Сквозь слезы. Русская эмоциональная культура - Константин Анатольевич Богданов

скорее одним из средств, которые он использует для описания процесса самопознания, присущего мужским персонажам его пьес864. Особенно показательной в этом плане является «Утиная охота» – самая загадочная и самая сложная пьеса Александра Вампилова, построенная как череда флешбэков. Зилов, главный герой пьесы, это немного чеховский Иванов периода раннего застоя. Запутавшись во взаимоотношениях с женщинами, полностью разочаровавшись в заурядном окружении, а заодно и в себе самом, он переживает экзистенциальный кризис и находится на грани самоубийства. В сцене воспоминания-вспышки об уходе жены, уставшей от его постоянной лжи, Галине пришлось закрыть дверь на ключ, поскольку Зилов хочет помешать ее отъезду:

       Галина, опустившись перед дверью на пол, плачет.

Зилов […] Открой, добром тебя прошу… Не доводи меня, пожалеешь.

       Галина плачет громче.

Ну, ладно, открой. Я тебя не трону… А этого друга, слышишь, я его убью… Открывай!.. Никуда ты не уйдешь… Это просто немыслимо.

       Галина поднялась, вытерла слезы.

[…] Послушай! Я хочу поговорить с тобой откровенно. Мы давно не говорили откровенно – вот в чем беда… (Вампилов А. Утиная охота. С. 254–255).

И здесь Зилов произносит знаменитый монолог-покаяние перед закрытой дверью, в котором он проникновенно рассказывает жене об утиной охоте – его единственном спасении. Эта «ситуация порога», по словам Е. Стрельцовой, – парадокс театра Вампилова, когда его герой сталкивается лицом к лицу с собою865. В данном эпизоде, как это часто случается и у Чехова, трагическое переплетается с комическим. Происходит театральное недоразумение (le quiproquo) в стиле Мариво: оказывается, что его конфиденциальный рассказ выслушала не жена, которая уже ушла, а молодая девушка Ирина, которой он назначил свидание:

Ты увидишь, какой там туман – мы поплывем, как во сне, неизвестно куда. А когда подымается солнце? О! Это как в церкви и даже почище, чем в церкви… А ночь? Боже мой! Знаешь, какая это тишина? Тебя там нет, ты понимаешь? Нет! Ты еще не родился. И ничего нет. И не было. И не будет… (С. 256)

В монологе главного героя нет никаких авторских ремарок, поэтому актеры произносят его по-разному: кто-то страдая и даже плача, а кто-то остраненно866. В финале пьесы, когда Зилов должен ответить сам себе на вопрос, стреляться из охотничьего ружья или нет, автор дает обширную, размером в полстраницы, ремарку (это одна из особенностей драматургического стиля Вампилова – развернутые нарративные ремарки), в которой речь идет об амбивалентном эмоциональном состоянии героя:

…С ружьем в руках идет по комнате. Подходит к постели и бросается на нее ничком. Вдрагивает. Еще раз. Вдрагивает чаще. Плачет он или смеется, понять невозможно, но его тело долго содрогается так, как это бывает при сильном смехе или плаче (С. 279).

«Чеховское ружье» у Вампилова не выстрелило. Драматург оставил Зилова живым, как и Чехов не дал застрелиться дяде Ване. Потому что жить дальше – это еще страшнее.

Людмила Петрушевская рассказывает, что, посмотрев в 1973 году спектакль «Утиная охота» Владимира Салюка (это был не разрешенный к показу на сцене спектакль МХАТа, который игрался как открытая репетиция), она за одну ночь написала пьесу «Чинзано» как бы в дополнение к вампиловской пьесе:

И вот Вампилов. С ним до головокружения хотелось спорить. Он был очень важен для нашего нового театра.

Хмель, закваска, бродильный дух.

[…] Да, так вот, одна канарейка спела и погибла в ледяной воде, а другая подхватила и запела, в память о том, кого уже не увидишь867.

После гибели Вампилова в 1972 году заговорили о «новой волне» в драматургии или так называемой поствампиловской драматургии. Такие драматурги, как Л. Петрушевская, В. Славкин, В. Арро, А. Соколова, Л. Разумовская, А. Казанцев и другие, подхватили вампиловскую эстафетную палочку в изображении духовного дискомфорта героев и героинь в условиях застойного времени. Ключевой фигурой «новой волны» становится Людмила Петрушевская, которая вслед за Вампиловым радикально встряхивает советский драматургический пейзаж, привнеся в него эстетику абсурда, гротеск и терпкую иронию. Впрочем, элементы абсурда встречались уже в пьесах Чехова, который недаром считается предвестником театра абсурда. В драматургии Петрушевской, особенно в ранней, обнаруживаются – через аллюзии и цитаты – интертекстуальные связи с Чеховым. Например, ироническая ремарка «Фраза производит какое-то действие, которое вполне можно назвать как бы звуком лопнувшей струны», используемая автором в пьесе «Любовь» (1974), отсылает к знаменитой чеховской ремарке из «Вишневого сада»: «Вдруг раздается отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный»868. Или в названии пьесы «Три девушки в голубом» (1980) можно усмотреть аллюзию на чеховскую пьесу «Три сестры». В этой «комедии в двух частях» Петрушевской немало слез, как и в комедиях Чехова. «Девушки» плачут, но, в отличие от чеховских героинь, совсем по другому поводу: слезы наворачиваются, как только речь заходит о детях, об их болезнях и страданиях. Интересна реплика одной из героинь, цитирующей известное выражение из «Братьев Карамазовых» Достоевского:

Светлана. […] (Светлана плачет.) Максим плачет. Я за слезинку ребенка!.. Не знаю, что сделаю869.

Подобные «слезные» ремарки фигурируют и в монументальной пьесе «Московский хор» (1984):

Лика. О детях не беспокойся, о детях не беспокойся. (Начинает плакать.) Дети уже научены горьким опытом870.

Действующие лица этой пьесы, действие которой происходит во время хрущевской оттепели, гораздо чаще плачут, чем в других пьесах Петрушевской, что вполне объяснимо ее масштабностью. В судьбах многочисленных персонажей, представляющих три поколения одной большой семьи, отразились трагические события российской истории: революции, войны, репрессии. К тому же взаимоотношения героев и героинь осложнены бесконечными бытовыми проблемами, связанными с «квартирным вопросом». Обиды, конфликты, нежелание прощать – все это порождает слезы, как в следующем примере, когда Лика хочет помирить сестру Нету с ее второй дочерью Катей, с которой они не виделись 17 лет:

Нета (поднявшись). Любимые, родные! Мы снова вместе!

       […] Пауза. Лика наконец решила, что настал момент.

Лика. А теперь, мать и другая дочь, поцелуйтесь и простите друг другу!

Катя (осторожно начинает приближаться к дивану). Мама! Мама! Мама! (Плачет.)871

Увы, даже слезы дочери не смогли смягчить иссушенное испытаниями сердце Неты, вернувшейся из ссылки в обиде на всех и вся. Уникальность драмы «Московский хор» состоит в том, что ее перипетии происходят на фоне репетиций хора, в котором участвуют и персонажи пьесы, возносясь таким образом из дисгармонии коммунального существования в