Иван - Александр Ванярх

— Как это «вашими именами»? — переспросил Николай Николаевич.

— Ну как: вот, например, Яков. Так у Сергея сын был Яков.

— Как «был»? — не поняла Рита. — А куда же он делся?

— Никуда он не делся, ему бабуся, которая детей-то разыскивала, изменила имя и назвала Сергеем, чтобы осталась память о нашем брате, а другого сына — Виктором назвали, даже дочь есть Раиса.

— Как Раиса? — чуть не уронила ложку Рита Ивановна.

— Сестра у нас младшая была — межу мною и Яковом, ее звали Раиса, она ушла вместе со старшим братом, Сергеем, да так и пропала. Прасковья, жена Сергея, рассказывала родственникам, что искал Сергей нас всю жизнь, особенно Раю, а потом Прасковья умерла, а дочь ее, Рая, сохранила все письма, что писал отец, то есть брат наш, в розыск, а потом и с фронта. Я два дня разбирал их: там есть ответы черт знает откуда, и везде «не значится», «не числится». Особенно одно письмо с фронта, очень конкретное, с самыми подробными приметами сестры.

— Где это письмо? — почти прошептала Рита Ивановна.

— Да где и все, в чемодане. Вот пообедаем и покажу, только я думаю, что ничего интересного там нет.

— Как сказать, — возразил Николай Николаевич. — Рита Ивановна уже таких открытий понаделала!

— Никто не спорит. Ну, там, например, такая примета, как черненькая родинка под левым глазом. Знаете, сколько людей с черненькой родинкой под глазом? Вот у вас, например, Рита Ивановна, тоже такая родинка.

— Дело в том, — четким ровным голосом сказала Рита, — что меня тоже звали Раисой, только я плохо выговаривала это имя и вот стала Ритой. Может, вот такая же, как я, женщина — ваша сестра, где-то мечется по белому свету… Потому мне так и не терпится увидеть эти письма.

— Тогда извините. — Виктор вышел из-за стола, открыл чемодан и подал ей связку писем. — Вот то, что нам больше все запомнилось, — верхнее.

Рита взяла письма и ушла в самую дальнюю и самую светлую комнату, села возле окна, надела очки и стала читать.

«Милая Прасковья, — писал Сергей, — короткими, иногда страшными ночами мне часто снятся мои младшие братья, а особенно сестренка Рая. Чует мое сердце, что Господь Бог напоминает мне о ней, видно, тяжко живется бедняжке. А вот сегодня я так ясно увидел ее худенькое тельце, что даже вскрикнул во сне и проснулся. Каждое ребрышко увидел. И что интересно: я уже и забыл, что у нее под правой лопаткой было родимое пятнышко…»

«Господи, помилуй, — прошептала Рита. — Это же я: и пятнышко, и родинка». — Ее сердце заколотилось так, что готово было вырваться из груди. Она отложила на подоконник письмо и, положив на колени руки, уткнулась в них головою. Закрыв глаза, сидела так, стараясь успокоиться.

«Ты совершенно спокойна!» — приказала она себе. Взяла дрожащими руками письмо и стала читать дальше.

«И еще одна примета: на шее слева возле уха три маленькие родинки-точки, я ее любил очень и когда игрался, целовал в шейку, хорошо помню эти точки».

Рита Ивановна плакала. Она поняла, что это ее столько лет искал Сергей. «И все же надо дочитать, — твердила она себе. — Может, что-то выяснится не мое».

Но, прочитав следующую фразу, она еще больше разревелась. Сергей писал, что на лбу у Раисы был шрам — это она упала с печки и разбила себе голову, ударившись о лом, стоявший в углу.

«Как же мне теперь сказать им об этом? — шептала она пересохшими губами. — Господи, помоги мне!»

И она, медленно поднявшись, побрела в сторону веранды. Оттуда слышался мужской разговор. Открыв дверь, встретилась взглядом с Николаем Николаевичем.

— Что с вами, Рита Ивановна? — вскочил он из-за стола.

— Родинки-точки возле уха… Шрам на лбу… — шептала Рита Ивановна, и, рыдая, упала на диван.

— Что с ней? — спросил Виктор.

— Там на окне, в пузырьке, нашатырный спирт, дайте сюда, — командовал Николай Николаевич. — Вот, вдохните, чуть-чуть, вот и хорошо, не волнуйтесь!

Дядя Коля попытался найти пульс и увидел в левой руке Риты письмо.

— Вас расстроило письмо, Рита Ивановна? — укладывая ее на диван, спросил Николай Николаевич.

— Это же я, — сказала Рита, а потом почти четко, — это я была с Сережей, — и закрыла глаза.

— Пусть полежит, не волнуйтесь, минут через десять все пройдет, это полуобморочный сон.

— Так она — наша сестра? — прошептал Яков.

— Наверно, так, — сказал Виктор. — А я вначале думал: и чего она на меня так смотрит?

Рита Ивановна лежала тихо, побледневшая и осунувшаяся. Только редкое дыхание, чуть колыхавшее грудь, говорило о том, что она жива.

