Фауст. Сети сатаны - Пётч Оливер

Детские тела на ветвях…

Незадолго до рассвета Иоганн достал нож и стал рассматривать инициалы на рукояти.

G d R…

Что, если этот нож действительно когда-то принадлежал Жилю де Ре? Клинок был острый как бритва. Только вот что делал с ним французский рыцарь из долины Луары?..

Иоганн встряхнул головой, и Валентин недоуменно посмотрел на него.

– Что с тобой?

– Ничего. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Что там теперь с нашей латерна магикой? Думаешь, такое зеркало сгодится?

Валентин задумчиво повертел зеркало в руках.

– Надо отдать его стекольщику, чтобы отрезал по размеру. Нужно несколько источников света с разных сторон, чтобы зеркало усиливало луч. До тех пор делать нам нечего.

– Значит, подождем еще несколько дней. Все равно я пока буду занят.

Валентин ухмыльнулся.

– Дай угадаю… Это та девица из монастыря? – Он тяжело вздохнул. – Только не говори потом, что я тебя не предупреждал! Сначала тот конфуз с Цельтисом, а теперь еще это… Уж если тебя не выставили из университета за чванство, то авантюра с монахиней тебе с рук не сойдет.

– Ничего не будет, если ты придержишь свой длинный язык, – резко отозвался Иоганн.

В ту же секунду он пожалел о своих словах. Порой злость просто ослепляла его. А ведь он надеялся, что после встречи с Маргаритой в душе его наконец-то воцарится покой… Валентин был его единственным другом в Гейдельберге.

Иоганн не мог потерять еще и его.

– Прости, – сказал он. – Слишком много свалилось на меня в последнее время. Давай посмотрим на нашу латерну магику. Это меня отвлечет.

– Не бери в голову, – Валентин загадочно улыбнулся и показал в сторону двери. – Пойдем в сарай. У меня есть для тебя кое-что интересное.

За последние дни он действительно неплохо потрудился. Корпус был уже готов, и внутрь вместо обыкновенной свечи была встроена масляная лампа – так друзья надеялись добиться большей яркости. Валентин достал из-под стола небольшую шкатулку, в которой лежали несколько стеклянных пластинок.

– Я раздобыл их у стекольщика в церкви Святого Духа, – сказал он смущенно. – И кое-что уже нарисовал. Пока ничего особенного, но думаю, для наших целей они вполне сгодятся.

Иоганн взял стеклышки и стал по очереди разглядывать против света, льющегося в окно. У него вырвался возглас изумления. На пластинках были нарисованы небольшие сценки с животными. Иоганн разглядел волка, кота, выгнувшего спину, и оленя с ветвистыми рогами.

– Это потрясающе! Кажется, олень вот-вот сорвется с места!

– Я решил начать со зверей, – пояснил Валентин. – Их проще рисовать, чем людей, и легче передать движение. Хотя местами я допустил кое-какие помарки…

– Не надо скромничать, у тебя настоящий талант, – прервал его Иоганн. – Рисунки великолепны! Если у нас все получится, это будет настоящий фурор. Ты только представь, сколько денег мы сможем на этом заработать.

Валентин скрестил руки на груди.

– Я не намерен зарабатывать на этом деньги. Наш эксперимент преследует исключительно научные цели.

– Обсудим это в другой раз. И впрямь было бы жаль…

– Повторяю, эти рисунки не предназначены для публики, – оборвал его Валентин. – Я не собираюсь давать спектакли на ярмарках или в трактирах перед пьяными студентами. И больше повторять не стану, Иоганн Фауст! Я хочу стать ученым, а не жалким артистом.

Последние слова задели Иоганна за живое. Валентин еще ни разу не разговаривал с ним в таком тоне. Должно быть, Иоганн уязвил его гордость. Однако он не подал виду.

– Ладно, – сказал он и попытался улыбнуться. – Я тебя понял. Теперь покажи мне зарисовки, чтобы разобраться, как надо правильно устанавливать стеклышки.

* * *

В следующие два дня Иоганн почти не показывался на лекциях. Ожидание превратилось для него в настоящую пытку, и ему не хотелось видеть других студентов. Валентину он сказал, что ему нужно подготовиться к экзаменам по греческому языку. Но строки расплывались перед глазами, и более того, буквы словно разбегались в стороны, как мелкие черные жучки. Что, если Маргарита не сумеет отделаться от других монахинь? Или, что еще хуже, она пожалела о своем решении и теперь не появится вовсе? И вообще любит ли она его по-прежнему?

