Россия 1917 года в эго-документах - Коллектив авторов

человека…

[***]

Вторник, 9 мая

Вчера всю ночь и сегодня весь день снежная буря. Поезда стоят из-за снежных заносов. О[нисим]

Б[орисович] поехал в Елец (238), кучер вернулся с вокзала, но отойдет ли поезд – не знает. Кучер […]

выражается в [1484] «доисторическом стиле»: – О[нисим] Б[орисович] [1485] будут телефонировать, и

ежели поезд сегодня не пойдет, то приказали мне опять на вокзал ехать… Одна знакомая, очень

больная, для которой после долгих мытарств, удалось получить купэ в Крым, сидит с дочерью уже

двое суток в этом нетопленом купэ на Курском вокзале (239). Да-с! Революция в нашем климате – ce n’est pas une sinécure … [1486], (240) А «буржуи» никак не могут войти в новый «курс»… Ехать в

Крым!... Это все еще старые «валики» вертятся. Сиди дома и радуйся, что тебя еще не зарезали…

[***]

… Вчера у нас была M[ademouse]lle Ш. (241) классная дама и преподавательница Екатерининского

института (242), швейцарка. Она рассказывала, что у них в институте совершенно бедлам. Вся

прислуга: повара, судомойки, горничные, прачки, водопроводчики, полотеры, кучера, монтеры – в

общем человек 200 – потребовали равного со всем педагогическим персоналом [1487] участия во всех

делах института. Устроили совещание, на которое приказали явиться начальнице, управляющему, классным дамам, учителям и преподавательницам. Все явились. Председателем был избран par acclamation [1488] пьяный монтер. Он начал с того, что горничные больше не намерены убирать

комнаты классных дам: «Пусть убирают сами». На возражения, что классная дама обязана в 8 ч[асов]

утра быть в классе, что ее рабочий день кончается в 10 ч[асов] вечера и что у нее просто не хватит

времени на уборку комнат – последовал громкий хохот и возгласы: «Поспите в неубранных, мы ведь

спим… Тоже про рабочий день разговаривают…» Монтер все больше входил в раж [1489] и вел

заседание в таком тоне: «Эй, ты, управляющий! Можешь ты починить водопровод? Управляющий

ответил: – Могу. «А дрова наколоть можешь?» – Могу.

«Врешь», сказал председатель, тебе пузо помешает (общее гоготание). M[ademouse]lle Ш. не

выдержала этого [1490] издевательства [1491], поднялась и крикнула: – Это безобразие! Вы даже не

понимаете, что значит настоящая свобода. Два месяца тому назад вы еще пели «Боже, царя

храни» (243), а теперь оскорбляете нас… За что? Мы разве не делаем свое дело? Я швейцарка, я

никогда не пела «Боже, царя храни», и слушать ваше безобразие не желаю и сейчас уйду.

Опешивший монтер спросил: «А что же ваша Швейцария, королевство какое будет?

«Нет, Швейцария уже много столетий республика, стала объяснять M[ademouse]lle Ш., и там

понимают, что как рабочие нужны для нас всех [1492], так и мы все [1493] нужны для рабочих. Там

понимают, что учителя также работают, как вы, и что каждый должен честно исполнять свое дело.

Я не могу чинить водопровод, а вы не можете поправлять ученические тетради».

Монтер вломился в амбицию и решил не уступать: – Ты хочешь этим сказать, что я дурак, заорал

он, так я тебе на это скажу, что ты сама дура.

На этом собрание закончилось и фактически Екатерининский институт закрыт. Учениц разослали

по домам, у кого нет родных, пристроили к добрым людям, классные дамы «не нашедшие»

«кондиций», боязливо прячутся в своих комнатах и дрожат, что не сегодня-завтра их оттуда выгонят…

При всем этом Екатерининский институт еще считается «счастливым», п[отому] ч[то] там нет

бездомных и безродных воспитанниц. Гораздо хуже обстоит дело в Николаевском (244), где

воспитываются сироты. Там низшие [1494] служащие предъявили уже совсем нелепые требования –

вроде участия на равных правах с педагогическим персоналом в обсуждении учебных программ и

т[ому] п[одобное]. Начальство решило закрыть институт и разместить воспитанниц по другим

благотворительным заведениям. На это повара, судомойки, прачки, дворники, монтеры и проч[ие]

подали коллективную [1495] жалобу в «Совет рабочих депутатов», а этот новорожденный кладезь

государственной мудрости вынес заключение, что институт не может быть закрыт «дабы не обращать

низший персонал в безработных». Тогда [1496] педагогический совет [1497] обратился в ту же

инстанцию с ходатайством отпустить средства на отправку воспитанниц к их опекунам. На это

ходатайство ответа не последовало – и в настоящее время Николаевский сиротский институт как

бы [1498] существует и не существует…

[***]

Воскресенье, 14 мая

…Сегодня опять трамваи не ходят… Это демонстрация-протест: «В честь чего?» – как

выражается [1499] неподражаемая массажистка Н. А чтоб пристыдить австрийцев за смертный

приговор Адлеру (245). (Его, кажется [1500], уже помиловали, но на всякий случай, отчего не

побастовать московским трамваям!)

[***]

... На днях, д[окто]р Смирнов (246) делал доклад о том, как обращаются с нашими военнопленными.

Это средневековые пытки. Больше 500 000 наших пленных погибло от голода и истязаний… (247) Вот, против этого никто не протестует. Да и что протестовать! Вероятно какой-нибудь немецкий доктор

Мюллер (248) делает такие же доклады об истязаниях немецких военнопленных в Сибири или в

Алжире… Все хороши!.. И мы, и цивилизованная Европа… Наше «хамодержавие» становится все

неудержимее. Мы катимся по наклонной плоскости к уличному террору… Естественным

последствием этой анархии будет, конечно, жесточайшая реакция. Н. Н. Львов (249), приехавший из

Петербурга, рассказывал нашим доцентам о беседе, происходившей между японским послом (250) и

Родзянко.

– Япония это Англия, а Англия это Япония, сказал посол. Обида Англии это обида Японии. Если

вы предадите Англию, вы предадите Японию. И тогда, или мы решим сделать вам визит, мы сделаем

его в то место вашей территории, в которое сочтем нужным… Н. Н. Львов говорил доцентам, что он

ручается за дословную достоверность этого японского «монолога»… Он же рассказывал, что

англичане не посылают нам больше тяжелых (8-дюймовых) орудий (251), п[отому] ч[то] наши

солдаты на фронте занимаются болтовней и «братанием» с немцами. Сугубой болтовней на митингах

и в бесчисленных организациях занимаются в тылу запасные…

[***]

Неожиданно приехал с фронта Ждан-Пушкин (252). Он был тут месяца полтора тому назад. Тогда он

был в совершенном восторге и ждал, что русская «бескровная» революция обновит весь мир. Сейчас

он неузнаваем: осунулся, постарел, мрачен. Немудрено! Ведь несмотря на свою принадлежность к

какому-то [1501] социалистическому «толку» [1502] Жд[ан-]П[ушкин] кадровый офицер и ему нелегко

видеть развал русской армии. Говорит он [1503] то же, что и все, приезжающие с фронта. Дела наши

ужасны. В начале революции солдат охватило полное безумие. Это был массовый бред. Теперь это

начинает проходить. Меня трогает, что Жд[ан-]П[ушкин] не только «ругается», но приводит и

«смягчающие» обстоятельства.