Эхолетие - Андрей Сеченых

Старик заметно занервничал в предвкушении предстоящей встречи. Он встал со стула, потом снова сел на него, положил дрожащие руки на стол и тут же убрал их на колени.

– Лёша, извини, я не понял. Ты хочешь лично посмотреть на кавказцев и эту мадам?

– Нет, конечно. Я их сфотографирую. А фотография это уже не анонимка, а документ. Таким образом, предположение мгновенно превращается в факт. А факты, как известно, вещь упрямая. В этом случае Нелюбину будет ой как не просто.

– Ты хочешь фотографии в Москву отправить?

– Нет, Владимир Андреевич, – он подсел к старику на соседний стул и по-дружески приобнял его за плечи, – это слишком длинная дорога. Не забывайте, Поль в больнице, Сорока в морге. Вас могли вычислить из-за меня. Я теперь тоже, после допроса, наверняка ему известен. Так что мы можем просто не успеть. У меня более короткий путь, – Лёшка вздохнул, – и надеюсь, более эффективный. Ладно, я побегу, мне подготовить фотоаппарат надо, да и поспать хоть чуть-чуть.

Самойлов встал и направился к двери. Старик неожиданно вскочил, непривычный к быстрым прощаниям, и окликнул парня у самого выхода. Лешка обернулся и вопросительно посмотрел на него. Бартенев подошел и попытался прижать его голову к себе, но из-за разницы в росте сам уткнулся щекой в грудь Самойлова.

– Спасибо тебе, сынок. Спасибо за всё. Я уж, грешным делом, думал всё, закончилась моя никчемная жизнь. Да и жизнью это было назвать сложно, так… одни ошибки.

Лёшка никогда не утешал людей эмоциями, считая это уделом женщин. Мужчины же должны оперировать железными фактами и аргументами. Он вежливо отстранился от старика, взял его за плечи и посмотрел ему прямо в глаза:

– Владимир Андреевич, вы с ума сошли, простите, конечно. Вас хотели убить, а вы выжили. Вас лишили семьи, а вы назло всем её нашли. Живите и радуйтесь. А что касается ошибок, вы же преподаватель и должны знать – если есть ошибки, значит, должна быть и работа над ними. Вот завтра мы и начнем их исправлять. И не надо спасибо. Я это сделал себе в удовольствие тоже.

Бартенев, не поднимая глаз, промолвил:

– Вы так похожи с Моряком. Он мне то же самое говорил. И еще. Лёша, ты береги себя. Люди, которые не сдаются и не гнутся, быстро ломаются. Точнее, их ломают. Не забудь мои слова.

Самойлов окинул взглядом старика и неожиданно замялся:

– Спасибо за совет… скажите, прошу прощения за бестактность… а у вас деньги есть?

Бартенев поднял на Лешку влажные глаза, повторил про себя еще раз вопрос и опрометью кинулся к шкаф:

– Господи, Лёша, конечно, есть. Сколько тебе надо? Я за все эти годы на машину заработал, а может и на две. Говори сколько, – в руках он уже держал красные, синие и даже фиолетовые пачки денег, – бери сколько надо.

Лешка посмотрел на сумасшедшего преподавателя довоенной экономики и недовольно покачал головой:

– Бартенев, у вас все в роду меценаты – миллионеры? Сначала Катрин, теперь вы. Я спросил, потому что думал вам занять. Завтра же встреча с дочерью, а послезавтра и с внуком. Вы же не собираетесь её в бушлате с лопатой встречать?

– Ох… правильно. Но что же мне делать? Моему костюму лет двадцать наверное будет.

– Используйте завтра после обеда то, что у вас в руках, – Лешка улыбнулся, – купите костюм, рубашку – и в парикмахерскую, мыться и бриться. Всё, я поскакал.

Он махнул рукой и вышел, оставив стоять в одиночестве сгорбленную фигурку в старой рубашке и с деньгами в руках. Самойлов немного наврал Бартеневу. Он не собирался ложиться спать в семь часов вечера. На улице снова подморозило, и Лёшка рысью заспешил к автобусной остановке. Через полчаса мучений в общественном транспорте он с удовольствием уплетал ужин, приготовленной заботливой рукой Белки или, скорее всего, рукой ее матери. Но к чему мелкие детали, если жареная курица так замечательно хрустела на зубах. Потом они с Белкой перешли в гостиную и включили телек, она сидела рядом в джинсах и почти прозрачном тонком батнике, что-то очень нежное шептала ему на ухо. Лёшка тогда еще подумал, что, может, это и есть ингредиенты счастья: курица, телек, любовь?..

Ровно в десять вечера Самойлов поцеловал Белку в щеку и поторопился домой. Бесконечной зиме явно понравился этот городок. Лёшка, проклиная все ледяные кочки на дороге, добрался-таки до остановки и вскоре уже ехал домой в полупустом автобусе. Он сидел у окна с блуждающей улыбкой, вспоминая долгий разговор с Бартеневым. Вспомнил его влажные от волнений глаза и подумал о том, что есть в жизни вещи поважнее, чем деньги и карьера.

Продолжая улыбаться, он подошел к своему дому и вошел в подъезд. На площадке третьего этажа было темно, видно, снова перегорела лампочка. Лёшка достал ключи и, чертыхаясь, со второй попытки открыл дверь. Сзади послышались чьи-то шаги, спускавшиеся с площадки между этажами. То, что случилось дальше, было похоже на медленный кошмарный сон, только проснуться не было возможности.

