Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими - Линор Горалик

ГОРАЛИК Итак, вы оказались, во-первых, опять москвичом, во-вторых, женатым человеком. Делать что-то надо было…

СВАРОВСКИЙ Да. Я на работу и приехал. Моя приятельница из Копенгагена уехала в Москву, очень близкая моя подруга, у которой я прожил два года, собственно. Вместе с ней и ее мужем. Она уехала, с мужем рассорилась и уехала в Москву, потому что ее приятель, и мой, собственно, знакомый, стал начальником на телевидении и сделал программу. Там нужна была рабочая сила, а на телевидение тогда брали всех, включая собак с улицы, потому что все равно никто не знал, как это все делается.

ГОРАЛИК А вы умели многое.

СВАРОВСКИЙ Да ничего я не умел. Но складно написать мог. Все-таки гуманитарий. Тогда я просто приехал и пошел на эту работу, на канал НТВ. Сперва был корреспондентом, потом я быстро понял, что корреспондентом работать – это ад, и попытался как-то переквалифицироваться. Женился как раз весной и решил стать редактором межпрограммного эфира. Это все равно была невероятно тяжелая работа. Это как на заводе работать. Вообще телевидение – это ужасно. Причем за какие-то копейки, как я теперь понимаю. Вообще тогда люди очень странно жили, я был потрясен. Москва меня в шок полный повергла, потому что люди зарабатывали пятьсот долларов, а потом шли в ресторан и спускали все за два дня. А как они потом жили, я, честно говоря, не понимаю.

В общем, меня эта жизнь совершенно потрясла, потому что все дорого, все плохо, ужасно, и я очень быстро понял, что очень хочу отсюда сбежать. Но, конечно же, не в Копенгаген. У меня какие-то бредовые мысли рождались. Например, мы в свадебное путешествие поехали в Грецию. Там у меня был знакомый монах один, старостильник, и мы к нему в монастырь поехали. Это рядом с Афинами. А нас там так приняли роскошно: кормили, поили, возили и прочее, потому что мы понравились митрополиту. Митрополит тоже совершенно очаровательный человек. Так у меня была мечта, например, к ним туда переехать. Ну, действительно переехать туда, выучить греческий. Там было очень симпатично. Там нас познакомили – специально, чтобы мы не терялись, – с местными прихожанами, с молодым священником, который там служит, с его женой. Очаровательные люди, какие-то совершенно очаровательные!

Вот и мечтал я об этой Греции, но тут кризис наступил, поехали мы в Иерусалим на месяц, приехали – а тут такое. Успели только остатки денег потратить. Потом Катя моя давала уроки французского за десять долларов. А я переводил фильмы для телеканалов разных, сериалы. В основном с английского.

ГОРАЛИК Что происходило с вашими текстами?

СВАРОВСКИЙ Вот тогда я начал писать немножко. Вообще так, вот так чтоб писать-писать, я начал в 99-м. Потому что какая-то такая потребность оформилась. Но когда я стал изучать ситуацию с литературой, и особенно с поэзией, в современной России, я пришел в ужас. Как, наверное, и многие. Несмотря на то что некоторые люди сейчас как-то ностальгически вспоминают те времена, в принципе была довольно хаотическая ситуация. И мне очень хотелось, чтобы была какая-то такая литература, чтобы я мог ее прочесть и было бы мне ничего, нормально или даже хорошо. Я подумал, что, наверное, придется мне такую литературу написать хотя бы для себя самого. Вот таким образом начал писать.

ГОРАЛИК Это был 2000-й год, кризис кончился. Чем вы занимались?

СВАРОВСКИЙ Я пошел сразу после кризиса ответственным секретарем в один журнал маленький и оттуда сразу вылетел через два месяца, потому что, конечно, я не мог быть ответственным секретарем, и я сразу с первого момента спрашивал у главного редактора: «А зачем вы меня взяли?» Он мне отвечал: «Вы мне нравитесь. Я считаю, что не обязательно человеку все уметь. Он научится». Ну да, да. Потом он сказал: «Старик, извини, ты не справляешься». А когда мы расстались с этим работодателем, там была девушка, которая статьи для нас писала, и она сказала: «А чего, ты без работы, что ли? Давай приходи к нам в журнал „Компания“». А там народу не хватало тогда. Казалось бы вроде, работы нет, кризис, а на самом деле никого нигде не хватало. Я стал там работать. Проработал, может быть, месяцев семь.

