Замогильные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

"- Ничего, — сказалъ духъ, — быстрѣе, чѣмъ молнія, мы можемъ переноситься съ одного мѣста на другое.

"— И прекрасно. Зачѣмъ же, скажите на милость, имѣя полную возможность порхать и устроивать свою квартиру въ прелестнѣйшихъ мѣстахъ земного шара, вы любите проводить свое время именно тамъ, гдѣ вы натерпѣлись всякой всячины въ продолженіе своего земного бытія? Такой образъ дѣйствія, по моему мнѣнію, заключаетъ самъ въ себѣ непростительныя противорѣчія.

"— A что, вѣдь это правда. Удивляюсь, какъ прежде подобная мысль ни разу не приходила мнѣ въ голову.

"- Это показываетъ, любезный другъ, что вы не умѣете разсуждать. Эта комната, на мой взглядъ, не представляетъ для васъ ни малѣйшихъ удобствъ. Судя по наружности этого шкафа, я догадываюсь, что тутъ бездна клоповъ: такъ или нѣтъ?

"- Такъ точно.

"- Ну, такъ что-жъ вамъ за охота проводить свое время въ обществѣ такихъ презрѣнныхъ животныхъ? Право, я думаю, вы могли бы, безъ малѣйшаго труда, пріискать для себя отличную квартиру.

"— Конечно, могу.

"— И ужъ если пошло дѣло на правду, я бы вообще посовѣтовалъ вамъ оставить Лондонъ; потому что, согласитесь сами, здѣшній климатъ чрезвычайно непріятенъ.

"- Ваша правда, сэръ, — сказалъ духъ учтивымъ тономъ, — вы, можно сказать, пролили яркій свѣтъ на мой образъ мыслей. Сейчасъ же перемѣняю воздухъ.

И, проговоривъ это, онъ началъ постепенно исчезать, такъ что ноги его уже совсѣмъ скрылись изъ вида.

"— И если вы, сэръ, — продолжалъ жилецъ въ догонку за исчезающимъ привидѣніемъ, — если вы постараетесь внушить другимъ безплотнымъ джентльменамъ и леди, навождающимъ теперь пустые старые дома, что имъ будетъ гораздо удобнѣе поселиться въ другихъ, прелестнѣйшихъ мѣстахъ за предѣлами Англіи, то вы окажете нашему обществу величайшее благодѣяніе, и я готовъ заранѣе принести вамъ чувствительную благодарность отъ всѣхъ англичанъ.

"- Внушу, сэръ, непремѣнно внушу, — отвѣчало привидѣніе — я не понимаю, какъ всѣ мы были настолько глупы до сихъ поръ.

"Съ этими словами духъ исчезъ, и, что всего удивительнѣе, господа, — заключилъ старикъ, озирая всю компанію съ замѣтнымъ удовольствіемъ, — съ той поры никогда не возвращалось это привидѣніе, и дешевая квартира освободилась разъ навсегда отъ нечистыхъ навожденій".

— Не дурно, если эта исторія не выдумана, — сказалъ джентльменъ съ мозаичными пуговицами на фракѣ, зажигая новую сигару.

— Если! — вскричалъ старикъ, бросая презрительный взглядъ на скептика. — Этакъ, пожалуй, — прибавилъ онъ, обращаясь къ Лоутону, — онъ скажетъ, что и та исторія, которую я вамъ разсказывалъ о странномъ кліентѣ, невѣроятна, чудесна, выдумана… Какъ, подумаешь, нынче стали недовѣрчивы люди.

— Я никогда не слышалъ этой исторіи, — отвѣтилъ скептикъ, — и, конечно, не могу судить о степени ея достовѣрности. Разскажите, и я выскажу вамъ свое мнѣніе.

— Я тоже желаю слышать ее, — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ, — и прошу васъ разсказать.

— Да, да, разскажите, — сказалъ Лоутонъ, — никто здѣсь не слышалъ ее, кромѣ меня, да и я, правду сказать, перезабылъ ее почти совсѣмъ.

Старикъ обвелъ глазами вокругъ стола и покосился еще страшнѣе, чѣмъ прежде; видя глубокое вниманіе, изобразившееся на лицахъ всѣхъ присутствующихъ, онъ улыбнулся, и въ его глазахъ блеснуло торжество. Затѣмъ, потеревъ подбородокъ и взглянувъ на потолокъ, какъ бы ища тамъ вдохновенія, онъ началъ свой разсказъ.

Разсказъ старика о странномъ кліентѣ.

"Я полагаю, никому не интересно знать, гдѣ и какъ я подцѣпилъ эту короткую исторію, — сказалъ старикъ. — Еслибъ мнѣ пришлось разсказывать ее въ томъ порядкѣ, въ какомъ она дошла до меня, мнѣ пришлось бы начинать съ середины, a дойдя до конца, обратиться опять назадъ, къ самому началу. Достаточно будетъ сказать, что нѣкоторыя событія, о которыхъ въ ней идетъ рѣчь, случились на моихъ собственныхъ глазахъ; что касается остальныхъ, я могу удостовѣрить, что они дѣйствительно происходили, и до сихъ поръ еще живы люди, которые, такъ же, какъ и я, помнятъ ихъ очень хорошо.