Лёшка уже вошел в узкий коридор квартиры, прикоснулся рукой к клавише выключателя и хотел закрыть за собой дверь, как сердце резко сжалось и заколотилось в бешеном темпе. Или шаги на лестнице, или мелькнувшая тень, отразившаяся в зеркале напротив, но что-то заставило Лёшку резко развернуться и этим спасло его. Чья-то жесткая рука пыталась схватить его за плечо, но, потеряв точку опоры, напавший кубарем пролетел вглубь коридора. Поясницу с правой стороны немного обожгло, но Самойлов этого не заметил. Он сорвал со стены увесистый ящик для ключей, и рука уже была в замахе, чтобы обрушить железный аргумент на голову противника, как тот, кто напал, вскочил на ноги, и их взгляды встретились. Лешка замер, не веря своим глазам. Перед ним маячило до боли знакомое лицо:

– Мосол, ты что, белены объелся?!

В противоположном углу коридора стоял на полусогнутых ногах, чуть разведя руки в стороны и готовый к нападению, не кто иной, как друг детства, Витька Маслюков. Он немного окреп за последние два года, но узнать его было не сложно, несмотря на черную кожаную куртку и такого же цвета вязанную спортивную шапку, надвинутой до самых бровей. Он лихорадочно вращал глазами, и прошло несколько секунд, пока он смог, наконец, всё осмыслить, и лихорадочный блеск в его глазах сменился ужасом и растерянностью:

– Лёшка… ты?! – он даже потрогал бывшего друга, – твою мать… – непечатной лексикой он, как и прежде, владел в совершенстве, – вот сука… ну, сучья жизнь. Лёх, да опусти ты ящик от греха. Прости, брат, попутал я… не знал, что ты тут живешь. Ты как… цел? – он тревожно глянул на Самойлова.

Лёшка медленно опустил ящик для ключей и, не спуская взгляда с соседа, повесил его на свое место. Ключи жалобно тренькнули внутри.

– А что мне будет? Главное, что тебе голову не раскроил, – ворчливо ответил он и тут же почувствовал, что спина странно намокла, и это был не пот.

Самойлов скинул куртку, вывернул ее наизнанку и обнаружил на ее задней части запутавшееся в синтепоне подкладки металлическое кольцо. Потянув за него, он вытащил стальное шило, кончик которого был в крови. Лешка задрал свитер и, отодвинув застывшего Мосла, повернулся спиной к зеркалу. Справа, на пояснице, была прочерчена красная полоса, из которой активно сочилась кровь. Рана, к счастью, оказалась поверхностной. Самойлов закрыл входную дверь.

– Да, Мосол, с хорошими гостинцами ты ходишь в гости к старым друзьям, – Лёшка снял с себя свитер и прошел в ванную.

– Лёх, да не знал я, что это твоя квартира . – Виктор понемногу пришёл в себя и перестал дико озираться по сторонам. Он снял с себя куртку, шапку и, оставшись в синем спортивном костюме, последовал за товарищем в ванную. Самойлов стоял перед зеркалом полуголый и йодом смазывал разрезанные края раны.

– Дай помогу, – Мосол протянул руку за ватой.

– Только без шила, лады? – криво улыбнулся Лёшка.

Маслюков недолго покопался в аптечке, прижег красную полоску йодом и сверху наклеил пластырь. Критическим взглядом осмотрел свою работу и остался доволен:

– Почти как новый.

– Ага, спасибо. Заходи почаще, – Лешка натянул свитер и вышел на кухню, – кофе будешь?

– Мне бы водки, Лёха. Мозги до сих пор трясутся, – Мосол присел за маленький столик.

– Обойдешься… могу только предложить индийского розлива. – Лешка поставил две кружки с кофе на стол, придвинул сахарницу и присел напротив:

– Излагай.

– Заказали тебя, Лёха, – просто ответил Мосол и провел ладонью по коротко стриженному ёжику волос. Покопался в кармане и достал оттуда пачку «Примы». – Ты когда уехал с тетей Полей из Каменска, я срок схлопотал. По глупости влетел. Отец уже как год по пьянке склеил ласты. Я освободился пару месяцев назад, прибился к людям. Вместе оно проще как-то. Вчера старший вот этот адрес дал и еще дал три дня на решение вопроса. Сказал, что сука там, мешает людям нормальным дышать. Еще сказал, что мужик молодой и прописан один. Лица твоего у них нет. Денег забашляли. Вот так я здесь и оказался. Выкрутил лампочку и ждал, а дальше… дальше ты все уже знаешь сам. Я бы тебя на шило насадил и дверь бы закрыл. Кому ты дорогу перешёл, брат? Куда влип? Там не простые люди, если даже старший метлу привязал, когда о них речь зашла. Самойлов прислонился к стене и внимательно слушал Маслюкова. Неторопливая обыденная речь рождала страх. Если бы Мосол был бы более эмоционален, рассказывал бы в красках, может, так было бы проще и спокойнее, но Виктор говорил безразличным тоном, как говорят о потерянных мелких вещах или докуренной сигарете. Нет, не животный страх, который парализует не только волю, а заодно и все конечности. Скорее, это был адреналин, выразившийся в учащенном сердцебиении и покалывании кончиков пальцев острыми иголочками. Лешка сделал глоток кофе и успокоился: