Холмы России - Виктор Ревунов

В осинниках грибы с оранжевыми шляпками, а по березнякам сухим-белые, как сметана ножки, а сверху вроде из крема макушка-то, опенки на пнях хороводами, брусника бусами, небраная. Чуть загляделся - тяжело стукнуло в лоб. Схватился, а это ветка с орехами, качается тяжеленная.

Места высокие - возвышенностью, с болотами особыми: в них речкам начало-истоки Днепра, Западной Двины и Угры, текут в равнины бескрайние из смоленских лесов, к трем морям. Какой корешок отсюда или сучок в море-то по волнам и выплывет к скалам далеким.

От кряжистого обрыва, белокаменного и порыжелого, в какой-то травке ползучей с вишневыми цветками, в сосенках, из камня выросших с голубоватой вощиной по хвое, Гордей свернул на вечернюю зарю. Уже гасла ее печь в лесу.

Забылся Гордеи лесом, откуда и куда шел, кто он,- скрылся от всего и отдыхал. Что-то вспоминалось, Месяц водицей колодезной пролился за леском.

Завиднелось. Чернел гнездом двор.

Покружил Гордей, что-то покопал под деревом и - в стооону крадучись. В темноте притаился. За местечком долго приглядывал. На случай, не выйдет ли кто?..

У каждого свое на уме. Да за умом хоронится. Ты так, а оно и не так.

И уж совсем самой тихой украдкой подполз к другому кусту.

Куст этот среди зарослей не отличишь. Зимой - по коре сероватой, весной по цветам ранним-прежде листьев распускаются, по лету-ягодами, яркими, ядовитыми - чем-то и приметно волчье лыко.

Косарем вырезал Гордей дернину. Стеганку снял.

Землю выгребал кружкой и на стеганку высыпал.

Глубоко руку засунул в нору, стеклянную фляжку вытащил. Потер с бочка. Вот они, камешки, не видать, а вдруг замерцают. В них трактир спрятался.

В широкое горлышко перстенек опустил да и, оглядевшись, другой туда же. Ввернул просмоленную пробку в фляжку и снова в норку ее поставил, в кожушок берестяной. Землей засыпал. Сверху дернину уложил, края заровнял. Осторожно ватник свернул, отнес подальше и землю стряхнул.

На куст поглядывал и на двор.

Три года тому назад Дарья Малахова приехала из Москвы хоронить сестру. Схоронила и осталась жить в деревне.

Опрятила сестрину избу, отмыла, отчистила песком полы, у крыльца сирень посадила. За кустом на развалины барской усадьбы ездила. Уж больно хороша сирень, наливная, белоснежная, опьяняла сладостным духом.

Привезла с Нивяного плотника - Федора Григорьевича Жигарева. Знала его давно. Он трактир строил, молодой тогда.

Покрасивела после его топора и рубанка изба, глянула из-под соломенной крыши, как из-под платка, голубыми, ясными глазами - под стать хозяйке.

"Добрых хозяев по избе видно",- давно заметил Федор Григорьевич такую связь, да чего-то с опущенной головой своя изба горевала.

Будто солнечным лугом осветило и хозяйку-по белым ногам ромашками, по сарафану гвоздиками, а по глазам колокольчиковым цветом. Просушило сосновым да земляничным зноем неленивое ее тело. Улыбнулась новому; в трактире разве жила - промаялась, как на чужом возу дорогой: сядь да слезь, не муж, а хозяин - ворон злой.

Еще и стружку не вымели, а Федор Григорьевич засобирался. Положил в мешок немудрой инструмент: топор, рубанок, бечевку мерную.

- Не спеши,- сказала Дарья.- Побудь. Успеешь.

Вздохнул Федор Григорьевич.

- Ребята у меня малые. Митька да Фенька. Душа болит.

- Все ты жалостью. А радостью когда?

Присел Федор Григорьевич на скамейку перед дорожкой.

- Не по летам мне гадать о ней.

- И я не гадала. А вот же и хорошо. Почему, Федор Григорьевич?

- Не знаю, милая. Не знаю.

- Так воля. С нею и радость мне, и жить не боюсь,-просто ответила Дарья.-Будет горько, приезжай.

Федор Григорьевич поднялся, поклонился хозяйке.

- Счастливо поживать тебе.

Зимой Гордей навестился. За порог шагнул в деревенское жилище. Чисто, светло, как и прежде бывало в квартирке трактирной. На окнах занавески цветные.

Самовар на столе красно угасал от заката. За шторами распахнутыми кровать высокая с подушками пуховыми и ковер на стене. На ковре берег лазурный. Заметил Гордей, что хозяйка посвежела и помолодела, суше стала,по жилам его огнем стрекануло.

Обнимать не бросилась. Не водилось это. Снял он шапку. Волосы вороненые, слежались, взгляд жестокий, резкий, с темнистой ненавистью. Усы ОТПУСТИЛ - совсем чужоватый в доме и жутковатый.

