Иван - Александр Ванярх

— Здравствуйте, — ответили Иван с Виктором.

— Вот сколько езжу и не знаю, кто же похоронен тут? — спросил усатый.

— Вот его отец с матерью, — ответил Виктор, указывая на Ивана.

— Я тут в округе почти всех знаю. Чьи же вы будете?

— Мы-то нездешние, а тут похоронены Исаевы Егор и Варвара, может, слыхали о таких?

— Не слыхал, — с сожалением сказал мужчина.

— А Караваевых, может, знали? Василия Лукича и Марию Ивановну? — вступил в разговор Иван.

— А как же, Василия Лукича знал — мы же с ним соседи были. Каралкины мы, — и мужчина слез с лошади. — Ну, здорово поближе!

— Если вы соседи, так как же Егора и Варвару не знали? — опять спросил Виктор.

— Дед наш на том хуторе жил, а мы — вон видишь террикон дымится? Недалеко оттуда и проживаем, а к деду каждое лето ездим, и Василия Лукича хорошо знали, жену его не видели — болела она, а потом и умерла вскорости.

— Это мои дед и бабушка, — снова сказал Иван.

— А вы знаете, как умер Лукич-то?

— Да слыхали, только без подробностей, — ответил Иван.

— Нашли его мы с братом — испугались страсть! Это же надо, чтобы дед Василий и повесился! Сначала никто не верил, а потом подумали: кому он был нужен? Да никому! Вот и порешил себя…

Вытащили походный столик, собрали простенький ужин, выпили, помянули.

— А зовут меня Володя, Каралкин, — сказал мужчина. — Ну, мне пора, уже темнеет. Может, к нам поедем? Тут километров пять всего, заночуете.

— Нет, нет, мы тут будем, — сказал Виктор, — у нас все есть, а еще не холодно.

— Ну, бывайте, — и Володя, легко вскочив в седло, уехал в сторону еле видневшегося террикона.

— Смотри, мы уже тут почитай три часа, а по проселку так никто и не проехал. Куда же ведет эта дорога? — спросил Виктор.

— Села почти все развалились. Целину поднимали, а Ростовскую область угробили: там жили мои отец с матерью, там жил Василий Лукич, те же Каралкины, да и мало ли кто, да и Рита Ивановна с Оксаной жили, а сейчас? Да никого, заросли бурьяном когда-то цветущие села, — ответил Иван. — Давай еще по стопке — за тех, кто был угроблен на этой земле.

— Выпить оно не грех, может, усталость быстрей пройдет, да и спать крепче будем, — сказал Виктор, наливая.

Уже совсем стемнело. На западной стороне низко над горизонтом на фоне почерневшего неба висел только что народившийся месяц, а совсем рядом — яркая, часто мигающая звезда. Ни ветерка. В воздухе пахло сухой травой и угарным газом, видимо, доносившимся от терриконов.

— Заметь, какая разница, тут не единого комара, но воздух — задохнуться можно, а стоит пройти километров двадцать на восток, в сторону Голодаевки, — атмосфера совсем другая: там уже попахивает Азовским морем, — сказал Иван.

— Может быть. Только я бы тут не жил. Вот съездим с Яковом в Смоленск и надо будет решать, куда податься. Надо же, одного занесло в Смоленск, другой на Камчатке, я — в Сибири, а куда девались отец с матерью — так и не знаем. Вот Настя хоть знала, где захоронены ее родители, а мы без роду, без племени.

— А старшая сестра где умерла? — спросил Иван.

— Как рассказывал Яков, — в Сибири, в Красноярском крае. Вот тоже надо бы на могилку сходить.

— А когда вы все же решили ехать в Смоленск?

— Вот отвезем твое имущество и махнем. Мы договорились встретиться в Смоленске: мне отсюда ближе, а ему — оттуда. Ну что, Ванек, будем укладываться, уже и, по-вашему, одиннадцать ночи.

Они разложили сиденья и улеглись, но не спали: лежали в темноте и думали. И кто же знает, о чем? Трещали кузнечики и стрекотали сверчки, да так однообразно и монотонно, что путники незаметно для самих себя и уснули. По большаку с шумом еще неслись автомобили, потом все реже и реже раздавался отдаленный шум и грохот, и, наконец, часам к двум ночи все стихло, только нет-нет, да и залает тонким голоском лисица, но потом, видимо, и она уснула. Зашуршал сухою травою ветерок, будто суслик пробежал под машиной, потянуло холодком, но путники уже крепко спали и ничего не слышали.

Ущербная луна давно скрылась за горизонтом, и над степью остановилась глухая траурная ночь. К утру ветерок усилился, и из низины потянуло сыростью. Восточная сторона неба сначала побелела, потом стала бледно-розовой; небо из черного постепенно превращалось сначала в темно-голубое, потом светлело и светлело, одновременно окрашиваясь постепенно в ярко-красный, а затем в бордовый цвет, и, наконец, медленно, будто спиною, стал выпирать из-за горизонта огромный оранжевый шар солнца, заливая кровавым светом темно-рыжую степь, поникшую березку и языками пламени заиграл на стеклах грязно-серой, усталой, сонной машины.

