Женщины в русском освободительном движении: от Марии Волконской до Веры Фигнер - Элеонора Александровна Павлюченко

п., следовательно, в предупреждение сей неуместности, я полагал бы выслать его обратно"43.

Вся нелегальная переписка декабристов, как теперь установлено, шла через Иркутск. Здесь главной пособницей ее стала Варвара Шаховская, невеста П. А. Муханова, поселившаяся в доме сосланного декабриста А. Н. Муравьева, мужа сестры44.

От Шаховской - Муравьевых нити вели в московский дом Е. Ф. Муравьевой. Правнучка Никиты Муравьева - А. Бибикова не раз видела в гостях у бабушки Софьи Никитичны "бывшего сибирского купца-миллионера, потом разорившегося,- Кузнецова. Он был одним из посредников по передаче денег Никите Михайловичу, и при этом единственным честным посредником. Бабушка встречала его радостно и с почтением..."45.

Для нелегальной переписки употреблялись коробки с двойным дном, ящики для табака и пр.46 Использовались все "секретные случаи" для оказий - через сибирских купцов, столичных чиновников, ревизовавших Сибирь, родных и знакомых.

Преданные люди находились и среди служащих и дворовых: горничные, повара, гувернантки курсировали в Сибирь и обратно до той поры, пока это не бросилось в глаза шефу жандармов. Заинтересовала Бенкендорфа и Христина Шель, которая в связи со смертью А. Г. Муравьевой везла вещи покойной в Москву, к ее свекрови. Поэтому 20 декабря 1832 г. он распорядился, чтобы все нанимавшиеся на работу в Петровский завод люди жили там "по крайней мере, три года", а по возвращении в Россию подвергались тщательному осмотру47.

Даже официальные лица - чиновники на государственной службе - способствовали нелегальным сношениям декабристов. Так, в 1835 г. возникло "подозрение на канцеляриста почтовой конторы Скопина в провозе будто бы им писем государственных преступников"48. Действительно, Скопин, будучи бедным человеком, тем не менее, часто ездил в Вятку, Москву, Санкт-Петербург, заворачивая перед этим в Петровский завод. 23 марта 1835 г. его обыскали в Вятке, нашли какие-то письма на имя Реброва, Елисеева, Юдина. Ему учинили допрос, он отвечал сбивчиво, однако в непосредственных и предосудительных связях с петровскими жителями уличен не был.

Как бы то ни было, ссылка революционеров не привела к их изоляции, на что надеялось правительство. Во многом благодаря женщинам, при их активном участии факты жизни сибирских изгнанников предавались широкой огласке, будили общественное мнение, вызывали сочувствие и моральную поддержку. Михаил Лунин имел все основания писать о том, что у декабристов отняли "звание, имущество, здоровье, отечество, свободу, но не могли отнять у них любовь народную. Она обнаруживается благоговением, которым окружают их огорченные семейства; религиозным чувством, которое питают к женам, разделяющим заточение мужей своих; ревностью, с которой собирают письмена, где обнаруживается животворящий дух изгнанников".49

Приехав в Сибирь, женщины окружили узников лаской и заботой, взяли на себя все хозяйственные хлопоты: они закупали продукты, готовили еду, шили для всех заключенных, а не только для своих мужей. "Довести до Александры Григорьевны о каком-нибудь нуждающемся,- вспоминал И. Д. Якушкин о Муравьевой,- было всякий раз оказать ей услугу, и можно было оставаться уверенным, что нуждающийся будет ею успокоен". И. И. Пущин о ней же писал:

"Непринужденная веселость с доброй улыбкой на лице не покидала ее в самые тяжелые минуты первых годов нашего исключительного существования"50. Отдавая дань любви и уважения декабристкам, А. Е. Розен свидетельствовал: "Они были нашими ангелами-хранителями и в самом месте заточения; для всех нуждающихся открыты были их кошельки, для больных просили они устроить больницу"51.

Женщины умели поддержать павших духом, успокоить возбужденных и расстроенных, утешить огорченных. И. Анненкова, оказавшегося на грани сумасшествия или самоубийства, и В. Ивашева, впавшего в полное отчаяние, спасли любящие женщины.

В Сибири декабристки вели упорную борьбу с петербургской и местной администрацией за облегчение условий жизни каторжан. Н. В. Басаргин вспоминал позднее, как дамы, вступаясь за заключенных, в лицо называли коменданта С. Р. Лопарского тюремщиком, добавляя, что ни один порядочный человек не согласился бы принять эту должность без того, чтобы не стремиться к облегчению участи узников. Когда генерал возражал, что его за это разжалуют в солдаты, те, не замедлив, отвечали: "Ну что ж, станьте солдатом, генерал, но будьте честным человеком"52.

Старые связи декабристок в столицах и личное знакомство некоторых из них с царем иногда удерживали тюремщиков от произвола. Случалось, укрощало администрацию и уголовников само обаяние молодых образованных женщин. А они не теряли надежды. Волконская, Трубецкая, Муравьева, Нарышкина, Фонвизина засыпали письмами Петербург и Москву, рассчитывая на близость родственников ко двору: граф Г. И. Чернышев, сын, дочь и зять которого находились в Сибири, не лишился царской милости; состояли при дворе мать и сестра Сергея Волконского; на балы к графине А. Г. Лаваль (матери Екатерины Трубецкой) по-прежнему съезжался "весь Петербург"; у Е. Ф. Муравьевой были друзья в литературном и ученом мире, среди которых В. А. Жуковский, близкий к Николаю I, жена министра финансов Е. З. Канкрина, родственница Екатерины Федоровны и родная сестра декабриста Артамона Муравьева...

Письма декабристок с красноречивым описанием их тюремного жилища (в одном из них был портрет заключенного А. И. Одоевского, "сидящего в своем нумере в полумраке, как в пещере", посланный в. Петербург его отцу - князю Одоевскому Анной Розен53) конечно же, довольно широко распространялись. Рано или поздно все происходившее в Сибири становилось известным в Москве и Петербурге. Это, разумеется, чрезвычайно беспокоило III отделение и самого царя, что нашло отражение в официальных документах. Граф Бенкендорф сделал наставление коменданту Лопарскому, дабы он по повелению самого государя внушил состоящим в его ведомстве "женам государственных преступников, что им не следовало бы огорчать родителей своих и чужих родственников плачевным описанием участи, коей их мужья со своими соучастниками подвергнуты в наказание, ими заслуженное, коей нельзя переменить...".

Шеф жандармов считал: "Жены должны помнить убедительные пламенные просьбы, с которыми обращались ко мне и другим особам о разрешении ехать под какими бы то ни было условиями, должны покориться смиренно своей судьбе... и безропотно пользоваться дарованною им возможностью разделять и услаждать участь своих мужей"54.

Но женщины не хотели покоряться смиренно и безропотно, они делали все, чтобы облегчить жизнь каторжан. Камеры Петровской тюрьмы были темными-в них не было окон. С. П. Трубецкой часто говаривал: "На что нам окна, когда у нас четыре солнца!", имея в виду кроме своей жены Нарышкину, Фонвизину и Розен, живших в одном с ними тюремном отделении55. Однако женщины были другого мнения. Они "подняли в письмах такую тревогу в Петербурге"56, что в каждом "номере" тюрьмы окна были прорублены. И сделано это было, конечно, не по царскому милосердию, как утверждал шеф жандармов, а