Эхолетие - Андрей Сеченых

– Дык вечор уж, часов восемь, наверное. Ладно, паря, я поехал, завтра вставать ни свет, ни заря. Прощевай, – донеслось из темноты. Щелкнули вожжи по крупу лошади, и скрипы колес постепенно растворились в ночной мгле.

Бартенев прислушался к внутренним ощущениям. Легкие нещадно болели, и каждый приступ кашля был похож на удар ножа в грудь, голова немного кружилась, но сил должно было хватить. Владимир Андреевич, справедливо рассудив, что надо стараться избегать оживленных мест, отправился в сторону дороги, звуки которой были единственным ориентиром в кромешной тьме. Дождь снова заморосил. Бартенев, с трудом переставляя ноги в чавкающей грязи, брел наугад и дважды падал в холодные лужи, но ухмылка палача поднимала его и упрямо двигала вперед. Мысли были как никогда ясными и четкими. План будущих действий сложился быстро. Теперь у него появилась цель. «Только бы дойти…».

Наконец, появился свет фар от редко проезжавших автомобилей. До московского тракта осталось не более полукилометра. Бартенев повернул направо и пошел параллельно дороге, не приближаясь, но и не удаляясь. Где-то через час он добрался до первой деревушки. Лай собак ограничивал территорию, которую следовало обойти. Бартенев сделал небольшой крюк в сторону проезжей дороги, но потом снова вернулся на привычное от нее удаление. Неожиданно тучи разошлись, и местность озарилась лунным светом. Высокий купол небосвода упирался в темно-синюю поверхность земли. Владимир Андреевич увидел, что он идет по черному полю, обрамленному по краям редкими деревьями. За ними начиналось другое поле, уходившее в горизонт. Когда левее на дороге появился свет фар, Бартенев сжался и остановился. Ему подумалось, что его сгорбленную фигурку посреди поля видно очень далеко, но проехавший мимо грузовик так не считал. Бартенев выдохнул и продолжил путь. Горло нещадно саднило, и ему несколько раз приходилось останавливаться, чтобы зачерпнуть воду из луж. Влага пахла скошенным сеном, землей и еще чем-то терпким, но каждый ее глоток придавал немного сил. За четыре часа пути Бартенев обошел стороной три деревеньки. Тело просило остановиться и передохнуть, но мозг мгновенно сообщал о возможной опасности и не давал возможности ему расслабиться.

Городская окраина показалась, когда было далеко за полночь. Улицы были безлюдны, если не считать редких стаек бродячих собак, спешащих по своим неотложным делам. Тем не менее, Бартенев избегал улиц и проспектов, пробираясь вдоль них по дворам и темным переулкам. Наконец он, прихрамывая, вошел в знакомый до боли двор. Стараясь идти бесшумно, Бартенев направился ближайшему подъезду. Он прислонился к стене и отдышался. Осталось только открыть дверь. Однако она сама резко распахнулась, едва не ударив его. Рядом послышались голоса, один из которых принадлежал молодому участковому, а в другом Бартенев опознал молодую девушку Лену Семенову, работавшую в секретариате одного из лисецких заводов:

– Значит, вот так, да? – мужской баритон старался говорить тихо, но звенел на весь двор обидой, – теперь ты с Колькой, да?

– Илья, – Бартенев не ожидал столько твердости в хрупком голосе, – я комсомолка, а значит, свободна. И тебе я ничего не обещала. К тому же ты, как я понимаю, сам выбрал Тамарку.

– Да не было у нас ничего. Я её только до дому проводил и всё, – оправдывался баритон.

– Илья, мне все равно. Спокойной ночи.

– Лен.

– Илья, – безапелляционно ответил голос.

Участковый плюнул, повернулся и твердой походкой отправился прочь. Дверь медленно закрылась. Бартенев вжался в стену, но всё обошлось. Шаги стихли вдали. Владимир Андреевич выждал еще минут пять, приоткрыл дверь и протиснулся в узкий коридор. Подниматься было очень тяжело. Ноги гудели и налились свинцом, очевидно, сказался вынужденный отдых за парадной дверью. Шаг за шагом, он поднялся на второй этаж и осторожно постучал в квартиру слева. Прислушался и постучал снова. Дверь неожиданно распахнулась, и в проеме показался знакомый силуэт в темных брюках и синей майке:

– Чё за дела в три ночи… – приглядевшись, Моряк ахнул, – твою же мать…, ты как здесь?

Бартенев поднял голову и… потерял сознание. Моряк едва успел подхватить его на руки. Он кинул быстрый взгляд на лестницу, закрыл ногой дверь и потащил бесчувственное тело в ванную комнату. Там он его раздел, понюхал вещи, усадил спиной к стене и открыл вентиль душа. Бартенев бесчувственным кулем лежал в ванной в драном костюме и никак не реагировал на холодный водопад. Моряк даже засомневался в том, что Владимир Андреевич был жив, когда тот постучался в его дверь. Он нащупал едва пульсирующую ниточку на запястье, выключил воду, оделся и быстрым шагом направился в соседний дом. Поднялся на третий этаж и постучал. Дверь открылась не сразу. Заспанный пожилой мужчина в халате, с седой бородкой и всклокоченными волосами на голове, очень быстро проснулся, узнав визитера.

