Эхолетие - Андрей Сеченых

– Нет, – грустно улыбнулся Бартенев, – ты же сам сказал, что я ученый, а значит сделать всё надо с умом, что бы потом весь город вверх дном не перевернули и тебя к кирпичной стенке не поставили.

– Ну делай, как знаешь… – оружие бесследно исчезло в тайнике.

Все следующие дни были похожи один на другой. Шестаков каждое утро ходил на местный рынок и исправно покупал полуторную бутыль парного молока, овощи и фрукты. Бартенев отдохнул и полностью пришел в себя. На улицу он не выходил, чтобы случайно не столкнуться с соседями. Кашель уже больше не донимал его, пропало головокружение, и большую часть времени он посвятил гимнастическим упражнениям. Владимир Андреевич и раньше систематически делал зарядку, но сейчас это носило осознанный характер. Через неделю он уже мог поднимать гантели, раздобытые где-то Моряком. Еще через две мог запросто упражняться с ними. Через месяц пошли в ход гири. В перерывах между занятиями Бартенев готовил нехитрые супы, каши из круп, читал книги. Иногда они с Моряком коротали вечера за разговорами, но это было редко. Шестаков вообще был нечастым гостем в собственной квартире, так что в результате они не мешали друг другу. Однажды утром он пришел не один, а с мужчиной средних лет, с заметной проседью на висках и с небольшим чемоданом в руке. Моряк молча усадил Бартенева на табурет, а незнакомец достал из саквояжа ножницы, расчески, приборы для бритья и занялся головой Владимира Андреевича. Через полчаса всё было кончено. Визитеры ушли, а Бартенев долго еще рассматривал в зеркале отражение мужчины с короткой стрижкой и без бороды, что было непривычно, но делало его еще моложе. Спустя час входная дверь вновь открылась. Моряк залез в шкаф, покопался в нем немного, потом протянул Бартеневу белую рубашку, пиджак и усадил его на табурет, прижатый к светлой стене коридора. Его спутник, сутулый мужчина с нерешительными движениями, достал из клеенчатой сумки фотоаппарат «Фотокор 1» и, не снимая пальто, сделал несколько снимков Владимира Андреевича. После этого они молча встали и, не говоря ни слова, вышли из квартиры. Бартенев тоже не задавал лишних вопросов. Всё и так было понятно.

Спустя пару дней Шестаков вернулся домой поздно вечером с большим коричневым чемоданом и обнаружил Бартенева, стоящего на голове посредине комнаты. Из кухни вкусно тянуло запахом чеснока и жареной картошки с луком.

– Так, ну, я вижу, ты полностью оклемался, – Моряк беглым взглядом окинул поджарую фигуру Владимира Андреевича с округлившимися бицепсами рук и явно окрепшую шею. – Покормишь?

– Привет, Миша, – Бартенев легко встал на ноги, протянул ему руку и, улыбнувшись, добавил: – Ну, так если не покормить домовладельца, то можно крышу над головой потерять.

– Ага, шутник, присядь. Поговорим, потом поедим.

Они сели за кухонный стол. Моряк достал из кармана пальто газетный сверток, развернул его и выложил содержимое на стол. Это были документы, деньги и ключи.

– Я сделал всё, что ты просил. Теперь смотри и запоминай, – он подвинул Бартеневу коленкоровую книжечку темно-зеленого цвета с гербом СССР, – теперь ты Игнатьев Михаил Сергеевич. Мне повезло: сначала думал, что временный дадут, на год, но в результате договорился, и дали постоянный. Паспорт честный, везде зарегистрирован. С ним хоть завтра в Кремль. Да, не забудь, родился ты в деревне Семипольской. Была такая отсюда в ста километрах на семь дворов. Теперь нет её, спалили ещё в гражданскую. Так что всё чисто, не подкопаешься.

Бартенев внимательно изучил документ. Двенадцатистраничная паспортная книжка была похожа на все, что он видел раньше: на каждой странице вертикальная надпись «паспорт», водяные знаки из четырехугольников с вписанными в них треугольниками, прозванными в народе «теневыми квадратами», но на странице для «особых отметок» он неожиданно наткнулся на свою фотографию. Молодой человек с короткой стрижкой, волевым лицом и чуть прищуренными глазами был совсем не похож на того Бартенева, который когда-то преподавал в университете.

– А это зачем? – Владимир Андреевич указал Моряку на фотографическую карточку.