Глава тридцать пятая

В субботу, чуть забрезжил рассвет, к дому подъехала «Волга», и Николай Николаевич уехал с Никитой Игнатьевичем на рыбалку. Чуть позже ушел на работу Николай. Оксана спала, а Рита Ивановна, накормив всех завтраком, убрала со стола и села тут же, на веранде, благо уже было светло. Разложила вначале все письма, изъятые из вазы, по числам и годам, хотя большинство из них было написано в один год, и стала внимательно читать. Почти все было написано химическим карандашом, видимо, в дорожной обстановке: чувствовалась небрежность, неуверенность, писалось на чем попало. Вначале было трудно понять, о ком идет речь — везде употреблялось местоимение «они». «Они» сделали то-то, «они» приехали туда-то. «Сплошная конспирация, — подумала Рита, — если бы были конверты, можно было бы узнать хотя бы откуда посылались эти письма». А так внизу стояли инициалы «Твой П.С.С.» — и все. Иногда написано было так мало, что можно было бы сравнить это с телеграммой, но исполнено все тем, же карандашом; можно было подумать, что человек не расставался с карандашом, ни днем, ни ночью. А одно письмо было совсем странным. «Достал гроб, дубовый — сойдет. Есть секрет. Уже скоро. Много комарья, заедают. П.С.С.»

Потом письмо такого содержания: «Разгадал Ч.З.К. — Чулым. Золотой Ключ». Затем пошли краткие отчеты: «Они были дважды там. Ищут. Старуха в деревне, слежу». «Действую, завтра конец, все хорошо». «Обстоятельства изменились, гроб использован по назначению, старуха кончилась сама».

Эта записка была последней. Рита, так ничего и не поняв, сложила письма и хотела было завернуть их в ту же плотную бумагу, как вдруг заметила на ней какую-то схему. Перевернув листок, она отчетливо прочитала: «Станция Чулым» и кружок, потом от него несколько линий и вопросительных знаков.

— Галиматья какая-то! — вслух сказала Рита Ивановна и стала заворачивать письма.

— С кем это ты разговариваешь? — спросила Оксана, выходя из комнаты.

— Да ни с кем, вот прочитала — и ничего не поняла. И зачем было все это хранить? Да еще, прятать? Ну ладно, — грамота с двуглавым орлом «Его императорского величества» и т. д… но эти письма?.. Есть будешь, пока горячее?

— Да нет, что-то не тянет.

— А скажи, Оксана, вы насчет детей не думаете?

— Это выходит, институт побоку и а-а-а? — И Оксана изобразила, как на руках качают ребенка.

— Оно-то так, да уж больно бабушкой хочется быть, — мечтательно сказала Рита Ивановна.

— Какая ты «бабушка»! Мы тебя еще замуж отдадим за Николая Николаевича, и заживете вы…

— Теперь ему не до меня; вот дочки приедут, пятеро внуков… Какая там женитьба!

— Пятеро?

— Он сам говорил: у одной — двое, у другой — трое.

— Вот это да!.. Вот семья будет! — восхитилась Оксана. — А кто у них мужья?

— Один умер, а другой — сбежал.

— Дочки-то кем работают?

— Одна на почте, другая — продавец.

— Продавец — хорошо, а почта и тут есть.

— Представляешь, что ждет дядю Колю? Он такой доверчивый, а ведь может быть самое непредвиденное…

— Что ты, мама, фантазируешь? Может как раз, и заживут счастливо.

— Это только в сказках бывает, а в жизни чаще всего наоборот. Впрочем, поживем — увидим. Дай-ка я и ту тетрадь почитаю, неужели и там ничего серьезного?

— Ты почитай, а мне собираться надо — в понедельник ехать, — Оксана взяла чемодан, рюкзак и ушла в комнату. А Рита Ивановна стала методически, лист за листом, документ за документом изучать то, что было написано так давно и хранилось так долго…

Ничего интересного не попадалось. Все семейные документы, история рода, генеалогия. Наконец, пошли дневники. Вначале ничего любопытного, но после 1917-го начали встречаться такие записи, что мурашки бегали по спине. Чубаровы были не так гуманны, как их родственник, казненный за бунт царским правительством: они убивали и казнили сами, но прямо не называли вещи своими именами, а «упоминали»: такие-то за кровь поплатились головою. Наконец, стал появляться штабс-капитан Поляков Сергей Сергеевич, отличавшийся исключительной жестокостью.

«Так вот кто такой П.С.С.! — подумала Рита Ивановна. — Но это было в двадцатые годы, а записки-письма написаны все в 1940 году, почти двадцать лет спустя. Может, это был уже не тот П.С.С.»?