— И все же я вызову «скорую», — сказал дядя Коля, — что-то она мне не нравится.

Врач, пожилая женщина, послушала сердце, измерила давление, на что Рита Ивановна абсолютно не реагировала.

— Нервный срыв. Я боюсь, как бы это не перешло в летаргический сон.

— Я это тоже предположил, — сказал Николай Николаевич.

— Давление плохое — 90 на 50, пульс тридцать ударов, — дополнила врач, — транспортировать нежелательно. Главное, не пытайтесь ее разбудить. Надо постараться, чтобы не было никаких внешних воздействий. Представьте себе, что она просто легла отдохнуть. Если в первые сутки жизненный тонус не восстановится, тогда дела наши будут плохи. Но надо надеяться на лучшее. Нужно ждать.

«Скорая» уехала.

— Перенести бы ее в дом, — предложил Виктор, — ночью может быть прохладно.

— Нет, в Крыму прохладные ночи начинаются только в октябре, а сейчас еще многие спят на верандах, балконах, даже в садах, — возразил Николай Николаевич.

— Вот так расскажи кому — не поверят. Жили, давно знали друг о друге и никогда не додумались бы, что она нам родная сестра! — изумленно качал головой Виктор.

— Давайте перечитаем это письмо еще раз, чтобы уж полностью быть уверенными, что она — наша Рая, — предложил Яков.

— Да я его наизусть знаю, там просто перечислены приметы, — сказал Виктор. Но Николай Николаевич уже взял письмо.

Дочитав, сложил исписанные листки.

— Пожалуй, так оно и есть. Первое — это имя. Ее раньше звали Рая, она не раз говорила об этом. Второе — родинка под глазом, третье — родинки возле уха. И последнее — шрам на лбу. Я этот шрам заметил сразу, хоть она и старалась его скрыть. Вот посмотрите сами.

Они подошли а Рите Ивановне, и Виктор, положив левую руку на ее бледный холодный лоб, начал медленно поднимать со лба темно-каштановую прядь.

— Вот видите, — сказал Николай Николаевич, — четкий небольшой шрам.

— Тихо! — шепотом, но довольно громко произнес Виктор. — Мне кажется — лоб становится теплее. — И он, не отнимая руки, стал гладить ее лоб, лицо. У Риты Ивановны чуть дрогнули веки. Виктор, опустившись на колени, стал уже обеими руками гладить ее по лицу, приговаривая:

— Раечка, миленькая, это же я, твой братик, это я, вот посмотри на меня, ну умоляю, открой глазоньки!

Яков и Николай Николаевич были поражены: с каждым словом, с каждым движением рук Виктора к Рите Ивановне возвращалась жизнь. Сначала веки, потом несколько раз дернулись губы, сначала с левой потом с правой стороны, как бы желая усмехнуться, затем еле заметно зашевелились пальцы рук, а Виктор все шептал и шептал что-то уже почти плача. Какая-то затаенная тишина воцарилась на веранде. Боясь скрипнуть старыми половицами, Яков и Николай Николаевич застыли в одном положении, не спуская глаз с Риты Ивановны. Все про себя молили Бога, чтобы что-то внешнее — то ли лай собаки, то ли крик вороны или петуха — не прервали этот сам собой родившийся лечебный сеанс, а внутренняя энергия, посылаемая Виктором Рите Ивановне, была так искренна и так сильна, что улучшение было налицо. Уже заметно опускалась и поднималась грудь в такт дыханию, приоткрылся рот, и стали менять цвет бледно-синие губы, а Виктор, стараясь как можно нежнее, водил и водил по ее лицу, шее, верхней части груди и плечам своими шершавыми, натруженными рабочими руками и все шептал и шептал, казалось, самые ласковые, самые трогательные слова.

«Ну, давай же, Раечка, миленькая, родненькая, помоги мне, ты же слышишь меня, я чувствую, что слышишь, помоги мне, ну же! Господи, Господи, зачем же нам столько горя, верни нам того, кого мы только что приобрели, ну помоги же нам, Господи!» Он довольно громко произнес последние слова, и веки Риты Ивановны сначала дернулись, потом медленно стали открываться глаза — маленькой щелкой, затем полуприщуром и, наконец, открылись полностью. Виктор, увидев, как открылись глаза Риты, беспомощно уронил голову на ее грудь и заплакал, беззвучно всхлипывая и вздрагивая всем телом.

Рита, медленно подняв сначала одну, потом другую руку, стала гладить большую жесткую голову Виктора и как-то, совсем по-детски, посмотрев на Николая Николаевича и Якова, еле слышно спросила: «Что это он? Ему плохо?»

Николай Николаевич, еще не совсем веря, что сознание вернулось к Рите Ивановне, и, боясь испортить то, что сделал Виктор, растерявшись, сказал первое, что пришло в голову: «Все хорошо, все хорошо, Раечка, вот и снова ты дома, вот и снова все вместе мы». Но Рита Ивановна вдруг снова закрыла глаза, отпустила голову Виктора и, казалось, опять погрузилась в свое прежнее состояние.