Всегда по четвергам (сборник) - Вячеслав Лейкин

Бунин (благополучно финишируя):

…Что ярким солнечном тепломПо залу зайчики трепещут.

У верблюда два горба

Попалось на глаза поэтам из Четыреста Сорок Восьмой замечательное стихотворение:

У верблюда два горба,Потому что жизнь – борьба.

Поэты обрадовались и приделали к первой строчке еще несколько продолжений:

1. И отвислая губа,2. И ложбинка вместо лба,3. Очень зла к нему судьба,4. Без горбов ему труба и т. д.

Впрочем, горбы скоро надоели, а желание подрифмовать осталось. И тогда поэты решили взять «на растерзание» других животных.

Взяли строчку «Все боятся кабана», попробовали продолжить, получилось следующее:

1. Кроме мухи и слона,2. Потому что он – шпана,3. Кто найдет его – хана,4. Но страшнее сатана.

И наконец, неожиданная, но такая естественная строчка – «А вокруг весна, весна», которая и к верблюду подходит, и к кому угодно, только не так складно будет. Например:

Кенгуру не повезло,А вокруг весна, весна.

Трогательно и загадочно, а все же хочется в рифму. Попробовали:

Кенгуру не повезло,Съела битое стекло.

Еще вариант – «От кефира развезло». Затем возник гидровариант – «Напоролась на весло», тоже довольно загадочный. И наконец, вполне обиходный, такой понятный и такой несчастный случай:

Кенгуру не повезло –В сумке молнию заело.

Обратились к лисе. Сразу же возникла строка «Говорят, лиса хитра», которая получила ряд разнохарактерных продолжений от рассудительного «Потому что жизнь – игра» (вспомним про верблюда) и описательного «От макушки до нутра» до вполне сюжетного «Сперла шубу у бобра» и даже «Словно наша медсестра».

Следующая строчка «Целый день шипит гусак» тоже имела самые разнообразные завершения:

1. Мол, страшнее нет кусак,2. Ох, найдет его тесак,3. Хоть бы к вечеру иссяк,4. Может, он попал впросак?

Дальше было еще немало строк про всяческих зверей: «До чего пахуч козел», «У кита усы внутри», «Льва зовут царем зверей» и т. п., но больше всех повезло крабу, возникшему в строчке «Краб по пляжу ходит боком». Во-первых, оказалось, что он делает это «Истекая желчным соком», во-вторых, «Чтоб не сбили ненароком», в-третьих, «Наслаждаясь нефтестоком» (вы, конечно, узнали сестрорецкого или лахтинского краба-мутанта?). И наконец, четвертый вариант, увы, опять нескладный, но такой симпатичный и такой по-человечески понятный:

Краб по пляжу ходит боком –У него на плавках дырка.

На кого похож зубной врач

– …а теперь представьте себе, как будто вы оказались в кабинете зубного врача.

– А можно где-нибудь в другом месте?

– Да. В цирке, например. Или в планетарии. Можно?

– Нет. Только в кабинете.

– А можно в кабинете логопеда?

– Или ухогорлоноса?

– Нет. Только зубного врача.

– А можно не себя представить?

– Можно Васю? Или Петю?

– Хорошо, можно Петю. Но лучше все-таки себя.

– Это ужасно. Боль, кровь, страх, унижение.

– Но я же сказал – ПРЕД-СТАВЬ-ТЕ. Я же сказал – КАК БУД-ТО. Ну?

– Хорошо, представили. Как будто.

– А дальше что?

– А дальше сравнивайте. Что вокруг вас на что похоже. В зависимости от того, что с вами происходит в данный момент. Понятно?

– Не очень.

– Очень не…

– Объясняю. Когда вам скверно, мир вокруг окрашивается в темные тона, люди, предметы напоминают что-нибудь тяжелое, мрачное, убийственное, а когда вам весело и легко, окружающий мир…

– Понятно.

– Врач сперва похож на кого?

– На мясника.

– Допустим. А когда сверлит зуб?

– Уж-ж-жас. На палача.

– А когда вы прощаетесь с ним?

– На дедушку Мазая.

– Молодцы. Итак, вы в кабинете зубного врача. Действуйте.

Марина Красильникова:

Деревянная скрипучая лестница в кабинет. Три ступеньки на эшафот. Ступеньки на костер. Ух, какая жалкая, какая противная дрожь во всем теле. Не страшно, но противно.

Вхожу. Кресла – маленькие гильотины. Блестящие инструменты – орудия пыток. Врач – палач в белом халате.

Мясистая рука с хищно сверкающим зеркалом и корявой иглой тянется к зубам. Все замерло. В ушах стынет тишина. Скрежет инструментов застрял, как в вате. Стерильные орудия пыток режут глаза. Сугробы покрывал и саваны халатов…

Шварк! Еще шварк!

– Можешь идти.

– Ура!

Орудия пыток – всего лишь маленькие никелированные помощники. Скрежет бормашины – Сороковая симфония Моцарта.

Как легко на зубах!

Сева Зельченко:

Петя вошел в кабинет и начал сравнивать. Кресло похоже на плоского, складного удава с одним глазом. Бормашина – на белку в колесе. Корзина для бумаг – на шлем ископаемого рыцаря.

Тоскливо.

Его усадили в кресло, а он сравнивал. Вой сверла похож на зазубренное, тысячекратно повторенное длиннохвостое правило. Скучно. Ну что они тянут?

Ага, началось.

Сравнивает. Часы – немигающий глаз Всевышнего. Врач – нечто механическое, вечное, постылое. Все неподвижно.

Вот оно самое гадкое! А-а-а!

Утка окровавленная похожа на преступника, ставшего жертвой.

Врач – на хромого Тимура, жадно зреющего твой позор.

Мерзко!