В то же время Иоганн то и дело вспоминал разговор с Конрадом Цельтисом и историю Жиля де Ре. Когда Арчибальд собственной кровью написал его имя – что он хотел сказать этим?

Иоганн пытался рассуждать логически, как его учили в университете. Подобно Аристотелю, он исходил из какой-либо гипотезы и подкреплял ее аргументами. Единственное, что могло объяснить смерть Арчибальда, – это вмешательство синьора Барбарезе. Ведь старый пропойца был убит перед самой их встречей, когда он хотел рассказать Иоганну об этом странном человеке. Очевидно, венецианец и в самом деле состоял в какой-то сатанинской секте, Арчибальд раскрыл его происки и заплатил за это жизнью. Но почему он написал на стене имя Жиля де Ре? Возможно, те сектанты поклонялись этому барону и считали его своим владыкой, хотя его давно уже не было в живых… Тогда какое отношение имел ко всему этому Тонио дель Моравиа? Ведь, если память не изменяла Иоганну, Арчибальд, прежде чем исчез, говорил о его наставнике.

И вот еще что, насчет твоего прежнего наставника, этого Тонио дель Моравиа… Я наконец-то понял, откуда знаю его имя…

Что же он такого выяснил?

Иоганн встряхнул головой и попытался сосредоточиться на греческом тексте. Цельтис был прав. Какое ему дело до умершего много лет назад француза? Он забудет Жиля де Ре. Забудет Арчибальда, пропадавших детей, своего брата Мартина, синьора Барбарезе, Тонио и его черное зелье… Единственное, что имело значение, это настоящий момент.

И Маргарита.

* * *

И вот наконец настал этот долгожданный день, праздник архангела Михаила. В церкви Святого Духа на рыночной площади Гейдельберга священник отслужил мессу и произнес проповедь о победе ангелов над Люцифером и вечном проклятии, которое ожидало грешников после Судного дня. Студенты были обязаны присутствовать на службе, но Иоганн слушал вполуха. Мысленно он был уже с Маргаритой.

Сразу после службы юноша помчался к причалу, сел в лодку и поплыл вверх по течению, к монастырю. Виноградники подбирались к самому берегу, и крестьяне с корзинами уже собирали тяжелые гроздья, смеялись за работой и махали проплывающим лодкам. Утром прошел дождь, но теперь пригревало солнце, и зыбкий туман поднимался над холмами и лесами. Осень казалась чем-то далеким, хотя октябрь уже стучался в двери и в воздухе ощущалось едва уловимое дыхание холода.

Иоганн оставил лодку возле небольшой деревушки и поспешил к виноградникам, принадлежавшим монастырю. Он беспокойно озирался, но не увидел на холмах ни одной монахини. Может, он пришел слишком рано? Или же, наоборот, опоздал? Что, если Маргарита передумала?

И тут до него долетел шелест голосов; потом кто-то хихикнул. Иоганн спрятался в зарослях и увидел группу из четырех монахинь в черных одеяниях. У всех за плечами были корзины, и они неохотно складывали в них виноград. В некотором отдалении шагала старая монахиня. Иоганн тотчас узнал в ней старую каргу, которой он отдал то памятное письмо.

– Silentium! [41] – прошипела старуха, и молодые сестры втянули головы и замолчали. По всей видимости, во время работы разговаривать им не разрешалось.

Маргариты среди них не оказалось. Стараясь не шуметь, Иоганн выбрался из зарослей и двинулся дальше. Позвать ее по имени он не решался, и потому бесцельно бродил, пока не увидел одинокую фигурку между рядами. Она осторожно срывала виноград и тихонько напевала. Иоганн узнал старую детскую песенку, и сердце болезненно сжалось.

– Наберите зелени, что в саду растет, нашей Гретхен под венец – время-то не ждет. Красное вино, белое вино – завтра свадьбе быть…

Детьми они с Маргаритой часто пели эту коротенькую песенку, и тяжело было услышать ее теперь, спустя столько лет, вдали от дома. Иоганн замер среди листьев, любуясь Маргаритой. Она не подозревала, что рядом кто-то есть, и казалось даже, что лицо ее светилось прежней улыбкой. Иоганн насладился моментом и тихо позвал ее по имени.