом Москвы, передвинулась со своим штабом в Варшаву.