ГОРАЛИК Что вы делали там?

СВАРОВСКИЙ Тогда это называлось «обозреватель». Писал. Так я стал писать про бизнес. А смог я писать про бизнес, потому что я работал на телевидении в передаче, которая занималась потребительским рынком все-таки. Я кое-что про это понимал. И нужно отдать должное редактору, который со мной работал, потому что он научил меня принципам каким-то основным.

ГОРАЛИК Вам хорошо было в журналистике?

СВАРОВСКИЙ Да не знаю. Работа есть работа.

ГОРАЛИК Это была вторая ваша попытка работать журналистом; первая вам тоже не нравилась. Вы упоминали, что в молодости пытались работать репортером и вам было противно…

СВАРОВСКИЙ А, не в молодости, но на телевидении. Да. Это было за несколько лет до этого. Нет, ну репортер – это адский труд, это не для всех. Это для молодых людей, которым интересно попадать в истории. Есть тип такой людей, которые действительно все это могут делать с удовольствием, а все остальные стремятся в редакторы, тем более что денег за активный образ жизни, как правило, больше получаешь. А потом вышло так, что я стал писать о вещах, о которых вообще не писали в России – о трудовом праве, об управлении персоналом. И мне позвонили из «Ведомостей» и предложили у них работать. И я пошел в «Ведомости». Была огромная зарплата – тысяча долларов. Это сразу после кризиса. Шикарная была работа. Дальше я в «Ведомостях» проработал почти девять лет. То есть я где-то три с половиной года работал корреспондентом, потом меня позвали в «Коммерсантъ», в издание одно, мелким начальником. И тут почему-то мой непосредственный руководитель и главный редактор – обе тетеньки – переполошились и не знаю почему, но вдруг решили меня удержать. Короче, под меня создали должность, под меня создали проект, и это было чудесно. Я делал свой журнал, сам. Это было аналитическое приложение к газете «Ведомости», называлось «Ведомости Форум».

ГОРАЛИК А сейчас вы где?

СВАРОВСКИЙ Сейчас я работаю в книжном издательстве Paulsen. Нас всего пять человек, поэтому я там делаю и то и се. Редактирую книги, отбираю книги, предлагаю, что в дальнейшем делать. Часто на выставках и всяких мероприятиях торгую книгами, занимаюсь пиаром, выступаю чем-то вроде менеджера проектов. Ведь каждая книга – это как отдельный проект. Найти автора, редактора, сверстать, напечатать. До этого я неудачно работал у Саши Гаврилова, как известно, в несостоявшемся проекте Мамута со товарищи. А к Гаврилову я ушел из «Ведомостей».

ГОРАЛИК А можно вернуться к куску про депрессию? Про то, на что остаются силы, а на что не остаются?

СВАРОВСКИЙ Ну, проблема, собственно, в том, что сил очень мало остается, и с возрастом их все меньше. Это звучит смешно, потому что мне всего сорок лет. Но я вынужден признать, что если была какая-то положительная динамика раньше в моем анамнезе, то теперь болезнь прогрессирует. Я обратился к новому врачу, пью таблетки, хочу заменить алкоголь целиком на таблетки. Это моя мечта. И, возможно, появятся силы. Я оптимист. Но бывает сложно. Психика – она как погода. В какие-то дни мне кажется, что мне прописали прекрасные таблетки, а сегодня, например, мне кажется, что это хреновые таблетки.

ГОРАЛИК Что еще хочется рассказать о себе, что мы упустили?

