Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке - Оливер Голдсмит

Прощай!

Письмо CVI

[Осмеяние погребальных элегий, посвящаемых знатным. Образчик такой

элегии.]

Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,

первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.

Прежде существовал здесь такой обычай: когда умирали именитые люди, их друзья бросали в могилу скромные дары. В дело шли незатейливые вещи благовония, ладанки, пряности, горькие травы, ромашки, полынь и стихи. Однако со временем обычай этот повывелся, и ныне в таких случаях обходятся только стихами, ибо такая поминальная жертва может быть погребена вместе с усопшим без малейшего ущерба для живых.

Вот почему когда умирает вельможа, поэтам и гробовщикам находится немало работы. Один поставляет длинный плащ, черный жезл и катафалк, а другой строчит пастораль или элегию, монодию или посмертный панегирик. Знатным людям решительно не о чем тревожиться; они могут умирать, нимало не мешкая: уж поэт и гробовщик о них позаботятся. За полчаса отыщут метафорические слезы и фамильные гербы, и пока один торжественно предает покойника земле, другой, выражаясь фигурально, возносит его к звездам.

Существует несколько способов выражения поэтической скорби по такому поводу. Бард предстает перед нами то задумчивым юношей, горюющим среди могил, то Тирсисом, льющим слезы в кругу кротких овечек. То Британия, усевшись на собственном бреге, дает волю материнской печали, а то Парнас да-да, гора Парнас - кручинится, обливаясь горючими слезами.

Но самый обычный способ таков: Дамон встречает удрученного Меналка. Пастух спрашивает друга, отчего он грустит, а тот отвечает, что умер Польо.

- Если так, - вопиет Дамон, - то удалимся же в ту дальнюю рощу, где кипарисы и жасмин наполняют воздух благоуханием, и будем поочередно оплакивать Польо, друга пастухов и покровителя муз.

- Ах, - отвечает его друг, - не лучше ли будет грот подле ручья? Журчание струй сольется с нашими сетованиями, а соловей на ближнем дереве станет вторить нам.

Облюбовав местечко, они заводят плач. Ручей умолкает, внимая их горьким жалобам, коровы бросают щипать траву, тигры, преисполнившись сочувствия, и те выходят из чащи. Клянусь могилами наших предков, дорогой Фум, их сетования нисколько меня не трогают. На мой вкус это просто жидкий опиум, и тигр, наделенный чувствительностью не более обычного, будет растроган раз в двадцать больше меня {1}.

Но хотя я не могу лить слезы вместе с опечаленными пастухами, мне подчас жаль поэта, которому из-за обеда приходится творить новоявленных полубогов и героев. Какое грустное зрелище являет собой человек, который садится сочинять преднамеренную лесть. Каждая написанная им строфа безмолвно изобличает низменность его занятия, и в результате глупость его становится еще непроходимее, а бездарность еще очевиднее.

Дивлюсь, как это до сих пор не выдумали способ льстить недостойным, сохраняя чистоту совести. Мне нередко хотелось изобрести средство, при помощи которого человек мог бы воздать должное себе и усопшему патрону, не испытывая презрения к себе. После долгих стараний я его нашел, и вот посылаю тебе образчик стихотворения на смерть знатного человека, где и лести довольно, и сочинитель не кривит душой.

На смерть достопочтенного ***

Камен пусть плачет хоровод,

Наш Польо с жизнью распрощался:

Когда б он прожил лишний год,

_Он бы сегодня не скончался!_

В век Добродетели бы он

Среди героев очутился,

Затмив отвагу всех времен,

_Когда б чуть ранее родился._

Печальны нивы, скорбь в лесу

И даже овцы погрустнели,

И холм бы обронил слезу,

_Когда б холмы рыдать умели._

А до чего он щедрым был,

В своих щедротах невоспетый!

Не тщетно тот его молил,

_Кому помог он в жизни этой._

Отпев его и схоронив,

Единогласно свет решает,

Что будет он посмертно жив,

_Как мертвецам и подобает._

Письмо CVII

[О чрезмерной доверчивости англичан ко всякого рода известьям. Пример

подстрекательства.]

Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,

первому президенту китайской ^кадемии церемоний в Пекине.

Получая известие, следует сначала обдумать, насколько оно достоверно, а потом уж поступать сообразно обстоятельствам. Англичане же в таких случаях поступают иначе: они сначала действуют, а потом с большим опозданием начинают обдумывать. Зная о такой их склонности, некоторые люди избрали себе ремеслом предсказывать гибель как современникам, так и их потомкам. Эти мрачные слухи незамедлительно принимаются на веру, весть о близком несчастье быстро распространяется повсеместно, ее сбывают с рук и перепродают. Люди поносят правителей, собираются толпами, кричат, а после, наделав достаточно глупостей, принимаются хладнокровно и здраво обсуждать свои дела, озадачивают друг друга силлогизмами и готовятся к новым слухам, за которыми следует все то же самое.

