Стихотворения - Всеволод Рождественский

Эмиль Верхарн

503. ЗВОНАРЬ

Как рев слепых быков среди тумана,Пронесся низко в ужасе ночномВой урагана,И вдруг сверкнувшей молнии изломВ собор ударил своевольно —И загорелась колокольня.

Старик звонарь, крича от страха,Схватил веревки; бьет с размахаВ набат,И звуки колокола в ночь летят,Отчаянные, грозовые,Врываясь ритмом в гул стихии.

СоборПод призрачными небесамиОгня кидает сноп живой,Вздымая над простором пламя.Весь город озарен ночной,Везде испуганные лица,Народ на улицах толпится,И стен дремавших чернотаВдруг в окнах кровью залита.

Старик звонарь в простор полей безгласныхКидает меди звон, безумный и ужасный.

СоборРастет, в ночи шатаясь темной,Охвачен пламенем огромным,Над ширью рек, полей, озер,И сорванные черепицы,Раскалены, летят, как птицы,В глухую тьму, в ночной простор.

И, словно выхватив из тьмы строенья,Огонь в полете множит разрушенья.Церковный свод обрушился, и крестСвои надломленные рукиВдруг опустил под гнетом муки.

Старик звонарь трезвонит что есть сил,Как будто бог его горит средь алых крыл.

Собор,Взвивая пламени водоворотИ руша с грохотом каменья,Горит. Огонь до башни достает,Где пляшет колокол, кричащий в исступленье.Толпа ворон и сов,Слетаясь изо всех углов,В закрытые окошки бьется,Сгорая на лету, и в пустоту колодцаВдруг падает, сквозь дым и гром.Обугленным комкомК ногам толпы, окоченевшей в страхе.

Старик звонарь глядит, как пламя в вихре гулаК колоколам уж руки протянуло.

СоборБагряным кажется кустом,Чьих веток огненных цветеньеВесь остов оплело в неистовстве своем.Огня гигантское растеньеВздымается до сводов голых,Где, с брусьев свесившись тяжелых,Колокола кричат в безумье, в исступленье.

Старик звонарь звонит о том, что может пламяПохоронить его с колоколами.

СоборСквозь этот грохот, там,В дыму, ползущем по камням,Вдруг раскололся пополам.И смолкло всё, притихло пламя.Оно не страшно уж домам.А башня черная слегкаКачнулась, будто от толчка,И слышно было, как скачкамиКолокола, катясь с камнями,Гремя, вонзились в грудь песка.

Старик звонарь уже был мертв.

И колокол его собойПрикрыл, как крышкой гробовой.

<1955>

504. КОРАБЛЬ

Мы мирно курс ведем под звездными огнями,И месяц срезанный плывет над кораблем.Нагроможденье рей с крутыми парусамиТак четко в зеркале отражено морском!

Ночь вдохновенная, спокойно холодея,Горит среди пространств, отражена в волне,И тихо кружится созвездие ПерсеяС Большой Медведицей в холодной вышине.

А снасти четкие, от фока до бизани,От носа до кормы, где светит огонек,Доныне бывшие сплетеньем строгой ткани,Вдруг превращаются в запутанный клубок.

Но каждый их порыв передается дрожьюГромаде корабля, стремящейся вперед;Упругая волна, ложась к его подножью,В широкие моря все паруса несет.

Ночь в чистоте своей еще просторней стала,Далекий след кормы, змеясь, бежит во тьму,И слышит человек, стоящий у штурвала,Как весь корабль, дрожа, покорствует ему.

Он сам качается над смертью и над бездной,Он дружит с прихотью и ветра и светил;Их подчинив давно своей руке железной,Он словно и простор и вечность покорил.

<1955>

С АНГЛИЙСКОГО

Джордж Байрон

505. К ЭММЕ

Пора тяжелая насталаДля наших любящих сердец.Ты едешь, счастье миновало,Прощанья час. Всему конец.

Тебя в печальное мгновеньеЯ провожаю в дальний путь,Оставив горечь сожаленьяО том, чего уж не вернуть.

Мы вспомним мирные долиныС отрадой нежной и тоскойИ замка дряхлые руины,Куда взбирались мы с тобой.

Здесь нам в готические окнаСияло озеро вдали,Мы, провожая туч волокна,Слез удержать уж не могли.

Вот роща, где с тобой, бывало,Мы в детстве бегали, резвясь,Где ты так мирно отдыхала,Мне головой на грудь склонясь.

