Вразумление, самосотворение и биография - Валерий Николаевич Горелов

погружения человека в продолжительный сон для возможности длительных перелетов в пространстве. Непонятна была его уверенность, что он посчитается с убийцами и, главное, желание, чтобы их нашли, и чтобы они находились в одном пространстве. Пилюлин верил ему и надеялся, что их найдут обязательно, и заслуженная кара непременно это зверье настигнет. Оставалось ждать.

Мебель решили обновить, не дожидаясь решения по Машеньке. Что тесниться на диване вдвоем с женой, да и девочке уже хотелось показать ее комнату, чтобы она поняла, что тут навсегда. Жена настолько разошлась, что в ближайшей школе договорилась, что девочку возьмут в четвертый класс, а она сама устроится на полставки медсестрой в ту же школу. Сегодня был не приемный день, Пилюлин сидел с бумагами, пришел завхоз в черном, с черным же пакетом. Он снял из вестибюля Люсину фотографию с черной ленточкой и теперь не знал, куда ее деть, поэтому предложил Пилюлину повесить портрет на стену. Врач ее забрал, и завхоз с облегчением выдохнул. На стену портрет никто вешать не стал, напоминание больным о трауре было бы большой лечебной ошибкой, потому он положил фото в рамке в самый низ тумбочки стола.

Сегодня после обеда в актовом зале детского дома ученицы ставят пьеску по мотивам «Чиполлино», которая называется «Учись быть добрым». Машенька там в роли доброй девочки Землянички. Пилюлину удавалось видеться с Машенькой только на выходных, вечером она оставалась в детском доме, а с утра он сам был на работе. Вот так жизнь и цеплялась за смерть. Сейчас он и не представлял, каким бы был, если бы не смерть Люси и не ее похороны. Он был уверен, что девушка своей смертью его спасла, и потому считал себя ей обязанным, и ничто не могло заставить его забыть это. Закончив с бумагами, после обеда пошел пройтись по солнечной, но прохладной улице. Он не знал в городе детских магазинов, но нашел без труда. Долго ходил среди витрин из ярких цветов и кукольных улыбок, но у него был умысел, он купил розовый пенальчик для карандашей и ручек, который был весь изрисован персонажами из Чиполлино, и Земляничка там тоже была, очень симпатичная.

Домой он сегодня пришел еще засветло, жена, похоже, навещала свою маму, или та в гости заходила. Из мешка в прихожей торчал кусок синего халата лифтера: не имея своей машинки, мама иногда заносила свои тряпки простирнуть. Пилюлину хотелось съязвить по этому поводу, но он не стал. Жена сообщила, что мебель оплатила, и завтра к его возвращению с работы уже все установят. За ужином она с таким восторгом рассказывала, как дети играли в пьесе, что было впечатление, что она сама все слова из всех ролей наизусть знает. Жена так хвалила Машу, что договорились до того, что, если она не пойдет в медицинский, то ей одна дорога – в театральный. Пилюлин тут же хитро спросил:

– Что, и сама, наверное, мечтала?

Оба засмеялись. В их дом возвращалось то, что злой волей было поругано и изгнано. После ужина он сел читать свои медицинские журналы, а жена устроилась вязать Машеньке модный шарфик. Вдруг раздался телефонный звонок, это была Маша, перед самым засыпанием ей разрешили позвонить. Она мило и отчетливо пожелала им спокойной ночи, и совсем тихо сказала, что любит их. Жена опять заплакала, а Пилюлин так расчувствовался, что прикусил губу. В ту ночь он долго не ложился, читая научные статьи, но не те, где требовалось стратегически оценить эпоху или что-то приумножить для цивилизации, а те, где врачи делились своим опытом, как помочь страдающему человеку, и как продлить его жизнь и способность мыслить и ощущать. На тесном диване, кроме как в обнимку, спать было невозможно. Вот так, в обнимку, он уснул глубокой ночью, и снились ему то сеньор Помидор, пытавшийся навредить Чиполлино, то много-много формул лекарственных препаратов, которые он длинной лентой вытаскивал из своих карманов, то теплое лето, и как они втроем в морском прибое собирают цветные камешки и складывают из них слова на песке.

***

Вагон заскрипел железными колесами и двинулся. В купе было тепло и уютно. График его передвижения и в одну, и в другую сторону был плотный, но крайне удачный в том плане, что его рейс прилетает в Домодедово в 12:30, и только на следующий день в 18:00 он улетает. Около полутора суток в Москве без особой загрузки. Они с двоюродным братом были роднее родных, больше у них никого не было, ни братьев, ни сестер.

Брат рвался пойти по стопам отца, он тоже хотел летать, но по здоровью его не пустили, но он с мечтой не расстался и с отличием окончил «Бауманку», а теперь конструирует то, на чем летают, а именно крылья. А Родион поступил в свой областной университет на юридический, и в следующие десять лет они виделись совсем редко. Оба служили каждый своему делу. За это время у Родиона были две антитеррористических командировки, вторая закончилась продолжительными госпиталями. И сейчас, конечно, Родиону очень хотелось повидаться с этими людьми, родней которых после смерти родителей у него не было.

Как и положено «Аэрофлоту», тот не подвел, и самолет приземлился в «Домодедово» точно по расписанию. Он, как пассажир без багажа, вышел в числе первых. Брата узнать было сложно, он чуть поправился и полысел, но улыбался ему так же широко и открыто. А обнял так, как, наверное, обнимают только солдат, вернувшихся с войны. Брат за ним приехал на большом черном джипе с черными же номерами и водителем-прапорщиком. Родион, хитро прищурившись, спросил:

– Что, братик, должность у тебя, поди, уже генеральская?

– Полковничья, – ответил тот, и оба засмеялись от радости, что они рядом.

Маме уже отзвонился, та ждет, сообщил брат, но Родион ответил, что сначала к Алексею Николаевичу, это на Кунцевское кладбище. Брат своего отца никогда не видел, он родился в декабре, а отец погиб в сентябре, его назвали Алексеем, и он стал Алексеем Алексеевичем. А Родион любое свое пребывание в Москве начинал с Кунцевского кладбища, где под каменным самолетом и барельефом Звезды Героя спал человек, который абсолютно точно знал, что такое профессия военного.

Москва Родиону показалась совсем не такой, какой он ее помнил. Если раньше она для него была теплой и уютной, как музыка из «Подмосковных вечеров», то теперь в ней был переизбыток уже чего-то не нашего, пришлого. Было видно, что город становится скопищем ресурса, но не человеческого, а того самого, административного. Это теперь