СВАРОВСКИЙ Что еще можно о себе сказать? А! Но это не о себе… Меня окружает определенное количество, в том числе и близких мне, людей, которые чувствуют себя несчастными, в том числе и я такой. Но я совершенно не могу понять, почему так. Это какая-то глупость. Это какой-то изъян сознания. Мы все время чего-то хотим дополнительного, а на самом деле и так все очень хорошо. У меня был спор такой философский с моей женой. Я пытался ей объяснить, почему я такой пассивный. Говорю: «Понимаешь, я был болен тяжелым довольно психозом, депрессией. Как бы у меня не было жизни вообще. И вот болезнь сошла на нет. И мне теперь все очень нравится, просто любая данность мне кажется прекрасной». Она говорит: «Это меня и мучает в тебе, потому что надо к чему-то стремиться». Я говорю: «Ну, я в принципе-то к чему-то стремлюсь. Я хожу на работу, пишу стихи, общаюсь с людьми. Иногда без всякой на то охоты, но делаю что-то, живу как-то». То есть я понимаю, конечно, как прекрасную молодую женщину может раздражать толстый увалень, который ничего не хочет, кроме того, чтобы вкусно поужинать и съездить в отпуск. Но, с другой стороны, если ты не болеешь психозом – это же так само по себе хорошо. Это уже стоит того, когда просто ничего не болит. Наверное, это касается и остальных людей, у которых был инфаркт, но он выжил и выздоровел, или инсульт, а он восстановился. А в общем, по большому счету, вся жизнь – это некий ущерб. И слава Богу, что этот ущерб не смертельный и можно еще что-то делать. Моя бабушка, она умерла в сто три года. У нее было три инфаркта. К сожалению, умерла от инсульта, но это было уже возрастное. У нее случились две отслойки сетчатки, атрофировался желчный пузырь и прочее, но я могу точно сказать: до того момента, пока у нее не случился инсульт и она просто не перестала ориентироваться в реальности, она получала огромное удовольствие от жизни. Вот мне кажется, что это правильно. Я честно скажу: я не умею про себя говорить. Ну что про себя сказать еще? Есть, наверное, несколько вещей таких, краеугольных, которые я про себя понял, и они мне кажутся важными. И они управляют мной, влияют на все остальное. Первое – уехав в Данию, я стал совершенно другим человеком. Вернувшись в Россию, я стал опять совершенно другим человеком. Что-то в глубине осталось общее, но вообще я очень сильно поменялся. Сейчас со мной происходит какая-то третья история. Второе важное – это то, что я уже сказал: самое большое удовольствие – это не болеть. Третье важное – я женат и очень люблю свою жену. Она – моя жизнь. И я рад этому. И четвертое – литература. Как хорошо, что она у меня есть. Я не умею радоваться по-настоящему своим успехам, не могу определить свое место в литературе. Я про себя плохо понимаю. Что делать с этой публичностью, которая сопутствует литературной деятельности, мне тоже непонятно, потому как я человек не самый общительный. Но есть вещи, которые действительно приятны и важны. Ко мне недавно на одном мероприятии подошел дяденька лет шестидесяти, протянул мою книжку и сказал: «Здравствуйте, я Иван Иванович Петров из Сибири, подпишите мне книжку, пожалуйста». Мне было удивительно, что этот пожилой дяденька из Сибири, какой-то инженер, или кто он там, но явно не гуманитарий, по собственной воле купил мою книжку и просит подписать. Или второй случай. Я увидел где-то в Интернете, не помню, почему, где и как, я увидел какую-то ссылку, а там девочка лет пятнадцати написала: «Мы с папой читали Сваровского на ночь». Вот это действительно приятно. Это не про успех. Это про чувство, что ты приносишь пользу кому-то, про какое-то нежданное взаимопонимание. Ради этого стоит писать. А еще стоит писать просто ради того, что, вот, закончишь какую-то вещь – и понимаешь, что вроде получилось, вроде реальность там настоящая, вроде это точно то, чего ты хотел. Чтобы как Пушкин после написания «Бориса Годунова»: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» Только, конечно, это редко бывает. Я только пару раз такое чувствовал. Пушкин, наверное, часто такое переживал. С другой стороны, я же все-таки не Пушкин.