Я на тебя глядел, счастливый,Твой сон я ласково стерег,За мотыльком следя ревниво,Что милых мне коснулся щек.

Вот пруд, разлившийся широко.О нем не вспомнишь, не скорбя.Вот вяз, вознесшийся высоко,Куда влезал я для тебя.

Счастливых мест не видеть боле,Уедешь ты — пропал и след.Один бродить я буду в поле,Где без тебя мне счастья нет.

Как пережить нам расставанье?В слезах разлуки, в горький часМы говорим слова прощаньяВсему, что дорого для нас.

Что горше этого томленья,И слезы льются через край.Слова любви в миг разлученьяТвержу я: «Милая, прощай!»

506. О, ЕСЛИ В СУЕТЕ ДНЕВНОЙ…

О, если в суете дневнойУтрачу я твой образ милый,В час одинокий, в час ночнойОн возвратится с прежней силой.В печальный, тихий час ночнойЯ облик твой увижу сноваИ всё, не сказанное мной,Вложу в таившееся слово!

Прости, порой среди чужих,Смеясь, беспечным я бываюИ в суете речей пустыхТебя как будто забываю, —Но ты не верь моим словам,Тебе забвением грозящим,Я не хочу отдать глупцамХоть вздох, тебе принадлежащий!

Пусть наливают мне вино,Что топит скорби и обеты,Пусть страшной силою оноНапоминает воды Леты,И пусть от горя моегоОно сулит освобожденье, —Я наземь выплесну его,Чтоб никогда не знать забвенья!

Когда бы я тебя забылСредь суеты толпы мишурной,Кто б слезы горестные лилПеред покинутою урной?Нет, дело гордости моей —В душе хранить твой образ святоИ средь забывчивых друзейТебе быть верным, как когда-то.

Я знал души твоей приветИ нежное твое участьеК тому, кто сам в юдоли бедВ одной тебе увидел счастье.Тобою жизнь моя светла —Пусть я души твоей не стою:Небесной слишком ты была,Чтоб страстью здесь дышать земною!

<1967>

Роберт Саути

507. ЕПИСКОП БРУНО

Епископ Бруно пробудился вдругИ слушает смятенный сердца стук;В глухой ночи ему приснился сон:Гудел над ним заупокойный звон.

Епископ смехом гонит страхи прочь,И новый сон к нему низводит ночь:У черных стен стучится он теперь,А Смерть ему приоткрывает дверь.

Он в ужасе встает от ложа сна —Сова кричит у черного окна;Теперь ему заснуть еще трудней,Он рад был свету утренних лучей.

Одет епископ в бархат и багрец,Идет он в императорский дворец,Великолепной свитой окружен,Как ни один в Германии барон.

Выходит стража перед ним вперед,Народ на площади без шапок ждет —Все на епископа пришли взглянуть,Но ни один не молвил: «Добрый путь!»

А он идет, храня надменный вид.Вдруг чей-то голос громко говорит:«Епископ Бруно? Весел жребий твой,Но не забудь, что встретишься со мной!»

Вперед, назад, у локтя своегоСмотрел он и не видел никого,Но в холоде душа едва жива:Епископ ясно слышал те слова.

Когда привратник повернул засов,Он Смерть свою увидеть был готов,Услышать вновь его душа ждалаЗаупокойные колокола.

Он гонит страх из сердца своего —Сам император чествует его:Средь лучших яств на стол принесеноВ графинах круглых красное вино.

Епископ яства стал благословлять.Вдруг тайный голос говорит опять:«Вино сверкает в кубке пред тобой,Но знай, епископ, ты сидишь со мной».

Епископ стал бледнее полотна;И он уже не требует вина,Непобедимым ужасом томим,И яства остывают перед ним.

Вот понемногу он в себя пришел,Он весело оглядывает стол,Позабывая свой недавний страх,И пьет вино с румянцем на щеках.

Но сам за императорским столомОн всех грустней и тише. Лишь потом,Когда ворвались маски в гулкий зал,Он всех шумней и веселее стал.

Опять за маскированной толпойБыл слышен голос резкий и глухой:«Епископ, ты провел веселый день,Но ты со мной сойдешь в ночную сень».

Епископ вздрогнул; слезы очи жгут,И вкруг тонзуры волосы встают,Лицо епископа белей, чем снег;К нему подходит в маске человек.

Дотронулась костлявая рука,И ледяная смертная тоскаВ единый миг по жилам протекла,И пал епископ мертвым у стола.

<1922>

508. КОЛОДЕЦ СВ. КАТЕРИНЫ