Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот - Пьер Незелоф

необходимо лечиться, беречь себя; если бы я знала, что вы больны вдали от меня! Не прибавляйте эту тревогу к тем, что уже меня терзают.

– Не беспокойтесь из-за этого, Антуанетта, – ответил он, – я отдохну позже, когда спасу вас.

Она вздохнула и закрыла задвижку на двери, ведущей в коридор.

– Идите сюда, – сказала она, – ничего не бойтесь. Я приняла меры, чтобы нас не беспокоили… Моя горничная следит…

Она села на бержерку перед огнем. Ферзен снял парик, как прежде, опустился на пол у ее ног и положил голову ей на колени.

– Поездка прошла благополучно? – спросила она.

– Отлично; все были с нами очень вежливы. В Перонне наша карета сломалась, на починку ушло четыре часа. Муниципалитет и Национальная гвардия вели себя великолепно, не знали, что сделать, чтобы нам угодить.

– А попасть сюда было сложно?

– Никто у меня не спрашивал никаких пропусков. Я прошел обычным путем, не замеченный толпой. Главное, действовать быстро и не выглядеть чужаком. Мне кажется, я с этим успешно справился. – Он посмотрел по сторонам и с горечью заметил: – Ну почему мы должны были встретиться снова в этом месте?

– Не сыпьте мне соль на раны, Аксель, я никак не могу успокоиться из-за того, что все сорвалось так близко от цели. Вы были правы, вам не следовало нас покидать. Телохранители нам ничем не помогли, что же касается короля, предпочитаю не говорить о нем. Если мы оказались в этой ситуации, то в первую очередь по его вине. И кроме того, вмешалась роковая случайность. Если бы гонец, посланный господином де Дамасом из Клермона предупредить вареннский отряд, не заблудился по дороге, гусары были бы готовы нас защитить и мы бы проехали. Наконец, если бы в Варенне нам удалось выиграть немного времени, де Буйе подоспел бы и освободил нас.

– Какие страшные часы вы, должно быть, пережили!

– Я никогда их не забуду, Аксель, и вы еще не знаете всего, что эти бешеные заставили нас пережить потом…

И она во всех подробностях рассказала ему о крестном пути, которым стала для них обратная дорога в Париж. Во время нее им стали известны жуткие детали убийства в Сент-Мену господина де Дампьера, чью отрезанную голову, с которой еще капала кровь, убийцы принесли им, о потасовке в Эперне, где ей порвали платье, о национальном гвардейце, которому она предложила кусок тушеной говядины, а он стал кричать, что королева хочет его отравить, о кюре из Восьенна, привезенного связанным на лошади реймскими патриотами, чтобы «выпустить ему кишки на глазах Капета и его отродья»; он узнал об угрозах, оскорблениях, похабных и жестоких песенках, которые распевали при них и которые бились об карету, словно накатывающиеся волны, каждая выше предыдущей.

Ферзен слушал, дрожа от стыда, отвращения и гнева.

– Палачи! – воскликнул он. – Только адскими муками могут они расплатиться за эти преступления.

– В течение двух дней, – продолжала королева, – нам пришлось ехать вместе с комиссарами Собрания. Этот Петион вульгарное и грубое животное! Вы себе не представляете, до какой степени он был омерзителен! Нам пришлось прислуживать ему, словно слугам, давать ему есть и пить, он стучал своим стаканом о горлышко бутылки, когда ему было достаточно, и вышвыривал прямо у меня под носом куриные кости из окна дверцы.

– А Барнав? – спросил Ферзен голосом, который попытался сделать твердым.

Мария-Антуанетта нежным движением запрокинула его голову и прочла у него в глазах секрет страданий.

– Что вы подумали? О, сердечко мое, неужели вы во мне усомнились? Барнав вел себя с нами вполне пристойно, но он для меня ничего не значит, клянусь… Конечно, я была с ним любезна, поскольку он может быть нам полезен, но я ненавижу его так же, как остальных.

– Но теперь вы слушаете его и, похоже, следуете советам конституционалистов, так что за границей считают, что вы стали на сторону революции.

– Аксель, – простонала Мария-Антуанетта, – неужели возможно, чтобы меня обвиняли в подобной гадости? Ах, если бы император, короли и принцы могли прочитать, что у меня в сердце, они бы отказались от этого заблуждения! Но вы, вы видите меня и расскажете им по возвращении, что мои чувства не изменились. Что мне делать? Я окружена одними предателями. Наши министры – называющие себя монархистами – только и ждут случая погубить нас. Возможно, один из них, Бертран де Мольвиль, добр, но он бессилен что-либо сделать. Если мы санкционируем декреты, то только для того, чтобы избежать большего несчастья. Это надо объяснять всем. Аксель, уверяю вас, и вы можете мне верить, я готова предпринять что угодно, все вынести, лишь бы вырваться из этой жизни, которая меня изнуряет и от которой я деградирую…

Переменившись в лице, Ферзен одним прыжком вскочил на ноги.

– Антуанетта, как я рад слышать от вас эти слова! Наконец-то я узнаю вас! Выслушайте меня, я привез вам план, если вы ему последуете, через месяц вы можете быть свободны… Прежде всего вы должны глубоко осознать эту неприятную истину: ваш брат, император, предал вас, он ничего не станет для вас делать. Пруссия со своей стороны ничего не предпримет без Австрии, но вы еще можете рассчитывать на Швецию, Испанию и, возможно, Россию. Однако подумали ли вы, что, если иностранные войска вторгнутся во Францию, вы рискуете все быть убиты, если только вас не увезут в качестве заложников на юг Франции, где, в случае поражения, вас, несомненно, будет ждать та же участь… Нет, единственный шанс, остающийся у вас, – бежать отсюда; кроме того, это станет лучшим способом известить державы о ваших намерениях. У вас две возможности: добраться до Нормандии, до моря и сесть на маленький английский корабль, который высадит вас в Остенде, или же вы предпочтете бегство через охотничьи леса, а там контрабандисты проведут вас десяток лье до границы, где навстречу вам выйдет подразделение легкой кавалерии, которое вас защитит… Но в обоих случаях вам необходимо будет ехать врозь, в легких каретах, король и Мадам Руаяль в одной, а вы с дофином и Мадам Елизаветой в другой. Об остальном не беспокойтесь, я берусь организовать конские подставы или добыть для вас корабль…

Не останавливаясь, не подбирая слова, он продолжал излагать план, который носил в себе столько дней, как будто, закрыв глаза, читал молитву, заученную наизусть. Он взял ее за руки, склонившись к ней, лицом к лицу, пытался навязать свою спасительную волю. Но по мере того, как он говорил, она опускала голову все ниже и ниже.

– Вы молчите? – спросил он обеспокоенно. – Вы не