Отставка штабс-капитана, или В час Стрельца - К Тарасов

- Вы многого не ожидаете. Ну да спокойной ночи.

- Привяжите-ка его еще и к столбу, - сказал я.

Фельдфебель, передав мне свечу, добросовестно исполнил приказ.

Мы вышли во двор, солдат запер сарай на замок, я задул свечу. Теперь мог действовать Иван.

- Набери, братец, воды, - попросил я караульного. - Пить хочется.

Солдат, взяв ружье на ремень, поспешил к колодцу. Заскрипел журавль, ударилась о воду бадья, утонула; солдат потянул очеп вверх, звонко заплескала вода. А от сарая никаких звуков не долетало.

Взяв с плетня жбан, я напился и стал спрашивать канонира: откуда он родом? Кто родители его? Давно ли в батарее? Как нравится ему в артиллерии? Доволен ли своим командиром (это был васильковского взвода солдат)? Не обижают ли его старослужащие?

- А что, Федотыч, - повернулся я вдруг к фельдфебелю. - Зачем нам здесь караул? Разбойник привязан накрепко, веревки толстые, не перегрызет, скорее зубы спилит, а людям из-за него одно мучение. Так что ты распорядись следующим - пусть спят, я этот караул снимаю.

- Оно и верно, - согласился фельдфебель. - Бежать ему невозможно. И дверь закрыта на замок. Ну, так ты иди, - сказал он молодому.

Тот радостно заторопился на свою квартиру.

Рассердится утром подполковник, подумал я. Бегать будет, кричать. Ну, да ничего, пошумит, пошумит и стерпит. Не под суд же отдавать полубатарейного командира. Выкричится и объяснит побег служебным недосмотром. Это вот солдатику пришлось бы скверно, живьем бы съел его Оноприенко, а мне скоро простится.

Мы с Федотычем еще проговорили несколько минут, а затем я сел на Орлика и уехал.

Вскоре я сидел возле плотины. Шумела вода, отблескивал в лунном свете пруд. Душа моя ликовала. С нетерпением слушал я тишину, ожидая сигнала. Но только спустя полчаса на противоположном берегу прозвучал легкий свист.

Мы встретились.

Счастливые мятежники пустились рассказывать свои приключения: и как Иван пластом лежал у плетня, и как влез на сарай, и как серпом резал солому, и упал к Августу, как Август растерялся, и как пробирались кругом деревни, боясь пикета - обидно было бы, покинув сарай, вновь туда вернуться.

- Мы обязаны вам жизнью, - сказал Август. - Будет случай расплатимся. И прошу извинить меня - я был несправедливо груб, но я и думать не мог... Вы хотели поговорить. О чем?

- О Северине Володковиче. Днем вы сказали, что я сочинил бумагу, будто он сам себя убил...

- Я не повторю своих слов о том, что вы сделали это с целью. Но бумага написана, и нам странно. Видите ли, есть вещи, которые не могут оставить безучастным честного человека, каких бы политических взглядов он ни держался.

- Безусловно, есть, и много, - согласился я.

- Северин был нашим товарищем и близким другом. Вам, разумеется, это все равно. Но дело вот в чем. Мы убеждены, что вчера вечером его убили. А вы и другие офицеры подтвердили факт самоубийства, и уже никто эту выдумку не опровергнет.

- Насколько я понял обстоятельства, ваш друг стрелялся из-за несчастной любви, - сказал я. - Какая-то девушка отвергла его предложение.

- Единственная дама, которую он горячо любил, называется Отчизна, а она его не отвергала, - произнес мятежник. - Никому другому Северин свое сердце не предлагал. Но кто сказал вам про любовь?

- Господин Володкович объяснил так исправнику.

- Это можно понять, - сказал Август. - Не мог ведь отец признаться исправнику, что его сын - повстанец.

Иван, простодушная физиономия которого оборачивалась то в сторону приятеля, то ко мне, на этих словах сообщил:

- Лужин знает.

- Что знает?

- Что Северин ушел в отряд.

- Откуда же ему знать?

- А он все знает.

- Почему же он отца не трогает?

- Володкович - богатый. Откупился.

- А зачем Северин пришел домой? - спросил я Августа.

- За деньгами. Без них, сами понимаете, сколько неудобств, а нам надо уехать. Наш отряд разбили, мы две недели добирались сюда - везде войска, стража, посты казачьи: всю армию сюда стянули, сволочи! - и позавчера пришли. Северин пошел к отцу, был в усадьбе час. Старик наличными денег не имел, сказал прийти назавтра. Вчера около семи Северин отправился на свидание, и больше мы его не видали.

- Но кто мог его убить, если это убийство? - спросил я. - И зачем?

- Непонятно! - ответил Август. - Мы думали - исправник. Вы утверждаете, что не он.

- Не он, - повторил я. - Физически не мог. Да и выглядело это как самоубийство.

- Имитация, - сказал Август. - Тут необходимо следствие, а нам носа не высунуть. От петли едва ушли - благодаря вам. Не стрелять же без уверенности. А убийце радость - закрыло его это свидетельство.

- Ну, что ж, - сказал я. - Попробуем разобраться. Вы утром были в усадьбе?

- Был.