Тот усмехнулся и пояснил:

– Долго болеешь, Володя. С октября месяца ввели вклеивание фотографий в паспорт. Наверное, чтобы покойники новых документов себе не заказывали. Так что ты получил его, считай, в первых рядах. Даже я еще себе поменять не успел. Так, давай дальше, – он поочередно передавал документы – военный билет и справка о ранении. Предупреждаю сразу – ими лучше не размахивать. Первую проверку пройдут, но и только. Так, это справка о том, что ты туберкулезник. Это на всякий случай, болезненных у нас редко трогают. Смотри, только с военным билетом вместе не носи, а то будешь первым в стране летчиком-туберкулезником. Так, вот адресок и ключи. Я оплатил тебе жилье на четыре месяца по военному билету на фамилию Терещенко. Мой совет: сделаешь дело – исчезни, уничтожь военник и живи по паспорту. Идем дальше, – Моряк протянул пачку денег, – здесь сто червонцев, на первое время хватит. Не надо возражать, разбогатеешь – отдашь. Так, в углу, – он пододвинул чемодан ногой, – клифт, шкары, прохоря… короче, форма летуна, как заказывал. Так, это еще не всё, – Шестаков достал бумажку из кармана, – здесь образец… ну, адресок, в смысле, там живет Иван. Зайдешь к нему, передашь от меня привет и попросишь, чтобы прописку устроил. Он и с работой поможет, если надо будет. Да… и самое главное. Смотри сюда, – Михаил извлек из внутреннего кармана пальто карманный атлас страны и открыл нужную страницу, – вот карта Ленобласти. Я побазлал с парнями Кургана и выяснил, что тот бывал вот в этих деревнях. Может, там следы жены и дочки сможешь обнаружить. Я карандашиком их обвел. Ты потом запомни и удали пометки. А то если найдут, то посадят, как бразильского шпиона. ну, теперь всё. Сегодня через часок я тебя выведу.

Бартенев смотрел на всё это богатство, не отрывая глаз. Теперь он стал по-настоящему свободен.

– Миша, я не знаю, смогу ли с тобой когда-нибудь рассчитаться .

Моряк озорно блеснул глазом:

– Конечно, сможешь. Есть одно дельце по твоему размеру.

– Говори, – решительно произнес Владимир Андреевич.

– Если картошечкой угостишь, то мы, считай, в расчете, – глядя, как вытянулось лицо друга, Моряк откровенно заржал.

– Дурак ты, Миша.

После ужина Бартенев вытащил из чемодана военную форму и пошел в комнату переодеваться. Как Шестаков так точно угадал все размеры, он не понимал, но форма сидела как влитая. Владимир Андреевич подошел к небольшому зеркалу, висевшему на стене. Оттуда на него смотрел молодой человек в форме командного состава РККА. На голубых петлицах, обшитых золотым галуном, были прикреплены эмблемы в виде перекрещенных пропеллеров, двух мечей и крыльев с красной звездой из шелка в центре и немного ниже – рубиновая шпала, соответствующей званию капитана, а на рукавах синего открытого френча из мериносового сукна чуть выше обшлагов находились красные басонные шевроны. Бартенев одернул френч, поправил суконные бриджи и надел хромовые сапоги. В чемодане остались лежать кожаное пальто-реглан, зимняя шапка и зимние бурки.

Когда Владимир Андреевич вошел на кухню, Моряк едва не поперхнулся дымом:

– Твою ж мать… рупь за два – ты летчиком должен был родиться. Слушай, Володь, может, тебя на Дальний Восток отправить на службу? А что, там не просекут, летай себе до старости.

– Не обучен.

– Да чё там. Штурвал на себя, штурвал от себя. От винта! – громко рявкнул Шестаков и тут же посерьезнел лицом. – Ладно, если готов, пошли тогда, уже стемнело. Договоримся так. Я первым пойду, если увижу кого из соседей, то свистну, а ты затаись. Если всё в порядке, то доведу до арки – и прощевай. Ясно?

Бартенев сложил в чемодан все свои пожитки, надел кожаное пальто и подошел к двери.

– Спасибо и береги себя, Миша.

– Да ладно, месяц уже спасибкаешь. Ты тоже на рожон там не лезь.

Друзья крепко пожали друг другу руки и вышли во двор, который был привычно пуст в это время суток. Бартенев шел по центральной улице и с непривычки давился свежим, чуть морозным воздухом, стараясь не крутить головой по сторонам. Однако редкие прохожие бросали на него время от времени удивленные взгляды, и Владимир Андреевич понял их причину. Он перестал сутулиться, широко развернул плечи, поднял голову вверх и продолжил движение. «Да, всё продумали, а про это забыли. Надо вжиться в эту роль». Бартенев перестал себя чувствовать шпионом в родном городе. По Лисецку поздним вечером шагал летчик Игнатьев, который думал в этот момент об испанском небе и своих боевых товарищах.

Охота началась через день. Сначала Бартенев решил обжиться на новом месте и подождать недельку, но две ночи подряд Палач сидел на стуле, в углу спальни и ждал, пока в холодном поту проснется недоделанный преподаватель экономики. К этому Владимир Андреевич уже более или менее привык, но вчера заглянул в гости Нестеров с прострелянной головой и покачал головой. Грустно так покачал. Это лишило Бартенева последних сомнений.