Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот - Пьер Незелоф

одобряете этот план?

– Он мне представляется неосуществимым, Аксель… Простите меня, но в том положении, в котором мы находимся, лучший способ вытащить нас отсюда – это опять же Вооруженный конгресс, о котором мы уже говорили; но действовать необходимо решительно и быстро. Я не могу поверить в то, что мой брат решил нас бросить окончательно. Когда вы расскажете ему о наших истинных чувствах, его отношение изменится, я уверена…

– Вы так считаете? В таком случае вы слепы. Значит, вы отказываетесь бежать?

– Аксель, – с болью сказала она, – не судите меня строго… Ваш план, очевидно, прекрасен, но, чтобы привести его в действие, необходимо в первую очередь выбраться отсюда, а это невозможно…

– Что вы такое говорите?

– Правду, мой друг: за нами неусыпно следят, дворец окружен целой армией… Я вам не лгу, послушайте…

Сквозь толстые стены до них доносился глухой, но мощный шум войска, которое отдыхает, разговаривает, поет и пьет.

– Это продолжается восемь месяцев, – продолжала королева, – а по ночам у двери наших апартаментов ложится человек. Петион и Лафайет следят за нами, и я вас уверяю, у них есть глаза повсюду. Вот видите… и потом, у нас больше нет денег. Не так давно мы оставались без гроша целую неделю… Бежать морем очень соблазнительно, но разве вы не знаете, что все отплывающие корабли подвергаются досмотру, а путешествующих теперь останавливают в каждой деревне. Кто нам достанет паспорта? Наконец, надо заставить решиться короля, а это будет очень непросто. Он обещал Собранию, что не станет пытаться бежать, и, дабы не нарушить своего слова…

– Но ведь это слово дано под принуждением! – вспылил Ферзен. – Что за неуместная щепетильность! Он должен был подумать, что речь идет о вашей жизни.

– Мне кажется, его это не заботит, так что, предупреждаю вас, вам будет трудно его убедить.

– Когда я его увижу?

– Завтра вечером.

– Так, значит, я должен буду сюда вернуться? – спросил озадаченный Ферзен.

Она привлекла его к себе, вся размягченная от нежности:

– Нет, я оставлю вас здесь, вы мой пленник! Даже не думайте, чтобы выйти из дворца в такой час! Это слишком рискованно; кроме того, рядом со мной вы будете спрятаны наилучшим образом.

От внезапного прилива сильной радости, на которую не смел надеяться, он закрыл глаза. Значит, у них будут целая ночь и целый день, которые они проведут наедине. Тучи, затянувшие небо над ними, на мгновение разошлись. И все эти часы они будут заниматься только друг другом, черпая в ласках забвение жестокого прошлого и мужества, чтобы продолжать бороться.

Он заключил ее в объятия, покорную и уже нетерпеливую. И мало-помалу в милосердной ночи, скрывающей от них близкий момент расставания, их любовь уничтожила вокруг все угрозы и, разорвав тиски времени, дала их хрупкому счастью вкус вечности.

Глава VIII. 20 июня – 10 августа

Все собрались в спальне Марии-Антуанетты, на третьем этаже малой башни Тампля. Прислонившись спиной к двери, муниципальный стражник в шляпе на голове курил трубку. Людовик XVI давал урок географии своему сыну; Мадам Руаяль рисовала за столом, а Мадам Елизавета рядом с ней заштопывала один из светло-коричневых сюртуков с позолоченными пуговицами, которые носил король. Мария-Антуанетта, устроившаяся возле окна в кресле в сине-белую полоску, читала «Тысячу и одну ночь». Эту буржуазную сценку освещало послеполуденное солнце яркого дня конца августа.

Время от времени снизу доносились грубые шутки. Это караульные солдаты играли в карты и чокались за скорое обезглавливание гражданина Капета.

Вдруг Мария-Антуанетта прислушалась. Возникло какое-то жужжание, словно в комнату залетела пчела. Звук постепенно становился четче. Это была песня. Грубая, агрессивная, выкрикиваемая сотней глоток. Теперь она различала слова, которые ассоциировались у нее с худшими моментами ее жизни:

Дрожи, тиран, решенье смело:

Измене сгинуть суждено,

Братоубийственное дело

Уже разгадано давно.

Мы все на бой пойдем рядами,

И если юный строй падет,

Сама земля произведет

Иных борцов на битву с вами[53].

Королева обратилась к камердинеру Клери, который вошел с графином смородиновой воды:

– Кто эти люди?

Клери скривился от отвращения:

– Очевидно, мадам, это добровольцы, записавшиеся в армию на Алтаре Отечества и поющие гимн марсельцев.

Мария-Антуанетта сдержала улыбку и прошептала сама себе:

– Пусть поют, пока есть возможность. Скоро они запоют по-другому.

Она положила книгу на колени и посмотрела в окно; но ее глаза не видели ни гладкого голубого шелка неба с вышитыми на нем розовыми облачками, ни рабочих, возводящих в саду стену, изолирующую башни Тампля и призванную стать еще одним звеном в сковывающей узников цепи.

Последние шесть месяцев, прожитые ею, запечатлелись в памяти серией мрачных и кровавых картин. Где она нашла мужество переносить столько унижений и страданий? Ей казалось, что она летит в пропасть, а все, за что отчаянно пытаются уцепиться ее пальцы, в последний момент ломается или выскользает.

В начале марта 1792 года, решившийся наконец пренебречь советами Кауница, договорившийся с пруссаками и готовый обнажить шпагу, умер Леопольд II, унесенный за сорок восемь часов болезнью внутренних органов. Ему наследовал его сын, Франц II, человек слабый, полностью находящийся под влиянием своих министров; от него ждать нечего.

Несколько дней спустя королевскую фамилию настиг новый удар. На бале-маскараде самый пылкий и самый искренний ее защитник, Густав III, был смертельно ранен выстрелом из пистолета. Он умер 29 марта.

Эта «эпидемия коронованных голов» ободрила якобинцев. Они осмелели и снова заговорили о том, что следует потребовать от Собрания низложить короля. Что же касается королевы, выбор был широкий: выслать ее в Австрию, заточить в монастырь или отдать под суд.

Под давлением якобинцев правительство фейянов вскоре оказалось вынуждено уйти в отставку и уступить место жирондистскому кабинету, куда вошли Ролан, Клавьер и Дюмурье, ставший министром иностранных дел. Тиски вокруг трона понемногу сжимались. Оскорбления в адрес Марии-Антуанетты усилились.

На празднике, устроенном в честь швейцарцев из полка Шатовьё, которые после восстания в Нанси были приговорены к каторге, патриоты чествовали как триумфаторов этих наконец-то освобожденных жертв контрреволюции. На следующий день «Народный оратор» напечатал: «Надо залить раскаленным свинцом сиськи Марии-Антуанетты», а «Папаша Дюшен» восклицал: «Б…! Какая же радость, какое счастье видеть, как она бесилась в этот славный день!.. Потому что она выла, как тигрица на цепи, из-за того, что не может пить нашу кровь… Мои славные санкюлоты… вашу мать; точите пики, чтобы прикончить аристократов, если они посмеют рыпнуться…»

Но жирондисты хотели начать войну с Австрией и в конце концов все-таки навязали свою