Отставка штабс-капитана, или В час Стрельца - К Тарасов

Что далее говорил командир, я слушал плохо - эту речь я по памяти мог сам рассказать, она много лет не обновлялась. Но, пользуясь возможностью, подполковник Оноприенко вкрапил в нее сегодняшний случай: поругал вооруженных противников государя, похвалил решимость солдат, восхвалил щербатого Мирона и выразил уверенность, что в более крупных делах, коих все мы должны желать, батарея, как один человек, выкажет мужество и боевое рвение.

Меж тем прибыл поп, облаченный в ризы, несли хоругвь, пели босоногие дети в белом.

Поп со своей свитой стал с нами на одну линию, лицом к батарее. Командир спешился, спешился и я. Солдаты сняли шапки.

Скука стояла невообразимая, как всегда бывает на церковных парадах. Батюшка, верно, впервые служил перед фронтом воинского подразделения и оттого был искренне разволнован и старался - худшее наказание для батареи трудно придумать. Приглядываясь к нему, я нашел в нем сходство с покойным государем. Невольно вспомнился мне смотр на Царицыном лугу, где государь произнес удивившую меня речь. Дело было так. Дворянский полк* выпускали в действующую армию, и государь решил лично нас вдохновить. Нас построили, мы долго его ожидали. Наконец он приехал в открытой коляске, пересел верхом и, выехав перед отрядом, сказал: "Поздравляю вас от души с чином, надеюсь, вы не пожалеете жизни за Веру, Престол, Отечество. Вы знаете, к кому обращаться - прямо ко мне; меня не будет - к моему сыну. Будьте уверены, я вас не выдам. Прощайте, бог с вами, бог с вами!"

______________

* Дворянским полком называлось офицерское училище, принимавшее в воспитанники детей, в основном из бедных дворянских семей. Судя по тексту Степанов закончил его в 1854 году и был направлен либо в Дунайскую армию, которая вела бои против турок в Румынии, либо прямо в Севастополь.

При выпуске лучшие, но со средствами для экипировки, посылались в кавалерийские полки, лучшие, но безденежные - в артиллерию, прочие - в пехоту и саперные батальоны, малоспособные направлялись в батальоны внутренней стражи.

Товарищи мои грянули "ура!", сломали строй, восторженно кинулись целовать государю руки, сапоги, стремя, лампасы. Полк превратился в толпу, каждый лез вперед, желая прикоснуться к царю хоть пальцем. Не буду порицать моих товарищей - они поступили так, как нас учили поступать. С подъема до отбоя нам внушалось, что император - самый умный человек России, да и только ли ее - всей современной цивилизации. Он ответствен за историческую судьбу огромнейшей державы; он, не зная усталости, заботится о нуждах множества народов, объединенных в империю; он противостоит проискам англичан, немцев, турок и Австрии - и всегда с успехом; драгоценное его время отнимают и внутренние враги спокойствия - он вынужден думать и об этих мерзавцах; он всем благодетельствует, он награждает преданность и храбрость. Не будь его, не было бы и нас с вами, говорили нам наставники. Немудрено было прослезиться юношам, зная, что царь прибыл поздравить полк специально.

Хочу сказать о себе, что я оставался вне ликующей толпы однокашников, поскольку государь всегда стоял вне круга моих интересов. В этом нет моей заслуги, это перешло ко мне от отца. Будучи ученым лесничим Гродненского уезда, он меньшее время уделял лесам, а большее чтению Гомера, Сенеки и сравнительных жизнеописаний.

Следуя за отцом, и я приучился считать своими современниками не шумную ватагу одногодков, а Гектора и Одиссея, легионеров Цезаря и хитроумного Цицерона. К тому времени, как обстоятельства вынудили меня поступить в Дворянский полк, я был более гражданином первого Рима, чем подданным третьего, и два года учения военному делу не смогли изменить моих привязанностей. Речи римских трибунов легко вспоминались мне, когда приходилось слушать церковнославянскую тарабарщину в церкви или бездумные выступления наших командиров. Ничего удивительного, что приветствие государя глубоко меня разочаровало. Что за речь, думал я. Так всякий может сказать: "Бог с вами, бог с вами". Наш курсовой командир говорит лучше. "Я вас не выдам!" Кому не выдам? Ерунда какая-то.

Скоро полк командою командиров был возвращен в порядок, коляска с государем укатила, а нас повели в казармы.

