Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном - Алекс Белл

того, хоть я и неплохо пишу на литературном немецком, порой я увлекаюсь и допускаю лишние повторения слов, делаю мелкие ошибки в грамматике.

– Конечно. Я привез собой несколько лучших, самых полных и точных древнегреческих и латинских словарей. Насколько мне сообщили, Ветхий Завет вы планируете переводить позже.

– Да, совершенно правильно. Требуется как можно скорее перевести Новый Завет, который и есть Слово Христово, а также книги первых апостолов. Немцы должны знать Писание не в извращенной и малопонятной им трактовке римских святош, а напрямую, из первоисточника.

– Я готов начинать прямо сейчас. Покажите мне первый из отмеченных вами в тексте фрагментов.

Перевод Нового Завета занял у Лютера около года – как раз то время, которое ему пришлось скрываться в замке Вартенбург. Ветхий Завет был переведен на немецкий им же спустя несколько лет. За следующие полвека в Германии разошлись сотни тысяч экземпляров Библии Лютера. Писание стало доступным в каждом доме, службы в церкви также начали вести на немецком.

Дальнейшая судьба Лютера, несмотря на всю радикальность предложенных им реформ, сложилась на удивление благополучно. Он пользовался уважением и в народе, и у отцов немецкой церкви, оставаясь под ее охраной до своей кончины в преклонном возрасте. Счастливо женился на молодой, горячо любившей его девушке благородных кровей, которая подарила ему домашний уют и шестерых детей. Правда, к концу жизни, из-за перенесенных тягот, нервных потрясений и хронических недугов, Лютер стал еще более резким, нетерпимым, вспыльчивым, и для своих близких и друзей сделался едва выносим. Он не занимал высоких постов в церковной иерархии, довольствуясь ролью идеолога, писателя, и в некотором смысле живого символа наступавших перемен.

Однако Германии, а позже и всей Европе, реформаторские идеи Лютера в следующие полвека принесли огромные жертвы и страдания. Немецкие крестьяне неверно осознали идеи Лютера как призыв к социальной революции и подняли национальный бунт, жестокое и кровавое подавление которого властями длилось несколько лет. После этого Германия оказалась опустошена. Сотни тысяч людей погибли, а восстановление немецкой экономики до уровня соседних стран заняло впоследствии не менее сотни лет.

Другие виднейшие интеллектуалы Европы той эпохи – голландец Эразм Роттердамский и француз Жан Кальвин, хорошо знавшие об идеях Лютера (Эразм даже много лет состоял с ним в переписке), – перенесли их с небольшими изменениями на почву своих стран и культур.

Католическая церковь не сразу осознала всю мощь Реформации, но спустя некоторое время начала жестокие войны против нее по всей Европе, с переменным успехом. Страсти улеглись лишь к концу XVI века, когда большинство стран определились со своим будущим. Одни страны – Италия, Испания, Польша – остались в лоне традиционной вселенской католической церкви; другие – Голландия, Германия, Англия, позже и США – пошли по пути реформации, включающей десятки разных течений (лютеранство, кальвинизм, англиканство и другие), но все в той или иной степени соответствующие протестантским идеям обновленного христианства, в русле убеждений Мартина Лютера. К счастью, религиозные войны остались в прошлом, и три главные конфессии христианской веры, включая восточную греко-православную церковь, в наше время мирно сосуществуют.

Страны, «разбуженные» идеями Лютера, и особенно его призывами к добросовестному труду и праведному, богоугодному личному обогащению – сначала Голландия, затем Великобритания, и, наконец, США – по всей видимости, не случайно стали главными локомотивами мирового экономического роста и научного прогресса в последующие пятьсот лет мировой истории.

Мог ли догадываться скромный священник из немецкой провинции позднего Средневековья о том, что табличка, в приступе возмущения прибитая им к двери церкви, где он служил, в конечном итоге перевернет весь мир? Разумеется, нет. Он лишь пытался, как мог, бороться с несправедливостью.

Но иногда такая борьба приносит удивительные результаты.

Глава 22

Метод познания (Френсис Бэкон)

Место: Сент-Олбанс, Англия (современный северный пригород Лондона)

Время: 1621 год

Дождливый и уже морозный ноябрьский вечер в окрестностях Лондона казался бы безнадежно серым и унылым, если бы не роскошная карета, в которой меня везли на предстоящую встречу. Салон кареты был обит дорогими красными тканями, а снаружи, на зеленых малахитовых дверцах, был выгравирован величественный королевский герб Англии – золотая корона, которую крепко и высоко держат в своих лапах такой же золотой лев и красный дракон.

Поездка оказалась весьма продолжительной – километров сорок, из самого сердца Лондона до небольшого старинного городка к северу от столицы. По современным меркам карета двигалась с черепашьей скоростью из-за ужасного качества дорог, даже несмотря на упряжку из трех превосходных лошадей, с трудом пробираясь то по узким убогим деревенским улочкам, то по совершенно разбитым проселочным колеям, маневрируя между полузамерзшими глубокими лужами и кучами грязи. Впрочем, выбраться из Лондона казалось даже приятным. Столица Англии сильно отличалась от нынешней, но уже тогда ее центр архитектурно весьма впечатлял. Однако кварталы, где обитали самые обездоленные бедняки – фактически зловонные трущобы – казались нечеловечески ужасными. По сравнению с ними даже современные картонные окраины индийских городов с тысячами людей, спящих на улицах – более приятное зрелище. Обитавшие там представители городских низов в буквальном смысле питались помоями, жили в больших крысиных норах, каждый год страдая от эпидемий холеры, дизентерии и прочих подобных напастей. Я попросил возничего выбрать маршрут как можно дальше от таких кварталов. Но даже и в тех пригородах, где жили люди относительно благополучные, вид улиц навевал уныние. Небольшая обветшалая церковь; полуголодные чумазые дети-попрошайки; мрачные, обремененные множеством забот взрослые. Моя карета на этом фоне казалась чем-то сказочным.

Лишь однажды по пути, который занял несколько часов (я выехал из Парламента по завершении дневных заседаний, после обеда, но добрался до места назначения лишь к вечеру), мое внимание привлекло нечто необычное. На площади одного из городков стоял невообразимый гвалт, толпа словно бесцельно носилась туда-сюда, при этом с необыкновенным азартом. Присмотревшись, можно было понять, что все эти люди отчаянно боролись за то, чтобы пнуть ногами хотя бы на пару метров чем-то набитый плотный шар. Возничий пояснил, что народ играл в популярную, хотя и нелюбимую властями игру, которая называлась ножной мяч. Ее правила были далеки от современных, в невообразимой кутерьме многие простолюдины получали вывихи и даже более серьезные травмы, но это никого не останавливало. Вероятно, «ножной мяч» был одной из немногих отдушин в тяжелой, короткой и беспросветной жизни лондонской бедноты.

Англия начала XVII века находилась на пороге грядущей промышленной революции, которая со временем до неузнаваемости изменит и ее саму (сделав центром всемирной империи, затмившей своим размахом любые империи прошлого, включая Римскую), и, вслед за ней, всю