Раздевался не спеша, к чему-то прислушивался. Все прислушивался. Будто чего-то ждал. Поставил на лавку вещевой мешок, в окно долго за поле всматривалсяРазвязал мешок. Полушалок белый пуховый достал и опять в окно посмотрел. Лошадка далеко покачалась и опустилась за край.

- Вот, возьми себе на головку теплое,- подал жене полушалок.

Дарья приняла подарок, помяла пальцакч бахромки.

Гордеи достал из мешка фарфоровый чапкпк, на сто - поставил.

- К самовару,-поднял п обтер рукавом. Золотцем просиял фарфор, сшпш кобальтом,- Бог даст, и трактир откроем,- пошутил. Голос с мороза басист, кргпок - треспул смешком.- В столовках теперь трутся.

Людей в квартирку нашу вселили. Примуса на кухню.

А гк01ЕЬ! в сараи выбросили. Вот, выбрал.

Гордеи вытащил завернутое в мешковину. На подоконнике положил. Новый подоконник, сосновый, отчищен п лаком покрыт. Как под топким ледком древесный узор янтарный.

- Чья же работа?

- Федора Григорьевича,- ответила Дарья, ,

- Н окошки его? Одно-то, одно дороже золота.

Был раз в .этой избе и Мптя: обедал по дороге в Дорогобуж.

- Отец не хворает ли?- спросила Дарья.

- Нет,, ничего,- ответил Митя.

- Жалей его. Пусть заедет когда в гости-то,

- Не гуляет отец по гостям.

Приехала Дарья сама к Федору Григорьевичу-к зимней могилке его. Слезы вытерла, ветку еловую положила к кресту. Отъезжала в санях, все оглядывалась на рощицу, выше да выше, в холодное небо.

Подгоняло Гордея осепппя ветром к избе. Тяжело заваливало стоном над деревьями, и полем - в деревню - по огородам, по огням. Тускнели п мигали и снова зажигались в окошках.

Постоял он у края леса. Звезды над избой. Стены в ночи тенями гнутся, разламываются.

Лесом зашел за дорогу. Оттуда па избу посмотрел.

В окис не то месяц, не то огонек.

Еще зашел. Как ворон, не сразу слетал п садился. Чего-то чуял... устал, не выдерживал. И вдруг прямо пошел к избе. Постучал в дверь. Еще раз сильнее.

Заглянул в окно. В избе озарило, и по огороду сает.

Отпрянул. Бегут, спешат тени, а будто люди, люди - не разберешь, все к нему. В голове потемнело, и красные пятна перед глазами.

Далеко в лесу опомнился. Наган из-под рубахи выхватил и обвел вокруг.

Поездом брянским, киевским, трамваем одесским поздним, голодный, помученный, добрался Гордей до ворот дома отдыха. Подергал решетчатую калитку, постучал в железо.

Подошел сторож в брезентовом плаще, в нахлобученном капюшоне. Глянул через решетку, сдвинул засов и открыл калитку, впустил Гордея н снова закрыл, пригнувшись, быстро посматривая на улицу.

- Ишь, кавалер обаятельный. Тут всех девок переловил, теперь на Приморском бульваре от него визжат.

Я калитку даром открывать не стану. Или в другой раз через забор лезь, а я из берданкп солью. Каменной.

От нее на заборе до мертвого часа будешь чесаться,- выговорил сторож, он же, еще полный силы и бодрости от морских купаний - Викентий Романович Ловягин.

С украдкой добавил:- Лицо так терять.

- Да сдуру этак.

- Сдуру и бывает, коли ума нет.

Сели на скамейку в жасминовых кустах. Порывами шумела в каштанах, дышала, погромыхивала волнами пучина неоглядная. Сыровато, но юг заметно придавал тепла и звездного блеска небесам.

Гордей снял кепку, утерся.

- Есть же рай на земле. О господи! На душе его соскребли.

- Что случилось?- спросил Викентий Романович.

- Сдуру это. К бабе своей ночевать завернул, Глядь... глядь в окошко, а на лавках-то и сидят.

- Кто?

- В новых гимнастерках будто, сапожки чистые, хромовые.

Викентий Романович положил в кепку Гордея ключи,

- Иди ко мне. Не забыл где? Поешь и выспись.

Гордей поклонился.

- Несгибаемой силе вашей.

Когда Гордей скрылся, Викентнй Романович подошел к ограде, достал складной нож, раскрыл его и ковырнул в земле под стенкой. Вроде бы кисет вытянул.

Быстро переложил наган в карман. Канул в темноте парка.

В самом конце, в зарослях акации, остановился.

Отсюда через железную ограду была видна улица и дачные домики па той стороне в садах. Прямо напротив глинобитная, побеленная мазанка с небольшим окошком - жилище Впкентня Романовича и землица с виноградником. Понаблюдал, как Гордей отомкнул замок на калитке в невысоком заборе и закрылся.

Долго стоял Викентий Романович, поглядывая на улицу и на дорожку возле заборов. Никто не вертелся поблизости.

"Что-то водит его или явилось?" - подумал о Гордее и еще постоял.