Фаэтоны - Сергей Христофоров

Разговорился с одним узбеком (он сегодня тоже в часть, а потом домой). Он очень доволен, что вернется так скоро (прослужил полгода, как и я), к своему хлопку, урюку и Зульфие. Наверное, мечтает, как наденет тюбетейку и халат. Ребята над ним смеялись и подкалывали, а я его поддержал. Он и вправду больной, тяжело переболел менингитом, теперь – ходячий труп. Какие-то нервные окончания повреждены……………

3 мая.

Еле ожил после праздников. Наконец-то встретился со всеми друзьями. Пили два дня. Или двадцать два?

Армия позади, куда пойти лечиться? То есть, учиться?

В политех возвращаться не хочу, мне неинтересно рассчитывать людские механизмы. Ехать в МГУ или МФТИ тоже не хочется, хотя мне, как выпускнику школы МФТИ обещали зачисление без проблем. Косные там люди, перетирают избитые истины, которые давно уже опровергнуты.

Взял в библиотеке книги по астрофизике, чтобы кое-что вспомнить и сопоставить с новыми идеями. Устал читать, легче пить. Когда получу Нобелевскую премию, сразу куплю цистерну пива……………………………………………………………………………..

15 августа.

Поступаю на экзотическую профессию – учитель физики на английском. Меня уверяют, что после института легко будет уехать в какую-нибудь Африку. Мне, как недоучившемуся выпускнику спецшколы, в самый раз.

Сдавал сегодня английский. Перед экзаменом забежал в курилку, встретил там ребят – будущих одногруппников. Гудела голова – после вчерашнего чифиря с какой-то сомнамбулической травой. Ее Сезанн привез с Крыма. Одногруппники смеялись надо мной. Хорошие ребята. Гера и Жора. Удивлялись моей темности в лексике и грамматике. Школу они только что закончили и еще не знают, что за 2 года (с учетом года в политехе и армии) можно забыть все, что угодно, в том числе и английский.

Они мне надиктовали, а я записал на ладони некоторые общеупотребительные слова, потом вытер лоб и измазался. Преподаватели смотрели на меня как-то странно, но «четверку» поставили. Так что, я, кажется, повторно поступил (осталось сочинение) на учебу. Из инженеров переквалифицируюсь в педагоги.

После экзамена мы отправились в наше излюбленное место – пивбар в парке. Нас было трое.

Взяли пива в павильоне и расположились на утесах возле затопленных каменоломен. Было красиво и жарко. Погода как раз для пива.

Друзья мои – Гера и Жора. Гера длинный, и его зовут почему-то Тацит, якобы за литературные наклонности (хотя, Тацит, по-моему, был историком). Другой невысокий и толстенький, а зовут его Бахусь, понятно почему.

Разговорились. Оказалось, ребята начитанные, вполне разбираются в той области науки, где я хочу работать. Вернее, способны немного разобраться. Бахусь, правда, демагог. Вывел свою идею, что он – единственный Разум во Вселенной, а мы – его ощущения. Говорит, долго думал, чтоб до такого додуматься. Пришлось объяснить ему, что этой идее уже давно придумано название – субъективный идеализм, а первым додумался до нее некто Беркли, еще 200 лет назад (это не считая неподтвержденных источников, может еще и древние китайцы, но об этом серьезная наука молчит). В Бахусе мне понравилась его энергичность и инициативность. Думаю, он мне пригодится.

Тацит тоже парень хороший. Он больше молчит. Меня поражает его задумчивый взгляд. Судя по всему, он меня хорошо понимает и готов разделить мои идеи.

Думаю, предложу им совместную работу. Надеюсь, в Институте будут условия для Эксперимента……………………………………………………………………………………………..

20 сентября.

Сегодня ужасный день. Только что вернулся из «обезьянника». После колхоза, откуда я по болезни уехал на второй день, я две недели лежал в больнице. Какая-то дурацкая районная больница, переполненная «больными» студентами всех городских вузов. Попьянствовали и поиграли в преф. Были там и студентки. Наконец я вырвался оттуда и на неделю ушел в аут. Бабуля до сих пор думает, что я в колхозе.

Очнулся в какой-то камере. Как потом оказалось, забрали меня на вокзале. Не то перепутали с кем-то, не то подозревали в чем-то, так и осталось непонятно.

Очнулся я сидящим на полу. Горела лампочка, тусклая, как пыль. Кто-то сопели и храпели. Мне было муторно. В мозгу плавали и горели мысли. Я чувствовал, как они кружатся в мозгу по расширяющейся спирали и просятся наружу. Наконец, они вырвались из мозга и сначала сбились в гудящий рой. Я почувствовал облегчение, но ненадолго. Постепенно мысли материализовались в огромных мух, которые по очереди отделялись от роя и начинали кружить возле лампочки, летать по камере и громко чавкать.