Марьяна Орлова:

Мы с Мариной вошли в кабинет зубного врача. Вошли, сели в кресла – нас осматривают.

– Ш-ш-ш, – шепчет Марина. – Кабинет похож на автобус, замечаешь?

– Ш-ш-ш, – шепчу я в ответ. – Врач похож на белого медведя, правда?

Включили машину, начали сверлить.

– Ы-ы-ы, – ычет Марина. – Ыыыы ыыы ы ыыы (бормашина похожа на пулемет).

– Ы-ы-ы, – ычу я в ответ. – Ы ыы ы ыы (врач похож на волка).

(– Но врач белый, а волк серый).

(– А он надел овечью шкуру).

– Э-э-э, – экает Марина. – Лэмпэ пэхэжэ нэ пэсть дрэкэнэ.

– Э-э-э, – отвечаю я. – нэт, энэ пэхэжэ нэ вэлкэн.

Поставили пломбы, натолкали в рот ваты.

– Бу-у, – бурлычет Марина. – Стол похож на длинноногого крокодила.

– Бу-у, – бурлычу я в ответ. – Телефон похож на черную птицу Дзинь.

Вынули вату, выпустили из кабинета.

– Ты похожа на человека, у которого все зубы здоровы, – заявила мне Марина.

– И ты, – сказала я.

– Ура-а! – закричали мы и побежали, не сравнивая больше ничего ни с чем.

«Стою у окна задумчивый»

Однажды население Четыреста Сорок Восьмой увлеклось вдруг восточной поэзией.

Сначала все, как запрограммированные, писали трехстишия по образцу японских хокку. Десятками приносили на занятия и обчитывали ими друг друга так, что даже солидная наша газета не выдержала и напечатала целый столбец этих незамысловатых трехстиший. Вот, если угодно, некоторые:

Льдины на Неве похожиНа облака, которыеВетер сдунул с неба.

Катя Крусанова

Скоро проснется рассвет.Так тихо, что даже росаНа листьях не дышит.

Катя Прохорова

Бежит собака.У нее оттопырено ухо.Ухо – пещера для комара.

Вероника Симонова

А потом они стали зачитываться китайскими поэтами Ли Бо, Ду Фу, Бо Цзюй-и. Им невероятно нравилась естественность древних китайцев, печальная живописность этих стихов и особенно их названия, длинные, повествовательные и почти всегда от первого лица, например такие: «Стихи в пятьсот слов о том, что было у меня на душе, когда я направлялся из столицы в Сынсянь», или «Стихи о том, как осенний ветер разломал камышовую крышу моей хижины», или вот это – «Радуясь приезду моего друга, уговариваю его остаться ночевать»…

Оставалось попробовать самим написать что-нибудь в этом роде. Случай не заставил себя ждать. И вот, слегка окосев от наплыва древнекитайских чувств, они сочиняют стихи с таким же длинным и обстоятельным названием:

Наконец-то заболевший, избавленный от необходимости делать уроки, один в огромной квартире стою у окна, смотрю на весеннюю улицу и думаю о школе

1. И вот я один в квартиреПустой и огромной, как пропасть,Стою у окна большого,На небо смотрю, на лужи,На мокрую крышу трамвая,На мокрую спину собаки.Уроки делать не надо,И я свободен, как ветер:Могу почитать Майн Рида,Могу врубить телевизор,Могу раздвоиться, чтобыСебя обыграть в «Мыслитель».Но я стою и скучаю,Свободный, стою и скучаю,И мысли мои несутсяТуда, где сейчас перемена,Где мальчишки пугают девчонок,А те визжат и дерутся…А я здесь больной, одинокийСвои доживаю годы.

Катя Крусанова, 12 лет

2. В огромной квартире, где тихо и пусто,Оставлен один я, больной и свободный.Не надо сидеть над учебником нудным,Не надо писать без конца и начала.Лежать неохота, и вот у окна яСтою и смотрю на сырые сугробы,На мокрый асфальт, на весеннее солнце,И мне почему-то становится грустно.А в школе, наверное, тихо, как в морге,А в классе, должно быть, задачку решают,И мел по доске, словно птица, порхаетИ вдруг осыпается, сильно прижатый.Звонок прозвенит, все очнутся и станутГоняться, меняться, смеяться и спорить…А я здесь, как рыба в огромном сосуде,Молчу и почти погибаю от скуки.

Вова Торчинский, 10 лет

3. Наконец заболел! Заболел наконец!Но, увы, таковы человека стремленья:Заболеть ты старался, из кожи вон лез,Пил холодную воду из ржавого крана,В чайник градусник дряхлый макал, изощрялся, старался –Заболел наконец. И кричать бы: «Ура! Заболел!»Но грызет тебе сердце унылая серая скука…Славка Рыбин, наверно, Наташке опятьПару кнопок на стул положил (так, змее, ей и надо),Без меня дальше всех будет Димка Бурнакин плевать,Ботаничку, должно быть, опять разозлят забастовкой,А Круншпицин мне марки уж месяц не может вернуть.

Там, внизу, там весна, все сияет, играет, поет…Я в огромной квартире один идиотом сижу,Да вдобавок еще почему-то мне хочется в школу.

Сева Зельченко, 10 лет

4. Стою у окна задумчивый,Гляжу на узкую улицу.По ней грохочут троллейбусы,Не могут отгрохотать.И звон сосулек раскатистыйНесется все дальше по воздуху,И школа видна за деревом –Рукой до нее подать.Но я отделен от школыСтеною из одеяла,Стеной из микстур и таблеток,Нельзя ее перелезть.Так хочется все мне броситьИ убежать отсюдаТуда, где идут урокиИ где перемены есть.

Марьяна Орлова, 12 лет

Книга поэта Михаила Кузмина, которую он не написал