В этот же день нам вручили экземпляры Напутствия, написанного царем специально для молодых офицеров. Я перечел его трижды, надеясь увидеть глубокую мысль и мудрый совет. Но государь не советовал ничего другого, как любить его одного. "Дети, - писал государь, - отпуская вас на службу, Я обращаюсь к вам не так, как ваш начальник, но как Отец, вас душевно любящий, который следил за вами с юных ваших лет, который радовался вашим успехам, вашему постепенному развитию. Теперь вы выходите на поприще жизни, жизни военной; внемлите Моему совету: не забывайте никогда Бога, родителей ваших; помните всегда, что вы одолжены нравственным вашим существованием Государю Императору. Его постоянным к вам милостям: Он с младенчества вас призрел, Он вас взлелеял и, наконец, снабдил вас всем нужным для нового вашего поприща. Как можете вы, однако, заслужить столь великие к вам Его благодеяния, как не щадя себя ни в каком случае для Его службы; не забывайте, что в России, в нашей славной России, священные имена Государя и Отечества нераздельны; эта нераздельность - наша сила, пред которою неприятели наши всегда сокрушаются, и крамоле не будет места. Военная служба, сия благороднейшая служба, сколь представляет она вам в будущности славы; слава на поле битвы для благородной души сколь имеет отрады; и если участь удручила пасть на нем, то остается память, окружающая поверженного... Примите, дети, сии наставления друга; будьте уверены, что вблизи и издалека он всегда будет следить за вами; во всех ваших нуждах, или если вам нужен будет добрый совет, обращайтесь к Нему, как к верному пристанищу. Прощайте, да благословит вас Господь Бог и да подкрепит на дела великие. За Богом Молитва, за Царем служба никогда не пропадают. Николай I".

Нечто подобное тому Напутствию говорил сейчас солдатам поп. Но люди так устроены, что одни и те же слова, произнесенные самодержцем и сельским священником, воспринимаются по-разному: в первом случае вызывают восторг, во втором - скуку, а почему так - понять трудно.

Зато легко понять радость батареи, осененной последним крестом. Все ожили, всех ждал праздничный обед, все пришли в движение. Фельдфебель сзывал взводных фейерверкеров получить водку. Командир пригласил офицеров к себе.

XIV

В сравнении с будничным ужином господина Володковича наш праздничный обед, изготовленный попадьей совместно с командирским денщиком, выглядел нищенски. Из чувства приличия об этом не говорили, но вздохи и взгляды, которыми обменивались офицеры, были красноречивее слов. Однако вино - это мудрое изобретение седой древности, одно из первых изобретений человеческого ума, а по мысли Шульмана - первое, - заставило быстро примириться с грубостью поповской кухни, и в горнице, красный угол которой был облеплен иконами, после двух тостов в честь праздника настал веселый шум. Склонялось на все лады утреннее происшествие.

Я покинул компанию и вышел во двор.

У сарая скучал караульный.

- Что, братец, томишься? - спросил я.

- Конечно, ваше благородие, в такой час невесело стоять, - отвечал солдат. - Но и то хорошо, что не ночью. Кто ночью, тому скучнее будет.

- Верно, - согласился я. - А что пленный делает?

- Грустит, поди, ваше благородие. Что ему еще делать.

- Открой-ка. Хочу с ним поговорить.

Ворота, проскрипев, растворились, я вошел в сарай.

Связанный мятежник лежал на охапке сена. Это был интеллигентный человек лет двадцати пяти. Некоторое время мы один другого внимательно разглядывали.

- Как вас зовут? - спросил я.

- Вы ко мне пришли, - сказал мятежник. - Вам и представляться.

Я назвался.

- А я вам не назовусь, - ответил мятежник.

- Отчего же?

- Оттого, что мои родители живы - могут пострадать. А вот я гляжу и удивляюсь: уже артиллеристы жандармские обязанности исполняют.

- Не все ль вам равно кто, - сказал я. - Сами виновны. Зачем понесло полем бежать? И сидели бы себе на опушке. Или в обратную сторону уползли. Никто бы вас и не видел.

- У товарища нервы сдали, - ответил мятежник. - Впрочем, и с другой стороны были конные.

- Не очень-то вы ловкие, - продолжал я. - У кого нервы выдержали, тот теперь вольным воздухом дышит.

Мятежник посмотрел на меня с любопытством, но сказал:

- Однако что вы хотите? Услышать от меня ничего не услышите. Будущее свое я и без вас знаю. Мне бы побыть наедине, пока возможно.

- А мне от вас ничего и не желательно. Я познакомиться зашел.

- Знакомство с вами хорошего не сулит, - сказал мятежник. - Судьба товарища моего - тому пример. А ему восемнадцать было лет. Одно могу вам сказать - каратели. А вы лично стыда не имеете вовсе.

- Ну, и хватили, - удивился. - Впервые меня видите, а такое суждение.