Фу, мерзость!

Скрываясь от них, я начал стучать в дверь, звать начальство. Попросил воды. Вскоре меня отвели к дежурному. Я представил, что у меня язва желудка и потерял сознание.

Отпустили, когда разобрались, что я, наверное, ни в чем не виноват…»

***

На этом месте я прервал чтение сих бредней.. На кухоньку ворвался Гималеев. Он тряс руками и головой, изображая МыслеМуха… Тьфу, я уже заразился!

– П-Пэйн… – издал он хриплым голосом, – Н-нет ли у тебя чего?.. В горле пересохло… Я изжарился возле твоего камина! Дай пива! А то я сдохну от потери жидкости!

– Пива нет, – спокойно ответил я, откладывая в сторону тетрадку, – Рабочие выпили.

– Какие нах-н рабочие?!

– А какое тебе нах-н пиво в деревенской глуши в восемь часов вечера?

– Издеваешься? – расстроился он. – Ну, водки хоть налей.

– Все на столе.

Он, продолжая обалдело трясти головой, пристально оглядел кухонный стол и, сообразив что-то, выдворился обратно в комнату. Я прошел за ним. Теперь в комнате стало совсем темно, только огонь еще теплился в камине. Лена спала, полностью укрывшись пледом.

– Т-с! – остановил я поток его бессвязных ругательств, – Разбудишь человека.

– Угу, угу, – промычал он, наполняя фужеры водкой. Часть он, конечно, пролил на скатерть, но к счастью, посуду опрокинуть не успел. Надо ли говорить, что к водке мы достали хрусталь?

– Зачем ты три налил? – обозлился я на него. Впрочем, разговаривать с ним было бесполезно.

Мы выпили. Беззвучно и с достоинством.

Гималеев впал в оцепенение.

В этот момент снова раздался звон дверного колокольчика. Гималеев вопросительно поглядел на меня. Я пожал плечами и пошел открывать.

Это был сторож. Наконец-то я его дождался.

Сторож, собака, знал, что приходить ко мне днем бесполезно, могу и по шее надавать, но соображал, что рисовать я могу только при дневном свете, поэтому «заглянуть на огонек» вечером казалось ему не зазорным. Впрочем, такой возможностью он не злоупотреблял: пару раз в месяц, не чаще. И приходил исключительно со своим.

– Здр-р-равствуй, мил человек! – сторож был прилично пьян и очень весел. – Пусти на огонек!

– Заходи, Прокопьич, мы как раз тебя заждались, – вяло пробормотал я, – Заходи. Гостем будешь.

Сторож долго снимал в сенцах свою шубу и, разоблачившись до засаленной байковой рубахи в клетку, бочком протиснулся в комнату.

– А, вишь, у тя гости… – смутился он, встретив тяжелый взгляд Гималеева. Прокопьич сделал робкое движение назад, но слишком робкое, ибо уже успел заметить стоящую на столе бутылку.

– Давай уже, проходи! – я слегка подтолкнул сторожа к столу. – Джим, знакомься, это наш местный ветеран Прокопьич. Он тут живет… Ну, в смысле, в поселке.

– Ага! – обрадовался сторож, – А то моя старуха телевизор смотрит. Мне скушно стало, думаю, может, Сережка дома, зайду, в картишки сыграем. (Сроду мы не играли в картишки!)

– На улице-то сегодня холодно! – сел он к столу, подобострастно улыбаясь Гималееву, – Чего там прогноз, говорят, похолодает?

– Не в курсе, – ответил Гималеев.

– Вот я и говорю: нынче зима – как весна, осень – как зима, лето – как осень, а… (он, видимо запутался) … эх, ядри ее!.. Вот и говорю, у старухи моей седни день рожденья, ну, я на радостях малость того… (Это он наврал, конечно) … Курите вот, – он достал измятую, замызганную пачку «Севера» и предложил ее Гималееву, – а то у вас, видать, нету курева-то?

– Спасибо, уважаемый! – подал, наконец, голос Режиссер, – А ведь и у нас сегодня праздник. Отмечаем третью годовщину моей свадьбы.

– Поздравляю, поздравляю! – еще пуще обрадовался сторож, все увереннее поблескивая глазенками в сторону бутылки. – А где жена-то?

– А вон, на диване отдыхает.

– А-а! – подслеповато прищурился сторож в сторону дивана. – Что ж она, спит?

– Да. А чего ей делать? Детей рожать не хочет. Спит, – небрежно махнул Гималеев рукой в сторону Лены. Он еще для пущей убедительности выматерился и плеснул в три фужера. Третий оказался с двойной дозой, типа, штрафная. Я почувствовал, что скоро мне хватит.