Муссолини и его время - Роман Сергеевич Меркулов

нескольких истеричных угроз он обратился к англичанам с конкретным предложением: дуче принимает посредничество Идена и получает одну половину Эфиопии в прямое колониальное подчинение, а другую – на основе мандата Лиги Наций. Тогда – войне конец.

Какое-то время англо-французская дипломатия носилась с этой мертворожденной концепцией, но вскоре даже самым записным оптимистам «единого фронта Стрезы» стало очевидно, что обратного пути нет. Такого рода кабинетное соглашение могло иметь место до начала боевых действий, теперь же замаскировать происходившее было невозможно. Осознал это и Муссолини, отозвавший свое предложение накануне 1935 года. Впрочем, к этому времени он уже знал, что с эфиопами диалога уже не получится, а потому спешил задешево продемонстрировать свою непреклонность.

Дуче переживал в это время не лучшие свои дни. С одной стороны, его безумно раздражало затягивание операций в Африке – несмотря на фронтовое прошлое и притязания на полководческие таланты, Муссолини абсолютно не разбирался в военной стратегии, выступая в своих претензиях к генералам исключительно с позиции политика, остро нуждающегося в победах. С другой стороны, он явно недооценил силу общественного мнения западных демократий. Для бывшего журналиста это было особенно непростительной ошибкой, но Муссолини так и не признал ее. Вместо этого он лишь укреплялся в своем мнении о надвигающемся упадке капитализма, демократической слабости и историческом тупике плутократий.

Дуче с огромным успехом использовал международные санкции для достижения еще большего единения внутри страны. Итальянцев призывали помочь фашистскому правительству продержаться до победы. Бедная «пролетарская Италия», вопили пропагандисты Муссолини, попала под удар англо-французской буржуазии, стремящейся уничтожить все достижения фашизма. И без того охваченная военной истерией общественность радостно подхватила призыв «держаться».

Италия не отступит, кричали со всех сторон. Никогда! В стране начались «антисанкционные кампании». Спасая лиру, 18 декабря 1935 года на специальные пункты, открытые фашистской партией по всей Италии, потянулись молодые и пожилые, аристократы и простолюдины, партийные и беспартийные, мужчины и женщины, в общем – все итальянцы. Они сдавали золото – фамильные украшения, обручальные кольца и т. п. изделия. Взамен им выдавали почетные оловянные кольца, с гордостью носимые многими до 1943 года. С 1935 г. в Италии ежегодно отмечался «День обручального кольца» – символ готовности отстаивать свои национальные интересы.

Муссолини также подал пример решимости, передав в золотой запас страны несколько тысяч килограммов желтого металла – не из личных запасов, конечно же, а из числа подарков, полученных им в качестве премьер-министра Италии. Не отставала и супруга диктатора, пожертвовавшая своим обручальным кольцом. По примеру семьи дуче вся нация, как могла, демонстрировала, что готова затянуть пояса. Те, кто не мог сдать ничего ценного, записывались добровольцами в надежде получить после победы собственный земельный участок в сказочной Абиссинии.

Призывы к строгой экономии и патриотизму находили поддержку у народа: в кино крутили отечественные ленты, музыканты отказывались исполнять «негритянский джаз», а танцоры – «буржуазный фокстрот». Даже классический оперный репертуар с его многочисленными немецкими и австрийскими композиторами, был основательно пересмотрен в пользу «национальных авторов». В моде было все только итальянское – и многие, скрепя сердце, вынуждено пересаживались из французских и немецких машин на отечественные модели. С улиц исчезали иностранные названия, витрины магазинов украсились фотографиями дуче, грозно смотрящего из-под низко надвинутой военной каски, а флагов вывешивали так много, что казалось, будто Италия ведет (и выигрывает!) войну со всем миром.

Ура-патриотические настроения не обошли и гастрономию. В полном соответствии с давно уже заданным курсом на установление итальянского приоритета известные иностранные блюда получили новые названия, восстанавливающие попранную историческую справедливость. Людям напомнили о том, что именно флорентийка Екатерина Медичи научила неотесанных французских дворян правилам столового этикета, а ее повара ввели в варварскую французскую кухню прекрасные итальянские блюда. Да будет всем известно, что это итальянцы первыми придумали bodino (бывший английский пудинг) или frittelle dolci (незаконно присвоенный французами креп – и пусть только сунутся сюда немцы со своим пфанкухеном!)…

Итальянская кухня обогатилась особым «санкционным супом», вся прелесть которого заключалась в его исключительной экономичности из-за крайне малого количества ингредиентов. Развивая успех на пищевом фронте, в ресторанах появились особые дни без мяса, а меню приобрело аскетичные черты военного времени – итальянцы с удовольствием заказывали телятину по-военному вместе с картошкой по-берсальерски и имперским шпинатом. А наиболее патриотичные (и состоятельные) могли поддержать наступавшие в Африке войска роскошным блюдом «Колониальный инстинкт».

Английским лордам, французским социалистам и американским гангстерам, кричала фашистская пропаганда, никогда не сломить великой Италии! Нация, уже почти 15 лет пребывающая под властью фашизма, отчасти вернулась к накаленной общественной атмосфере начала 20-х, но теперь речь шла исключительно о патриотизме. Вокруг дуче сплотились все. Кардинал Шустер, тот самый, что в 1945 году будет наводить мосты между итальянскими партизанами, фашистами и отступающими немцами, проповедовал тогда общность римско-католических и фашистских целей в Африке. Это была не его личная позиция, итальянская церковь устами своих иерархов полностью ее разделяла, даже несмотря на опасения, высказываемые Папой в частном порядке.

Да что там церковники! Итальянские либералы, известные в прошлом деятели с европейским именем, выброшенные когда-то фашистами из политики, заверяли теперь Муссолини в полной своей поддержке. В страну вернулись и некоторые эмигранты, заявившие о желании «разделить судьбу нации в ее великий час». Простые итальянцы с восторгом переставляли флажки на картах, отмечая продвижение своих армий к Аддис-Абебе. В магазинах появились и тут же исчезли фигурки игрушечных эфиопских солдат – их немедленно раскупили для того, чтобы каждый день побеждать ненавистного врага на ковре в детской.

Если в самой Италии одобрение действий правительства носило почти повсеместный характер, то в остальной Европе и мире картина была не столь однозначной. Эфиопии действительно симпатизировали многие, но далеко не все. Например, уже упоминавшийся Бернард Шоу поддержал итальянцев в этой войне. И он был не одинок в своем решении. Разве не была Эфиопия отсталой, средневековой еще страной с узаконенным рабством? Африканцы подчас жестоко чудовищно обходились с пленными итальянцами. Одного итальянского летчика жестоко изувечили, сперва отрезав ему пальцы, а затем подвергнув кастрации. Такая же судьба ожидала и многих туземных солдат, воевавших на службе у итальянцев. Не щадили эфиопы и гражданских лиц – однажды они перебили почти сотню рабочих, приплывших из Италии только для того, чтобы найти в Эфиопии мучительную смерть. «Зверства в Африке» стали излюбленной темой итальянской пропаганды, доказывавшей, что эфиопы не умеют воевать цивилизованно. Быть может, Муссолини в чем-то и прав? Такими вопросами задавалось немало людей во всем мире. В отличие от Испании, где вскоре за этими событиями вспыхнула гражданская война, Эфиопия не получила ни многочисленныхдобровольцев, готовых сражаться за нее