Последний из Двадцати (СИ) - Рок Алекс

Двойник выбивал у него почву из под ног не здесь. Ядом личного, чародейского безумия журчала его речь. Меч разил без устали и не ведая пощады — парень, стиснув зубы, отступал.

— Куда ты бежишь? Зачем? Разве можно убежать от себя самого? Чтобы на это сказали учителя? Ты, верно, молишь их сейчас помочь тебе, спуститься из небытия, сказать напутствие, совет, слово. Ты жалок. Вот жалость, вместе с тобой жалок и я. Обидно, правда?

Клинок вспорол рубаху, рассек кожу на груди, зацепил плечо. Рун стиснул зубы, падая на колено. Внутри всё звенело от собравшейся вокруг дикой, необузданной, бесформенной маны. Он слишком большой, он слишком неповоротливый — вновь сменить облик было возможно, но как и к чему это сейчас может привести? Соперник взрастил в нём семена сомнений — в себе самом и своих силах.

— Стена, сохранность которой тебя столь заботила — лишь купол. Стекляшка. Мне всегда казалось, что мир тут, а там, по другую сторону проигранец знает что, а не мир. Но я жалок, ты жалок, всё что вокруг на многие ли — тоже жалко. Потому что всё наоборот. Мы как россыпь злых, голодных пауков, которых запихнули пусть и в огромную, но всё равно тесную бутыль. Словно в ожидании, что случится первым — мы перетравим себя сами, или найдется паук потолще, пострашней, поядовитей?

Клинок ударил его по лицу — плашмя, будто одарил пощёчиной. Рун неуклюжей тушей завалился, едва удержался, уперевшись рукой в землю.

Проигрывать себе было противно. Проигрывать себе было мерзко.

— Хочешь что-то сказать? Не стесняйся, слышишь? — насмешка из уст двойника была троекратно больней. — Давай сыграем в игру. Будто я — это я и есть, а ты такое бесформенное, детское, способное всё и вся оправдать. Любую пакость, любую гадость.

Спалил деревню? Это только потому, что грязные крестьяне желали укрыть разбойников. Не поняли твоей благости, когда единственное, что им оставил — это никчёмность жизни посреди сгоревшего дотла жилья и урожая. Ведь голод лучше, ведь голод гуманней, чем я. Верно?

— Захлопнись! — Рун вспылил. Он чуял, как обида копится внутри него, чтобы выплеснуться в мир яростью и злостью.

Мана вспыхнула внутри него новыми заклинаниями. Он черпал из себя остатки безжалостно, словно единственное, чего и желал — так это рухнуть посреди мглы безумия совершенно обессилевшим.

Из великана он расплылся плошкой, обратился каплевидным щитом, принимая на себя удар. Клинок врезался, но тут же потонул в зыбучем новом облике чародея — Рун собирался сожрать второго себя. Тот выгнулся дугой, закрутившись плотной пенькой. Каждый из них будто соревновался в безумии свежего облика.

— А может, мы уменьшим купца, швырнув его на съедение кошкам? Не потому что надо, а потому что для того, чтобы стать больше остальных — надо лишь уловить их за ничтожность. И тогда уже своя игрушечность не кажется такой обидной, когда есть хоть кто-то, над кем ты больше, над кем ты сильнее. Верно? Я кричу на каждом углу, что учинил возмездие. А на деле лишь устроил бурю в бутылке. Смешно, ей Архи, очень смешно!

Рукоять ткнулась юному чародею в щёку. Двойник вновь стал человеком. Будто проворная кошка, он уклонился от несмелой ответки Последнего из Двадцати, запрыгнул ему на загривок, опрокинул наземь.

Парень плюхнулся лицом в мерзкую лужу.

— Словно подзаборная пьянь. Что, не так хорош против себя самого? Хочешь, я подкину тебе пару другую советов? Начинай молиться. Это не спасёт, но… успокоит. Матриарх ведь так говорила?

Матриарх так говорила.

Вставай, парень.

Голос прозвучал в голове Руна будто набат. Ему казалось, что стоит поднять голову и увидит его лицо. Вставай, малец. Первый раз говорю словом, второй розгами. Сделаем вид, что первого не было?

