Дети города-героя - Ю. Бродицкая

ребята принимали самое активное участие в исправлении повреждений в цехах и в помещении школы. На другой день мы все снова собрались в своей школе.

До экзаменов остались считанные дни. Старшеклассники старательно готовятся несмотря на тяжелую обстановку и занятость.

25 августа.

Экзамены идут к концу. Сегодня последний — история. Отвечают вдумчиво, обстоятельно. А в это время наши самолеты бомбят вражеские укрепления в Петергофе. «Освободители поздравляют нас с окончанием школы!» — говорят девочки. «Да, дожили мы до таких счастливых минут», — подумала я.

30 августа.

Ни обстрелов, ни налетов. После торжественного заседания выпускникам были выданы свидетельства об окончании семилетки, а потом завком устроил угощение для ребят и учителей — горячую пшенную кашу, ячменный кофе с сахарином и соевым молоком, соевые пирожные и конфеты и — о радость! — маленькие белые булочки…

Тепло и сердечно прощались с нами наши питомцы.

Прощайте, дорогие ребята! Не забывайте нас. Ведь вместе пережили страшные годы блокады. Уже недолго нам ждать освобождения!

— ★ —

Ленинград ликует

Наш Кировский район больше всего чувствовал близость фронта. Враг находился в семи километрах от района. Наши ученицы Нина Иванова, Юля Нетрусова, Тамара Смирнова жили так близко от переднего края, что в тихую погоду слышали немецкую речь. Страшно было выйти на улицу. Бывали дни, когда мы три раза в день спускались в бомбоубежище.

В нашу школу тоже целился враг. Но, несмотря ни на что, все ребята учились хорошо.

У многих из нас фашисты убили отцов, матерей. Во время работы у станка погибли матери Веры Голубевой и Тамары Филиппенко. У сестры Сони Петровой осколком оторвало ногу. Но мы научились мужественно переносить горе. Мы были уверены, что Красная Армия сломит врага. И вот наступили счастливые, долгожданные дни. Никогда не забудем мы вечер 27 января! Радио объявило: «Город Ленина освобожден от вражеской блокады».

Все выбежали на улицу, кричали «ура!», кидали шапки, хлопали в ладоши. Многие плакали от радости.

Пробили часы, и грянул гром салюта. В небо взвился разноцветный фейерверк. Милый, родной Ленинград! Каким он стал светлым, прекрасным!

Теперь мы можем спокойно жить — заниматься в школе, ездить в кино, в театры, свободно гулять по улицам родного, любимого города.

Спасибо вам, родные защитники!

Начальник штаба дружины 384-й женской школы Кировского района

Нина Мельникова.

(«Пионерская правда» № 5, 1 февраля 1944 г.)

— ★ —

…До войны по ленинградским улицам шли строем маленькие люди в черных шинелях, в фуражках, серьезные мальчики ремесленных училищ. Им выпало стать на ответственную работу в цехи, откуда ушли на фронт или эвакуированы взрослые рабочие. На их плечи легла большая ответственность. Поговорите с одним из них. Николай Кудряшев работает по третьему разряду на заводе, а выполняет работу четвертого и пятого разрядов. Ему пятнадцать лет, но он говорит уверенно, солидно: «Работаю, не считаясь ни с какими трудностями. На 130 процентов перевыполняю план. Обожаю свою работу. У меня уже и подручные есть, и ученики. Учу помаленьку. На заводе провожу, сколько нужно, сутки, когда двое суток, пока не выполню задание».

Вот они — новые люди, рождающиеся в огне войны. Их закалку ни с чем не сравнишь. Этот маленький гражданин может быть примером и для взрослых работников…

Николай Тихонов.

(Из книги «Ленинград принимает бой».)

Ю. Бродицкая

Паренек с плаката

Встреча с ним несколько лет назад была для меня неожиданной.

Я никак не предполагала, что увижу его здесь, на комсомольской конференции, в зале Таврического дворца, и узнала его далеко не сразу. Только когда кто-то громко назвал его по имени, отчеству, я догадалась: да ведь это же он, тот самый Василий Васильич, которого знали в войну почти все ленинградцы.

Он мало вырос с той поры. Не располнел. Не раздался в плечах. В первый момент мне даже показалось, что в блокаду он выглядел полнее и шире. Потом поняла. В блокаду он носил ватник. Толстый, неуклюжий, не по росту. Сейчас на нем был костюм, хорошо сшитый, ладно пригнанный по фигуре.

Он стоял окруженный делегатами. Невысокий, худощавый человек, с тонким, нервным лицом, с темными волосами, а тогда… Я легко вызвала его в памяти таким, каким он был в том далеком, тревожном сорок втором году.

Сначала мне вспомнился разбомбленный дом. Лестничные клетки в доме обнажены. В разбитых комнатах шуршат лохмотья обоев. А на одном из уцелевших проемов стены, между пустыми глазницами окон, чуть оборванный снизу, висит плакат.

Большую часть плаката занимает станок. Над станком склонился подросток. Не подросток даже — мальчишка. Он так мал ростом, этот мальчишка, что под ноги ему поставлена высокая подставка. Пиджак с отцовского плеча висит мешковато. Брюки широки и длинны. Маленькая кепчонка, забрав под себя волосы, лихо торчит на самом затылке. А глаза — внимательные, зоркие — неотрывно смотрят на зажатую в патрон деталь.

Вот таким, точно таким, как на плакате, выглядел он и в жизни. Не случайно, написав под рисунком — «Для фронта», художник и скобках добавил: «Василий Васильич».

Остальные подростки, те кто работал с Ивановым рядом, на многие годы оставались еще Борями, Мишами, Сашами, Колями. Но этот пятнадцатилетний фрезеровщик с Н-ского, как положено было тогда говорить, завода был Василий Васильич. Не только на работе — даже в общежитии, даже в короткие минуты отдыха, даже товарищи обращались к нему только по имени-отчеству. И художник, работая над плакатом, тоже ни разу не назвал его Васей. Разговаривали они, впрочем, мало. Не до разговоров им было обоим. Оба трудились с утра до вечера. Только один за станком, другой — тут же в цехе, но за мольбертом.

И вот теперь, больше четверти века спустя, в зале Таврического дворца Василий Васильич рассказывал делегатам о днях минувших.

Они слушали его внимательно, с интересом. Но когда вдруг он вспомнил, как тем, кто оставался на вторую смену, давали дополнительный военный паек — сто граммов каши и сто граммов хлеба, мне захотелось вмешаться. Я побоялась, что они могут понять его неправильно. Ведь я-то хорошо знала: не из-за этих ста граммов, хотя были они тогда дороже золота, отработав двенадцать часов, Василий Васильич не оставлял станка. Просто он помнил всегда — каждую секунду, каждое мгновенье: «Если фашиста убил твой брат, — это брат, а не ты солдат». А Василий Васильич тоже стремился стать солдатом. Ах, как он к этому стремился, как рвался на