В доме Шиллинга (дореволюционная орфография) - Евгения Марлитт

Глухой переулокъ съ рѣдкими домами и длинными садовыми заборами въ настоящую минуту былъ совершенно пустъ. Надо было сдѣлать всего нѣсколько шаговъ, чтобы добраться до калитки сосѣдняго сада, которая никогда не запиралась днемъ, – краскотеры, модели и прислуга входили и выходили черезъ нее. Маіорша знала это, она повернула ручку и вошла. Зеленый полумракъ подъ старинными вѣковыми соснами охватилъ ее, какъ призракъ давно минувшихъ временъ, и въ первую минуту eй показалось, что сейчасъ изъ-за деревьевъ появятся золотыя эполеты. Воспоминанія юности подобны обоюдоострому мечу, когда они касаются пропасти, поглотившей навсегда счастье всей жизни… Ея большіе темные глаза какъ бы испуганно блуждали кругомъ, пока не упали на голубое шелковое одѣяло, блестѣвшее между деревьями. Тамъ же блестѣла, какъ золото, головка мальчика, приподнявшаяся при скрипѣ калитки.

Маленькій Іозе смотрѣлъ удивленно, но не испуганно на женщину, быстро очутившуюся подлѣ него, на женщину въ черномъ платьѣ съ прекраснымъ блѣднымъ лицомъ и побѣлѣвшими губами, которыя открывались и закрывались, не произнося ни звука.

Точно принцъ лежалъ передъ ней мальчикъ, который недавно коварно былъ запертъ въ самомъ ужасномъ углѣ монастырскаго помѣстья. Амулетъ сверкалъ на золотой цѣпочкѣ поверхъ обшитой кружевомъ бѣлой ночной сорочки, выглядывавшей изъ-подъ надѣтаго на него голубого бархатнаго плаща, подбитаго шелкомъ. Старые суконщики изъ узкаго городского переулка навѣрно покачали бы головой при видѣ этого аристократическаго ребенка, въ которомъ также текла и ихъ кровь, кровь земледѣльцевъ съ мозолистыми руками и грубыми упорными понятіями.

– Лучше ли тебѣ? – спросила маіорша вполголоса и такъ низко наклонилась къ ребенку, что чувствовала на своей щекѣ его дыханіе.

– Да, только я усталъ очень! А какъ бы мнѣ хотѣлось побѣгать по саду съ Паулой и Пиратомъ!

– Паула – твоя сестра?

– Да, развѣ ты этого не знаешь!… Посмотри, какую прекрасную цѣпочку я сдѣлалъ! Хочешь ее имѣть?

Онъ повѣсилъ ей на руку грубо сплетенныя изъ стеблей одуванчиковъ кольца, надъ которыми такъ старательно трудились его слабые пальчики.

– Да, милое дитя, я хочу ее имѣть, – сказала она и осторожно, какъ хрупкую филиграновую работу, собрала колечки цѣпи въ лѣвую руку, а правой вынула изъ кармана кубокъ.

– Я также хочу тебѣ кое-что подарить, вотъ маленькій кубокъ, изъ котораго ты долженъ всегда пить молоко.

Кубокъ, который монастырское помѣстье, какъ Аргусъ, хранило такъ долго, лежалъ теперь на голубомъ одѣялѣ, и мальчикъ держалъ его обѣими руками.

– Ахъ, какой хорошій! – сказалъ онъ любуясь имъ и повертывая его во всѣ стороны. – Благодарю тебя, – вскричалъ онъ вдругъ въ избыткѣ радостнаго чувства и протянулъ къ ней рученки, и она, не владѣя болѣе собой обняла его и крѣпко прижала къ себѣ, какъ будто хотѣла въ одинъ счастливый моментъ уничтожить и забыть свое упорное отреченіе, невыразимо горькое ѣдкое раскаяніе, страшное одиночество послѣднихъ лѣтъ, жестокую нечеловѣческую сдержанность, выказанную ею недавно при встрѣчѣ съ ребенкомъ, и съ горячей вдругъ прорвавшейся нѣжностью покрыла его поцѣлуями…

Глубоко вздохнувъ опустила она мальчика на подушки.

– Будешь ли ты вспоминать меня, когда будешь пить изъ кубка? – спросила она – и никто еще не слыхалъ у нея такого нѣжнаго задушевнаго голоса.