Рун напряг мышцы в тщетной попытке встать — заклинание вновь ткнуло его мордой в грязь. Лий, мальчик-заика — двойник хочет ему сказать, что он ничем не лучше деревенского мальчишки. Столь же беспомощен, столь же…

— Вставай! — в окрике четко был слышен голос Старого Мяхара. Воображение Руна даже здесь, на краю безумия, спешило обрисовать его в подробностях. С бородой, кинжалом за кушаком, в халате… — Вставай, пострел, слышишь? Вставай, чего бы это ни стоило.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Не могу, — после очередной неудачной попытки прошептал юный чародей. Двойник уселся на него, запрокинул ноги.

— Ещё позавчера в тебя бурлила самоуверенность. Проигранцы, бесовка, маргулитовая печать. Крап карт, капля пота по лбу, волнение, азарт — ты садился играть не потому, что хотел. Потому что знал, что победишь. Потому что вседозволенность не даёт шансов сомнениям стать чем-то больше, чем нелепые голоса в голове. Вчера уверенность топила меня в помоях. Что поделать, сегодня я макаю тебя мордой в нечистоты. Не нравится? Привыкай — впереди и здесь у нас вечность! Я сделаю из тебя себя.

Глава двенадцатая, часть шестая

Рун зарычал, проламываясь сквозь заклинания, смахнув с себя самозванца. Лжечародей вновь растворился, но только лишь для того, чтобы врезаться палкой в колени Последнего из Двадцати. Довершил же ударом по спине — едва оказавшийся на ногах парень вновь рухнул на колени.

Старый Мяхар зацокал языком. Что, спросил он, ты знаешь о себе?

Вопрос был с подвохом. Рун спешно вываливал ответы на старца — тот в его мыслях лишь качал головой. Выдохнул, вытер пот старческой, морщинистой рукой.

— Пострел — везде поспел, а когда иные умом награждались, тебя не дождались. Он — это ты. Он знает, чего ты хочешь, что натворил, и что сделаешь. А знаешь что ещё? Ты знаешь тоже.

Рун сразу ничего не понял, но лишь мгновение спустя…

Самозванец удивился, когда Рун уклонился от очередного удара. Нахмурился, когда развеял импульс, что должен был вновь окунуть его в лужу. Парню показалось, что на лице порождения безумия отразилось нечто отдалённо похожее на зачатки страха. Оно лишь только догадывалось о случившемся, ещё не осознавая своего положения.

— Слейся со мной — и тебе станет проще. Я выделю тебе каморку на задворках собственного разума! Так уж бывает — лучше, чем совсем потерять голову, да?

Парень вдруг резко извернулся, подался в сторону — самозванец не ожидавший подобной прыти от неповоротливого великана прянул в сторону, растворился, в надежде слиться с мглой.

Поздно: Рун схватил самого себя за облик — двойник, ещё мгновение назад готовый плескать пафосной речью вдруг захлебнулся на полуслове, отчаянно выдохнул. Будто едва угодивший носом в капкан крыс, он завертелся в цепкой хватке юного чародея, стремясь вырваться многообразием обликов — тщетно. Парень хватал плетения двойника, распутывая их еще до того, как они станут сложнее нескольких завитков.

Молодец, кричал старый Мяхар, отчаянно и на радостях потрясая кулаками. Воображение чародея спешило дорисовать чародею-разбойнику улыбку под седой бородой.

Самозванец разве что не взвыл от жуткой, лютой безысходности и ужаса — копирование чародея сыграло с ним злую шутку. Мгновение назад язвивший и осыпавший юного чародея насмешками, теперь он сам стал поводом для насмешки: Рун знал и предугадывал каждый его выпад, будто свой собственный.

— Чего ты хочешь достигнуть этой победой? Сдайся! Отдайся! Слейся со мной — это выход отсюда, это билет в здравомыслие, слышишь?

Рун уже не слышал. Он чуял, как его руку легко и уверенно направляет старый Мяхар. Бывалый разбойник был непреклонен и неукротим. Руну казалось, что его собственные руки движутся сами.

Наверно, так оно и было.

— Слиться с тобой? — ухмыльнулся вдруг парень, осознавая, сколь безумна пришедшая ему в голову мысль. Безумна, но она ему нравилась. — Это мы устроим. Позволишь?

— Нет! — лжеРун взвизгнул так, будто увидел перед собой крысу. Чародей хозяйскими движениями схватил его плетение за оба конца, пересёк поток чужой маны, взял под свой контроль. Ухмыльнулся — если он даже сейчас вложит слишком много магической энергии, дикая мана ударит по тому, кто заклинание зачал, а не потому, кто его продолжит.