"Въ Боро, въ Гайстритѣ, подлѣ церкви Сенъ-Джоржа, по одной съ нею сторонѣ дороги, какъ многимъ изъ васъ извѣстно, стоитъ самая тѣсная изъ нашихъ долговыхъ тюремъ — Маршальси. Хотя въ послѣднее время она стала далеко не тою грязною помойною ямой, какою была прежде, но и теперешнее ея исправленное состояніе внушаетъ слишкомъ мало искушеній для мота или утѣшеній для неосторожнаго должника. Осужденный преступникъ въ Ньюгетѣ пользуется ничуть не худшимъ дворомъ, гдѣ онъ можетъ дышать чистымъ воздухомъ и гулять, чѣмъ неоплатный должникъ въ тюрьмѣ Маршальси,

"Можетъ быть, на меня находитъ чудачество, можетъ быть, я не могу отдѣлять этого мѣста отъ связанныхъ съ нимъ воспоминаній, но только я не выношу этой части Лондона. Улица широка, магазины на ней роскошные; шумъ проѣзжающихъ экипажей, гулъ шаговъ непрерывнаго потока людей — всѣ эти звуки торговыхъ, промышленныхъ и иныхъ сношеній между людьми гудятъ на ней съ утра и до полуночи. Но примыкающія къ ней улицы малы и тѣсны; бѣдность и развратъ гнойно гнѣздятся въ этихъ переполненныхъ густымъ населеніемъ закоулкахъ; лишенія и нищета олицетворяются сосѣдней тюрьмою; надъ всей этой картиной роскоши, нищеты и позора — по крайней мѣрѣ, въ моихъ глазахъ — тяготѣетъ что-то мрачное и горькое, придающее ей непріятный, болѣзненный отпечатокъ.

"Многіе глаза, сомкнутые уже давно въ могилѣ, взглядывали довольно равнодушно на эту картину въ первые дни пребыванія ихъ владѣльцевъ въ старой тюрьмѣ Маршальси; они смотрѣли такъ потому, что первый ударъ несчастія рѣдко сопровождается отчаяніемъ. Человѣкъ еще вѣритъ, что онъ можетъ положиться на неиспытанныхъ друзей, онъ вспоминаетъ о многочисленныхъ предложеніяхъ услугъ, такъ охотно расточавшихся ему добрыми пріятелями, когда онъ въ нихъ еще вовсе не нуждался; онъ обладаетъ надеждой, — надеждой счастливой неопытности, — и хотя она ослабляется при первой же неудачѣ, но все же снова возрождается и цвѣтетъ здѣсь короткое время, пока не завянетъ окончательно подъ ржавчиной разочарованія и равнодушія. Какъ быстро эти самые глаза глубоко вваливались и сверкали мрачнымъ огнемъ, какъ быстро худѣло и желтѣло изможденное голодомъ и заточеніемъ лицо въ тѣ дни, когда еще рѣчь о томъ, что должники гніютъ въ тюрьмѣ, безъ надежды на облегченіе, безъ надежды получить свободу, не была простой риторической фигурой! Эта жестокость нынче уже не существуетъ въ полномъ своемъ объемѣ, но и того, что отъ нея осталось, достаточно еще для порожденія такихъ явленій, при видѣ которыхъ сердце обливается кровью.

"Двадцать лѣтъ тому назадъ плиты тротуара подлѣ тюрьмы топтались одною матерью и ребенкомъ, которые такъ же аккуратно, какъ само утро, появлялись ежедневно передъ тюремными воротами; часто они приходили сюда послѣ ночи, проведенной безъ сна, въ тревожной тоскѣ, подъ вліяніемъ скорбныхъ думъ, удручающихъ умъ и чувство, — приходили цѣлымъ часомъ раньше срока, и тогда молодая мать грустно поворачивала назадъ, подводила ребенка къ старому мосту и, приподнявъ его на своихъ рукахъ, указывала ему на блестящую воду, окрашенную лучами утренняго солнца, обращала его вниманіе на шумныя приготовленія къ труду или удовольствію, которыми бываетъ полна рѣка въ эти утренніе часы. Мать пыталась развлечь сына этими занимательными для него предметами, но она быстро сажала его на землю и, закрывъ себѣ лицо платкомъ, давала волю душившимъ ее слезамъ, потому что на исхудаломъ и болѣзненномъ личикѣ ребенка не проявлялось никакого удовольствія или удивленія. У него было мало воспоминаній, и всѣ они были на одинъ образецъ, — всѣ вертѣлись на бѣдности и нищетѣ его родителей. По цѣлымъ часамъ сиживалъ онъ y матери на колѣняхъ, вглядываясь съ дѣтскимъ сочувствіемъ въ слезы, текущія по ея лицу, и потомъ тихонько забивался въ какой-нибудь темный уголокъ, гдѣ рыдалъ до тѣхъ поръ, пока не засыпалъ. Съ той самой минуты, какъ онъ сталъ понимать окружающіе предметы, когда въ немъ началъ пробуждаться разсудокъ, онъ сроднился съ самой тяжкой дѣйствительностію жизни: съ ужасными лишеніями — съ голодомъ и жаждой, съ холодомъ и нищетой, и хотя по наружности и физическому развитію онъ былъ малое дитя, но не было y него ни веселости, ни беззаботнаго смѣха, ни сверкающихъ дѣтскихъ глазокъ.

"Отецъ и мать, видя такое неестественное развитіе своего ребенка, съ глубокой тоской, смотрѣли молча другъ на друга, не осмѣливаясь выразить словами тяготящія ихъ мысли. Отецъ — здоровый, сильно сложенный человѣкъ, который могъ бы перенести всякій трудъ и физическое упражненіе, — изнывалъ въ тѣсномъ заключеніи и нездоровой атмосферѣ переполненной узниками тюрьмы. Мать, худая, нѣжная женщина, склонялась подъ двойнымъ бременемъ физической и нравственной болѣзни; — ребенокъ видѣлъ все это, и молодое сердце его надрывалось.