Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кровавое подавление восстания было определено уже тем, что главное в этом деле лицо - самодержец, царь Александр II - сочетало в себе глупость, трусость и жестокость. Мой осведомленный приятель рассказывал, что государь император повелел считать подавление мятежа войной и распорядился записать в своем послужном списке: "Участвовал в Польской кампании 1863-1864 годов". Соответственно, карательные действия войск стали трактоваться как боевые, и кто сомневался в правоте своих поступков - сомневаться перестал.
Но и в царском окружении разные были люди: одни - совестливые и с умом, другие - глупцы бездушные, третьи - с умом, но записные убийцы. Из последнего разряда царь и призвал себе помощников. В Западный край поехал с особыми полномочиями генерал от инфантерии, генерал-губернатор граф Муравьев. Прирожденный палач дорвался до работы и в течение года исполнил то, что не успел осуществить тридцать лет назад будучи гродненским генерал-губернатором. Подвластные ему шесть губерний превращены были в бойню. Каждые два дня совершалась смертная казнь через повешение или расстрел, каждый день двое шли в арестантские роты, трое - на каторгу, тридцать человек - этапным порядком на поселение в Сибирь. Для репрессивной акции достаточно бывало ложного доноса. За короткий срок все оппозиционное режиму население края было либо физически истреблено в столкновениях, либо лишено прав и выселено. Выселению подверглось и множество лиц, не причастных к восстанию, единою виной которых оказалось католическое вероисповедание. Тысячи людей эмигрировали. Двое из них - не без моей помощи, и сознание этого мне приятно.
К месту будет вспомнить одно переживание, случившееся со мной несколькими годами позже. Тогда мне попался на глаза в книжной лавке тоненький альбомчик в синем переплете, на котором золотом оттиснуто было: "История царствования императора Александра II". Я его раскрыл. Внутри помещался буклет цветных литографий, пояснявших в художественной форме главные для нашей истории дела самодержца - "Севастопольский мир", "Покорение Кавказа", "Приобретение Амура", "Освобождение крестьян" и еще кое-какие. На самой последней картинке увиделось мне знакомое лицо, пригляделся - Август Матусевич. Я ахнул. Изображен он был поверженным на землю, над ним стоял солдат, левою рукою отнимал ружье, а правой вонзал в живот пехотную полусаблю. Сабелька была отпечатана серебряной краской. В отдалении на зеленом фоне - надо было думать, что в лесу - группа солдат стреляла в группу повстанцев дикого вида, из которых кто падал, кто убегал, кто поднимал вверх руки. Подпись внизу объясняла: "Усмирение мятежа в Западном крае".
Сходство убиваемого полусаблей с Августом настолько меня поразило, что я тут же взял извозчика и поехал к издателю, а от него, узнав адрес художника, - к художнику. Хоть я и понимал, что художник не мог рисовать с натуры, что он нарисовал мятежника вообще, что подобие лиц - случайность, но мне не терпелось удостовериться. А вдруг, думал я, вдруг Август после нашего прощания примкнул к другому отряду и в какой-либо стычке погиб именно так - от удара солдатской сабли в живот, и его смерть случайно наблюдал будущий создатель картинок, запомнил облик несчастного и сейчас изобразил?
С таким вопросом я и обратился к художнику. Он меня утешил. "Да что вы, господин любезный, - улыбнулся он. - Я в тех краях и не бывал никогда. Да и не то вовсе лицо я рисовал. Открою вам по секрету - прообразом послужил мой тесть, но, к сожалению, он себя не узнал, потому что типографы нагрешили - краски у них как-то неудачно легли".
Ну, слава богу, что случайность, радуясь, думал я. Может быть, и жив Август. Обитает где-нибудь в Риме или Париже. И мельников сын вместе с ним. Может, вспоминают иногда обо мне; только не знают они, что я им завидую.
Но в ту ночь - ночь побега - я им еще не завидовал. Я лежал не сеннике и, слушая запечного сверчка, радовался удаче доброго дела.
XIX
Утром в восьмом часу я был разбужен мрачнейшим Федотычем. "Командир вас зовет, ваше благородие, - говорил он мне. - Злится больно". - "А с чего он злится? - спрашивал я, во весь рот зевая. - Голова болит со вчерашнего или что там?" - "Да кабы голова, - говорил фельдфебель. - Сбежал, враг его побери, этот, пленник-то привязанный". - "То есть как сбежал? - спрашивал я, поднимаясь. - Куда же он мог сбежать?" - "А бес его знает куда. Только пришли утром в сарай - пусто, ни веревочки. Все сено тесаками перепороли думали, прячется. И след простыл. Словно черти его уволокли. Вы уже не сердитесь, Петр Петрович, пришлось сказать, что по вашему приказу караул снят, а то уже совсем был готов солдатика того растерзать". - "Ну, и правильно, - сказал я. - Так и было. Скрывать не собираюсь. Сбежал. Экий, однако, хват. А ничего не натворил?" - "Слава богу, обошлось, - отвечал фельдфебель. - Вот уж было бы беды".
Я оделся, умылся, и мы поехали к командиру.
Подполковник Оноприенко, заложив руки за спину, нервно ходил возле крыльца.
- Что же это вы, Петр Петрович, господин штабс-капитан, натворили? сказал он мне зло. - Как вам, опытнейшему офицеру, на ум пришло пленного без караула оставить? Сбежал мятежник, да-с, изволил бежать.