- И виделись...

- С Михалом. Он тоже сказал - застрелился. Но он, я чувствую, счел нас вымогателями, поскольку я вспомнил о деньгах, то есть не просил, но сказал, что Северин шел за деньгами.

- А зачем вы ожидали его на холме?

- Он обещал, что узнает о деньгах, и вообще побеседовать. Мы в усадьбе едва ли пять минут пробыли - исправник околачивался.

- Выходит, кроме Михала, никто не знал о месте встречи.

- Никто, - ответил Август. - И я думаю: не Михал ли Лужину подсказал?

- Но и Михал не мог застрелить, - сказал я. - Он возле меня сидел. Хорошо помню. А в какое время Северин пришел в усадьбу? Где вы поджидали его? Как долго? Видел ли вас кто-либо?

- По моим подсчетам он пришел к отцу без четверти семь. Мы с Иваном были в лесу. За прудами, если вы заметили, растет кустарник, за ним луг, а за ним лес - вот в этом лесу. Мы пробыли там до девяти. Не думаю, что нас могли видеть, мы были очень осторожны.

- А вы не помните, - спросил я, - Северин летом своих родных навещал?

- Нет, не выпадало.

- Ну, а письма, просьбы с оказией, приветы?

- Да какая там оказия! Впрочем, все могло быть, но я не припоминаю.

- А прежде вы бывали в доме Володковичей?

- Нет, никогда, я не знаком с ними.

Плохо, подумал я, значит, ничего о домашних Северина ему неизвестно. Но если и бывал бы в доме, что с того? За полгода переменились многие люди круто: кто был добр - обозлился, кто был склонен к подлости - вконец оподлел, кто прежде повстанцам "ура!" кричал - теперь боится сухую корку подать.

- Август, мне вот что непонятно, - спросил я. - Северин - помещичий сын. Какой пользы он ожидал от восстания?

- Свободы! - сказал Август. - Мы хотели свободы и правды!

- Свободы без имущества не бывает, - возразил я.

- Думалось так: крестьянам достаточные наделы земли без выкупа в полную собственность и всем равные права в республике.

- Отчего же крестьяне вас не поддерживают*, не идут в отряды?

______________

* Этот вопрос капитана Степанова показывает, что он по незнанию придерживался правительственного объяснения состава повстанцев, по которому восстание носило сословно-католический характер - "шляхетско-ксендзовский мятеж", как писали в официальных изданиях. В действительности крестьяне участвовали в восстании широко; в некоторых губерниях они вместе с однодворцами составляли треть повстанческих сил.

- Как же не идут. В нашей партии половина были крестьяне.

- А помещикам что республика обещает?

- Не о них забота, - сказал Август. - За малым исключением - все они кровососы, до такого невежества довели людей, что своей пользы не понимают. Вы говорите, в отряды не идут. Ведь запуганы, прибиты, обмануты, боятся. И оружия нет. С косой против войск - дело пустое. Выследят отряд, стрелки, драгуны окружат - в плен не берут. Я сам видел людей - по десять пятнадцать штыковых ран в теле. Звери! - сказал Август. - В последнем бою нас преследовали две стрелковые роты Ингерманландского полка и казаки. С трех сторон двойная цепь, с тыла - болото. После шести атак мы стали отступать. А некуда - голое болото, вода выше колен, кочки и ямы. Они расстреливали нас в спины. Кто пытался помочь раненому товарищу, привлекал рой пуль и падал сам. Люди тонули, захлебывались водой. Кто из раненых просил о пощаде, в того вонзали штыки. Я это видел, и Северин это видел... За болотом начинались кусты. Здесь мы встретили цепь залпом и схватились врукопашную. Все остервенели. Дрались штыками и прикладами, у кого не было ружья - бил ножом, душил солдат руками. Из наших двух плутонгов осталось в живых всего девять человек. Ненависть того дня и сегодня во мне.

- А сколько вас было? - спросил я.

- Было много. Было сто тридцать шесть.

- А пришли сюда вчетвером?

- Пришли вчетвером, и двое тут погибли. Убиты! - сказал Август.

Мы замолчали, не зная, о чем далее говорить.

- Что ж, прощайте, - сказал я. - Желаю вам удачи.

XVIII

От враждебных сторон при ведении боевых действий глупо ожидать рыцарства и человеколюбия. Да и как может быть место гуманизму, если цель боя и направлена на физическое уничтожение противника. Трудно упрекать солдат за жестокость; страх смерти, напряжение духа, гибель товарищей напрочь отбивает у них рассудительность и доброту. Но пределы беспощадного отношения к противнику существуют; их обязаны устанавливать офицеры, а для последних - высокие воинские начальники, отчужденные от личных переживаний в боевых стычках. В севастопольских рукопашных боях никто не подымал раненых французов на штыки, такой поступок вызвал бы осуждение. Но почему-то внутренние враги вызывают большее озлобление, чем внешние; к ним разрешается применять самые свирепые меры и кровожадность приветствуется. Строгий приказ "Брать в плен" обуздывает лиц, склонных к безнаказанным убийствам. Наоборот, спущенное сверху разрешение "Убивать без жалости" развязывает у непосредственных исполнителей звериные склонности.