– Здравствуйте, чем могу?

– Шолом, Сеня. Давай аллюром ко мне. Дверь не заперта. Пациент дожидается, – по привычке, Моряк старался не говорить лишних слов.

– Могу я узнать, что с ним ?

– Можешь, когда увидишь . Сам не знаю. Но шмотки бензином воняют. Не теряй времени. Жду.

Он повернулся и, не прощаясь, пошел домой.

Семён Аркадьевич Познер, врач первой градской больницы, вошел в квартиру Моряка ровно через семь минут совершенно другим человеком. В пальто, накинутом на серый костюм, в белой рубашке, умытый, причесанный и с саквояжем в руке. Моряк в душевой мыл тело Бартенева. Доктор зашел в ванную, понюхал вещи Владимира Андреевича, отстранил властной рукой Моряка и присел на корточки:

– Так, его надо на кровать, в комнату, – коротко сказал он, и Шестаков покорно перенес тело в крохотную спальню и положил на кровать.

Врач поставил саквояж на табурет, раскрыл его, достал старенький стетоскоп, состоящий из деревянного конуса и двух резиновых трубок. Познер вставил трубки в уши, а конусом долго водил в области сердца и легких. После этого приоткрыл веки Бартенева, пощупал пульс и удовлетворенно покачал головой. Тут же снова нырнул в саквояж, достал неизвестную Моряку микстуру, засучил рукава и принялся натирать ею всего Бартенева.

– У меня в чемодане грелка, будьте добры, наполните её горячей водой.

Моряк молча достал резиновое изделие и скрылся на кухне. Врач тем временем продолжил массаж. Спустя десять минут он открыл настежь створку окна, положил горячую грелку в ноги Бартеневу и до горла накрыл его одеялом. На протяжении всей процедуры Владимир Андреевич то приходил в сознание, то снова проваливался в забытье. Врач поднялся, сложил инструменты в чемоданчик и раскатал рукава рубашки обратно. Визит подошел к концу.

– Сеня, что скажешь? – Моряк старательно выговаривал каждое слово.

– Ну что сказать, – вздохнул врач, – предварительный диагноз – отравление угарным газом. Ваш друг, простите, где-то в гараже работает? – оставшись без ответа, он продолжил, – плюс истощение… да-с… сильное… состояние тяжелое, одним словом, но Бог даст, выкарабкается. Молодость организма это фактор немаловажный… хотя…

– Не тяни, что хотя? – Шестаков угрожающе выдвинул вперед квадратный подбородок.

Эскулап боязливо сжался, но ответил:

– Хотя возможны последствия, осложнения, так сказать … мда-с … – увидев очередное продвижение челюсти вперед, он закончил практически по-военному, – может ослепнуть, оглохнуть, возможен отек мозга или проблемы с сердцем. По-хорошему, его надо определить в клинику, но я так понимаю… Одним словом, на днях все прояснится. У меня всё. Ах, да, ему необходимо молоко, желательно фрукты, овощи, ну и вообще полноценное питание.

– Ясно, спасибо, Сень, выручил, – Моряк достал из заднего кармана брюк красную, сложенную пополам бумажку и вручил её врачу, – да и не забудь про клятву Гиппократа… короче, у меня сегодня никого не было, и ты никого не лечил.

Врач понимающе кивнул, поблагодарил и бесшумно закрыл за собой входную дверь. Моряк, оставшись один, подвинул табурет к постели, присел и долго смотрел на своего бывшего товарища.

Бартенев очнулся, когда наступило утро. Он открыл глаза от знакомого перестука колес поезда в голове, усиленного тошнотой и болью в груди. Над ним висела незнакомая стеклянная люстра, рядом стоял табурет с зеленым яблоком и стаканом молока. За окном по-весеннему ярко светило солнце. Неожиданно яркий диск закрыла чья-то тень. События вчерашнего дня пролетели одно за другим и свинцом пригвоздили больного к кровати. Бартенев присмотрелся к тени и лишился чувств. На ветку лез палач с наганом в руке и с ненавистной ухмылкой .

Шестаков сидел на кухне, когда услышал звук в комнате. Он вошел, но картина оставалась той же. Бартенев был без сознания, и лишь ворона громко каркала на ветке тополя рядом с окном.

Второй раз Владимир Андреевич пришел в себя от резких толчков в плечо. Он очнулся, и в вечерних сумерках с ужасом увидел склонившегося над ним чекиста, который безжалостно тряс его за руки. Бартенев из последних сил схватил палача за горло и сильно сжал пальцы.