Отпуск на двоих - Генри Эмили

– Итак, – произнесла она. – Я заметила, что ты в последнее время чем-то угнетена.

– О.

Я-то думала, что мне неплохо удается скрывать свои чувства. Как минимум я занималась спортом часа по четыре в сутки, поэтому ночью спала как убитая, а потом просыпалась утром, все еще чувствуя себя совершенно разбитой. Благодаря этому я слишком уставала, чтобы думать о том, когда Алекс наконец решит ответить на мой звонок или перезвонит мне в ответ.

Я старалась не думать и о том, почему моя работа вдруг начала казаться мне настолько же утомительной, насколько работа барменом в Огайо. У меня больше ничего толком не выходило так, как надо. Весь день напролет голос в моей голове постоянно произносил одну и ту же фразу, будто отчаянно и безрезультатно пытаясь выговориться и навсегда выкинуть ее из головы: мне сейчас тяжело.

Это было сильным преуменьшением – точно так же, как сильным преуменьшением было: «Я заметила, что ты в последние время сильно угнетена», но каждый раз, когда эта фраза возникала у меня в голове, в сердце мне словно втыкали нож.

Мне сейчас тяжело, отчаянно думала я по тысяче раз на дню. Каждый раз, когда я пыталась понять, отчего, почему мне так тяжело, голос в голове отвечал: от всего.

Я чувствовала, что совершенно не состоялась как взрослый человек. Когда я окидывала взглядом редакцию, то видела, как все мои коллеги печатают, решают по телефону рабочие вопросы, делают заказы, редактируют документы. И я знала, что они в своей жизни проходят как минимум через те трудности, что и я, и от этого я только острее чувствовала, как же мне тяжело справиться с хоть чем-то.

Самостоятельно жить и отвечать за себя казалось мне в данный момент абсолютно непреодолимым испытанием. Иногда я соскабливала себя с дивана, запихивала в микроволновку замороженный обед, и пока ждала, когда сработает таймер, думала: мне придется делать то же самое завтра, и послезавтра, и послепослезавтра. До конца своей жизни мне каждый день придется самостоятельно решать, что я буду сегодня есть, а потом разогревать еду. Не важно, как плохо я себя чувствую, насколько устала или как сильно стучит боль у меня в висках. Даже если у меня будет температура под сорок, мне все равно придется взять себя в руки и приготовить хоть какую-то еду, чтобы не умереть от голода.

Я, конечно, не стала ничего этого говорить Свапне. Потому что: а) она моя начальница, б) я не знаю, смогу ли я облечь все эти мысли в связную речь; в) и даже если я смогу, это было бы слишком унизительно – признать, что я чувствую себя в точности как самый ужасный стереотип о бездарном, меланхоличном и потерянном поколении миллениалов, которых так ненавидит весь мир.

– Пожалуй, я действительно немного угнетена, – сказала я вместо всего этого. – Но я не знала, что это влияет на мою работу. Я буду больше стараться.

Свапна остановилась, развернулась на каблуках и нахмурилась.

– Я говорю не только о работе, Поппи. Я лично заинтересована в тебе и твоем развитии.

– Я знаю, – сказала я. – Вы замечательная начальница, и я очень счастлива, что здесь оказалась.

– Я не это имела в виду, – слегка нетерпеливо произнесла Свапна. – Я говорю о том, что ты, разумеется, не обязана рассказывать мне, что происходит, но я думаю, тебе не помешало бы поговорить хоть с кем-то. Несложно почувствовать одиночество, когда так рьяно работаешь над достижением своих целей, а профессиональное выгорание – большая проблема в нашей работе. Поверь, я знаю это по собственному опыту.

Я неуверенно переступила с ноги на ногу. Свапна действительно всегда была заинтересована в моем развитии, но мы никогда не общались на личные темы, и я не знала, о чем мне можно ей рассказать.

– Я не знаю, что со мной происходит, – призналась я.

Но я знала, что мысль о том, что Алекса больше не будет в моей жизни, разбивает мне сердце.