Не успевают люди выбраться из одной новости, как уже тонут в другой. Они точно собака, которая угодила в колодец и царапает стенки, стараясь выбраться. Когда она вытаскивает из воды передние лапы, зеваки уже думают, что она сейчас вылезет, но тут туловище тянет ее на дно, и она уходит в воду по самый нос. Чем больше она напрягает силы, тем больше слабеет и погружается все глубже и глубже.

Говорят, некоторые люди тут живут припеваючи, пользуясь легковерием сограждан. Зная, что публика обожает кровь, увечья и смерть, к каждому месяцу они приурочивают разные напасти. В этом месяце публику непременно сожрут французы, приплывшие на плоскодонных судах, в следующем - солдаты, которые должны выгнать французов {1}. То людей одолевает тяга к роскоши, а то селедочные акции {2} одни только способны вытащить их из омута нищеты. Проходит время, слухи оказываются ложными, новые обстоятельства рождают новые перемены, но люди не меняются и упорствуют в своей глупости.

В других странах на таких политических пророков никто бы и внимания не обратил, и они корпели бы над своими новостями в одиночестве и хандрили без малейшей надежды заразить своей хандрой других. Но, по-видимому, Англия это страна, где хандра живет с особым удовольствием: человек здесь не только может предаваться ей без всякого ограничения, но при желании заразить своим недугом все королевство. Ему довольно во всеуслышание заявить, что правительство никуда не годится, что оно ведет страну к гибели, что британцы выродились {3}, и тогда каждый уважающий себя гражданин почитает своим долгом оплакивать всеобщий упадок и, вообразив, будто государственный строй рушится, всеми силами стремится его ослаблять.

Эти люди, пожалуй, посмеются над моим простодушием, если я посоветую им не доверять так слепо мрачным предсказаниям и, прежде чем горевать, хладнокровно поразмыслить над ними. Недавно мне довелось услышать историю, которая, хотя и касается одного лишь семейства, тем не менее может послужить отличным примером того, как ведет себя нация, когда ей грозят бедой. В Англии водятся любители мутить воду не только в делах общественных, но и в частных. Недавно один из таких проказников на потеху друзьям или от скуки отправил угрожающее письмо некоему почтенному семейству, проживающему со мной по соседству. Вот оно:

"Сэр, поскольку вы очень богаты, а я очень беден, считаю необходимым уведомить вас, что я постиг великие тайны и могу отравить мужчину, женщину, ребенка, не опасаясь, что меня обнаружат. Посему, сэр, вы сами можете назначить время собственной кончины - через две недели, через месяц или через полтора. За этот срок вы вполне сумеете привести в порядок свои дела. Хотя я и беден, но люблю вести себя как подобает джентльмену. Но, сэр, вы должны умереть, ибо я решил, что вы должны умереть. Кровь, сэр, кровь - вот мое ремесло. А потому советую вам через полтора месяца день в день проститься с друзьями, женой и семейством, ибо большего срока я вам дать не могу. Если вы желаете удостовериться в могуществе моего искусства и правдивости моих слов, сорвите с письма печать, сложите его и дайте своему любимому голландскому догу, который греется у камина. Он тотчас проглотит письмо, точно сухарик, намазанный маслом. Спустя три часа и четыре минуты дог захочет откусить себе язык, а еще через полчаса разлетится на мелкие кусочки. Крови, крови, крови! На сем остаюсь, сэр, вашим смиреннейшим и преданнейшим слугой до вашего смертного часа!"

Можно вообразить ужас, который охватил почтенное семейство. Несчастный адресат пребывал в крайнем изумлении: он никак не мог взять в толк, кому он внушил такую злобную ненависть. Были призваны друзья, и все сошлись на том, что это ужасно и что необходимо просить правительство назначить награду и обещать помилование, а не то такой негодяй примется изводить ядом семью за семьей, и невозможно сказать, чем это кончится. Словом, они обратились к властям; те приняли решительные меры, однако изловить негодяя не удалось. И тут кто-то вспомнил, что письмо так и не скормили собаке. Тотчас голландского дога привели в круг родственников и друзей, сорвали с письма печать, аккуратно сложили его вчетверо, и вскоре обнаружили к величайшему своему удивлению, что собака не желает глотать письма.