- Трудно поверить, - сказал я, изображая горе и недоумение. - Ведь спеленали веревками - шевельнуться не мог.
- Дитенка нашли! - взорвался командир. - Спеленали! Вот вам и пеленание. Позор! Всею батареею одного - одного! - пленника не смогли удержать. Как прикажете объяснить, кого наказывать?
- Тут я, безусловно, виноват, Виктор Михайлович, - сказал я и добавил твердо: - Наказания достоин, господин подполковник, и прошу о нем.
- Прошу, прошу. Что мне с просьбы. Ну, зачем, зачем было караульного отпускать! И стоял бы пусть.
- Так связали намертво, Виктор Михайлович. И ворота были на замке.
- На замке! - хмыкнул подполковник. - А что ему ворота, он ведь не в коляске выезжал. Через крышу ушел. Видно, не обошлось без сообщника. Был бы караул - и приятеля рядом посадили.
- Как знать, - робко возразил я. - А коли закололи бы солдатика? Они на все способны.
- Караулил бы по уставу - не закололи бы, - сказал, но без уверенности, командир. - Ну, пойдемте в дом, господин штабс-капитан.
Мы вошли и, затратив полчаса на составление записки, объясняющей побег, решили предать случай забвению.
Настроение мое было приятное, но для полной радости требовалось снять чувство вины за легкомысленное свидетельство о самоубийстве Северина. Володковичи, по моему мнению, не могли верить в самоубийство - повода Северин не имел. Съезжу-ка к ним, решил я. Появиться в усадьбе я вправе, а по правилам приличий и должен - сочувствие привезти.
Скоро я рысил по знакомой с позавчерашнего дня дороге в усадьбу Володковичей. Становился погожий день бабьего лета. Воздух, после ночи прохладный, приятно освежал грудь. Я ни о чем не думал; красивые пейзажи открывались мне и радовали, как некогда в детстве: то стерня бежала мимо, то зеленело на буграх маленькое поле льна, то заросшая уже пожухлой травой уходила далеко вдаль лощина. Полевая дорога перешла в лесную - дернистую, перекрещенную корнями. И слева и справа ель сплетала кроны с сосной, рядом рябина тянула к небу свои ветви; папоротник и черничник прикрывали землю узорным ковром; вдруг открывалась круглая поляна, а дальше лежал поваленный бурей великан; вдруг угрожала накренившаяся над дорогой сухостоина; вода блестела в маленьком роднике; вдруг спугнутая шагом Орлика пролетела по воздуху белка, сорока уносилась в глубь леса; и на каждом дереве кто-то жил, пел, стучал, насвистывал...
Вскоре мне увиделся развилок и крест, срубленный из толстых брусьев. Лесник ли его поставил, подумал я, или крестьяне вкопали отпугивать нечисть? Вот и душа Северина, подумал я, прилетит сюда в звездную ночь погрустить; увидит ее одинокий путник, и оборвется его сердце.
И вдруг мне открылась возможная причина убийства Северина. Я даже опешил - настолько она была возможна. Его убили с целью грабежа, подумал я. Вот и отгадка. Отец вручил ему деньги, он покинул дом, шел парком - и здесь некто выстрелил ему в грудь. Затем убийца отволок тело в беседку, вложил в руку пистолет и скрылся. Так вот, решил я, если Северин от отца деньги получил и с родными распрощался, то каким-то таким образом совершено преступление. Тогда свидетельство надо переписать. А розыск убийцы меня не касается. Это Володковичей интерес.
С такой мыслью я въехал в ворота усадьбы.
XX
В гостиной, где лежал Северин, было несколько людей, но никого из Володковичей. Встретившаяся мне служанка объяснила, что пан Володкович в парке, а брат и сестра находятся в своих комнатах на втором этаже.
Я пошел в парк. Главная аллея, по которой слуги несли в дом самоубийцу или убитого (кого все-таки?), была пуста. Я вышел к прудам. По-прежнему плавали тут лебеди, солнце отблескивало в воде, так же спокойно покрывала круглый пруд ряска, а ивы ничуть не опустили свои ветви к воде. Был человек, нет его - какое до этого дело природе, вздохнул я, новые придут, все забудется и сотрется. Я стал обходить пруды по узкой тропе. В десяти шагах от нее я заметил замаскированный кустами сарай, и скорее не сарай, а будку. Хозяйство птичника, подумал я и направился проверить свое предположение. Оно оказалось верным: мешок зерна, ковши на длинных палках, сеть с мелкими ячейками, косы для косьбы водорослей - таковы были хранившиеся здесь предметы.
- Белорусские коллаборационисты. Сотрудничество с оккупантами на территории Белоруссии. 1941–1945 - Олег Романько - История
- Над арабскими рукописями - Игнатий Крачковский - История
- Кто таковы были монголы - Никита Бичурин - История
- СКИФИЙСКАЯ ИСТОРИЯ - ЛЫЗЛОВ ИВАНОВИЧ - История
- Русская революция. Большевики в борьбе за власть. 1917-1918 - Ричард Пайпс - История
- Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть 1917 — 1918 - Ричард Пайпс - История
- Неизвестная война. Тайная история США - Александр Бушков - История
- Россия под властью одного человека. Записки лондонского изгнанника - Александр Иванович Герцен - История / Публицистика / Русская классическая проза
- Рассекреченные страницы истории Второй мировой войны - Георгий Куманев - История
- Ржевско-Вяземские бои (01.03.-20.04.1942 г.). Часть 2 - Владимир Побочный - История