– Да, но какъ тебя зовутъ?

– Меня?… – Кровь вдругъ ударила ей въ голову, потомъ сейчасъ же опять отхлынула, и она еще разъ повторила блѣдными губами: „меня?! – меня зовутъ бабушкой!“

Послѣ этого она быстро повернулась и пошла къ калиткѣ.

– Останься здѣсь! – вскричалъ онъ умоляюще.

При этихъ звукахъ она обернулась еще разъ къ нему, но въ ту же минуту изъ-за угла мастерской появился негръ. Она махнула ему рукой и такъ быстро исчезла за калиткой, что Якъ замѣтилъ только край ея чернаго платья, скользнувшій какъ тѣнь.

31.

Маіорша опять шла по прямой дорожкѣ монастырскаго сада. Машинально привыкшими къ порядку руками она аккуратно заперла калитку и надѣла сброшенный передъ тѣмъ фартукъ, не сознавая того, что дѣлаетъ. Она не смотрѣла болѣе черезъ изгородь, но ея устремленный впередъ взглядъ не видѣлъ также и обвитыхъ плющемъ стѣнъ надворныхъ строеній, къ которымъ она приближалась. Глаза ея смотрѣли мечтательно, какъ будто эта женщина шла по широкому Божьему міру, а не по темнымъ душнымъ сараямъ скотнаго двора.

Витъ только что кончилъ занятія съ учителемъ. Онъ, точно вырвавшись изъ тѣсной клѣтки, бѣгалъ, какъ бѣшеный по двору, и ржалъ, какъ дикая лошадь, которая грызетъ удила.

Маіорша остановилась, какъ вкопаная. Она чувствовала еще на своихъ губахъ нѣжное дѣтское дыханіе. А кроткій нѣжный мальчикъ съ большими выразительными глазами, котораго она обнимала, былъ прекрасенъ, какъ серафимъ; со своей граціозно спокойной благородной фигурой онъ могъ бы служить украшеніемъ княжескаго дома, – и это была ея собственная плоть и кровь; источникъ жизни, нѣкогда исшедшій изъ нея и теперь какъ бы вернувшійся, прижимался бьющимся сердцемъ къ ея груди, неуклонно принадлежа ей, прорывая неестественныя преграды, воздвигнутыя жестокимъ выраженіемъ: „я не хочу тебя видѣть даже послѣ смерти!“… И она прежде думала, что можно забыть и преодолѣть себя, стоитъ только серьезно захотѣть. Она съ каждымъ годомъ все боязливѣе цѣплялась за имена своихъ предковъ, которые въ продолженіе столѣтій держались своихъ родовыхъ свойствъ, какъ старый суковатый дубъ, который, благодаря омраченному разсудку одной изъ своихъ дочерей, долженъ былъ допустить уродливый выродившійся отростокъ. Она хотѣла „забыть и преодолѣть себя“ ради того, который сейчасъ, какъ дикій жеребенокъ, топалъ ногами и вѣроломно искалъ своими косыми глазами жертвы для своего кнута, и своей грубостью, злостью и лживостью былъ предметомъ ужаса для всѣхъ.

Въ эту минуту ему попалась на дорогѣ скотница. Она несла два полныхъ ведра молока и не могла защищаться, – это былъ благопріятный моментъ: кнутъ со свистомъ опустился на плечи дѣвушки, которая вскрикнула и согнулась отъ боли.

Маіорша быстро вышла изъ сарая, вырвала у мальчика кнутъ, сломала его и бросила ему подъ ноги.

Онъ въ ярости хотѣлъ броситься на нее, – у нея точно морозъ пробѣжалъ по кожѣ; послѣ тѣхъ нѣжныхъ объятій такой характеръ показался ей отвратительнымъ. Она стояла передъ нимъ, какъ стѣна, вытянувъ впередъ сжатую въ кулакъ руку.

– Прочь, или я буду бить тебя до тѣхъ поръ, пока рука не откажется! – сказала она съ холоднымъ суровымъ лицомъ и дрожащими отъ гнѣва губами.

Онъ еще недавно испыталъ на себѣ силу этой руки и трусливо отступилъ. Онъ разразился бранью, сдѣлалъ ей пальцами длинный носъ и поднялъ сломанный кнутъ, чтобы бросить его въ кучу мусора.