Я знала, что хочу видеть его каждый день, и я не могла себе представить, по кому еще я могла бы так скучать, кого еще я могла бы так полюбить, с кем еще я могла так хотеть быть вместе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я знала, что перспектива жить в Линфилде пугает меня до смерти.

Я знала, что я столько работала над тем, чтобы стать сегодняшей Поппи – независимой, объездившей полмира, успешной, – и я понятия не имею, кем я стану, если откажусь от всего этого.

Я знала, что для меня все еще не существует никакой другой работы, к которой я чувствовала бы призвание, что у меня нет никакого очевидного ответа на вопрос, почему я так несчастна, почему работа, которая казалась мне замечательной на протяжении последних четырех с половиной лет, в последнее время вызывает у меня только усталость и раздражение.

И все это приводило к следующему: у меня не было ни малейшего представления о том, что мне делать дальше, и следовательно, у меня не было никакого права звонить Алексу. Именно поэтому в последние дни я оставила все бесплодные попытки с ним связаться.

– Профессиональное выгорание, – произнесла я вслух. – Это ведь пройдет, правда?

Свапна улыбнулась.

– У меня оно прошло. – Она достала из кармана маленькую белую визитку. – Но, как я уже сказала, никогда не помешает с кем-то об этом поговорить. – Я приняла визитку, и Свапна кивнула в сторону кофейни. – А теперь почему бы тебе не уделить себе несколько минут? Иногда для того, чтобы разобраться в ситуации, нужно всего лишь ненадолго сменить обстановку.

Сменить обстановку, подумала я, когда Свапна развернулась и отправилась обратно в редакцию. Один раз это уже сработало.

Я перевела взгляд на визитную карточку и не удержалась от смеха.

Доктор Сандра Крон, психотерапевт.

Я достала из кармана телефон и набрала сообщение Рейчел.

«Доктор Мама принимает новых пациентов?»

«Подвержен ли нынешний папа римский новым веяниям?» – ответила она вопросом на вопрос.

Работала мать Рейчел из своего домашнего офиса в Бруклине. В то время как эстетика дизайна самой Рейчел всегда отличался воздушностью и легкостью, ее мать тяготела к теплому и уютному стилю. Дом был полон темного дерева и витражных стекол, тут и там стояли растения в цветочных горшках, у окон раскачивались колокольчики, звенящие от каждого дуновения ветерка.

В каком-то смысле здесь мне все напоминало дом родителей в Линфилде, хотя, конечно, художественный, тщательно культивированный дизайн максимализма доктора Крон был далек от музея имени Нашего Детства, в который превратили дом мама и папа.

Во время нашей первой сессии я сразу сказала, что мне нужна помощь с тем, чтобы понять, чего я хочу от жизни, но доктор Крон порекомендовала начать с прошлого.

– Мне особо и рассказать-то нечего, – ответила я, а затем начала говорить и не останавливалась пятьдесят шесть минут подряд. Я говорила о родителях, о школе, о том, как приехала домой с Гиллермо.

Раньше я никогда не рассказывала об этом никому, кроме Алекса, так что выплеснуть свои чувства наружу, конечно, было приятно, но я понятия не имела, как это может помочь мне справиться с кризисом, разрушающим мою жизнь.

Рейчел заставила меня дать обещание, что я отхожу на терапию хотя бы пару месяцев.

– Не пытайся от этого сбежать, – сказала она. – Так ты точно себе не поможешь.

Я знала, что она права. Мне больше нельзя убегать, мне нужно найти корень проблемы. Моя единственная надежда со всем разобраться – это наконец перестать бежать и остановиться, какой бы дискомфорт мне это сейчас ни приносило.

Ходить раз в неделю на сеансы психотерапии. Ходить на работу в «О + П». Приходить домой в пустую квартиру.

Я окончательно перестала вести блог, но зато начала вести дневник. На работе меня отправляли только в региональные поездки по Америке на выходные, и пока я ждала следующей командировки, искала в интернете книги и статьи по саморазвитию. Я искала что-то, что заговорит со мной так, как никогда не говорила фигурка медведя за двадцать одну тысячу долларов.

Иногда я искала рабочие вакансии в Нью-Йорке. Иногда – в окрестностях Линфилда.