У восточного порога России. Эскизы корейской политики начала XXI века - Георгий Давидович Толорая

и необходимо подготовить новый). Осенний раунд переговоров 1998 г. был столь успешен, что позволил ставить вопрос о выходе на парафирование и последующее подписание договора.

В результате поездки в Пхеньян в марте 1999 г. заммининдел Г. Б. Карасина текст был полностью согласован и парафирован. Началось обсуждение процедуры подписания договора на уровне министров (такой контакт должен был состояться впервые с 1990 г.). Россия и КНДР вплотную подошли к поворотному моменту в своих отношениях. Этому способствовали и внешние, и внутренние факторы, в частности, переход южнокорейской администрации Ким Дэ-чжуна не на словах, а на деле к политике примирения и сотрудничества с Севером, некоторые позитивные сдвиги в отношениях КНДР с США, острота экономических проблем в КНДР.

Вместе с тем стороны именно в тот момент, возможно, еще не вполне были готовы к такому прорыву. КНДР только разворачивала свое “внешнеполитическое наступление”, приведшее в первой половине 2000 г. к полосе дипломатического признания со стороны ряда государств. Россия же вступала в трудный период предвыборных и военных кампаний. Перенос запланированного на май – июнь 1999 г. визита в Пхеньян российского министра иностранных дел (как из-за занятости корейских хозяев визитом в Пекин Председателя Президиума Верховного Народного Собрания КНДР Ким Ён-нама, так и в связи с российско-южнокорейским саммитом в Москве) в целом пошел на пользу делу. Стороны как бы взяли (пусть непреднамеренный) тайм-аут, который позволил спокойно проанализировать свои возможности и задачи, перспективы предстоящего сближения, его пределы, еще раз прощупать позиции друг друга. Определенную роль в этом сыграла “тихая дипломатия”, в частности, неофициальные визиты в Москву (в том числе транзитом) конституционного главы северокорейского государства Ким Ён-нама (будучи долгие годы министром иностранных дел КНДР, он накопил немалый международный опыт), других северокорейских руководителей.

Приход к власти в России президента В. В. Путина, новый прагматизм и динамизм российской внешней политики, ставящей во главу угла защиту национальных интересов, не могли не внести новые позитивные изменения в ситуацию. Повышение самостоятельности во внешнеполитической сфере России явно импонировало Пхеньяну. В частности, закрепленное в Концепции внешней политики России стремление к многополярности вполне было созвучно как идеологическим установкам КНДР, так и ее непосредственным практическим логическим целям – укрепить свои позиции в тяжелом противостоянии с США, для чего российский “тыл” явно лишним не был.

КНДР высказала поддержку подходам России по важным для нее вопросам ПРО, центральной роли ООН, нерасширения НАТО и др. Не осталось незамеченным в Пхеньяне и укрепление связей России с Китаем, фактически единственным оставшимся крупным политическим союзником КНДР. Все это обеспечило возможность, несмотря на идеологические различия и несогласие по ряду кардинальных вопросов, сотрудничать не только в двустороннем формате, но и на международной арене. Возможность ценную тем, что Россия в состоянии оказать реальную помощь северокорейцам в преодолении дипломатической блокады, что отвечает не только интересам самой КНДР, но и задачам укрепления безопасности в регионе.

Совокупность вышеперечисленных факторов сделала визит в Пхеньян главы российского МИД не просто успешным, а этапным. Если предыдущий визит главы внешнеполитического ведомства нашей страны (Э. А. Шеварднадзе в 1990 г.) означал окончание этапа “социалистического интернационализма”, то визит И. С. Иванова в феврале 2000 г. символизировал переход накапливавшихся в последние годы изменений в новое качество.

Подписанный 9 февраля 2000 г. в Пхеньяне Договор о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве стал политико-юридическим символом и формальной базой новой системы двусторонних отношений. Принципиально важно то, что Договор был заключен на основе стремления уважать цели и принципы Устава ООН, общепризнанные нормы международного права, обеспечения мира и безопасности в Северо-Восточной Азии, не направлен против интересов третьих стран[296]. Документ с такими формулировками и обязательствами в дипломатической истории КНДР появился впервые, и то, что республика подписалась под этими общепризнанными международными принципами, – немалая заслуга России. Договор предусматривает механизм регулярных консультаций, незамедлительное вступление сторон в контакт друг с другом в случае агрессии против одной из них или возникновения ситуации, угрожающей миру и безопасности (это, по сути, мягкая форма политических гарантий безопасности). В нем зафиксирована поддержка дела скорейшей ликвидации раскола Кореи и объединения на основе принципов самостоятельности, мирного объединения и национальной консолидации (эти принципы, согласованные Севером и Югом 4 июля 1972 г., были также подтверждены лидерами Севера и Юга в ходе исторического межкорейского саммита в июне 2000 г.)[297].

Таким образом, договор стал не только современной правовой базой для всего комплекса российско-северокорейских отношений, но и своего рода “декларацией о намерениях” политики двух стран (а для КНДР – первой такого рода в новейший период ее дипломатической истории).

Вряд ли можно считать удивительным, что именно Россия сыграла роль ледокола, взломавшего льды дипломатической изоляции вокруг Северной Кореи. У нашей страны особая роль на Корейском полуострове. Историю не переделать: КНДР создавалась в рамках советской парадигмы, а потому устройство ее политической системы, механизмы принятия решений, особенности функционирования управления находят в Москве значительно большее понимание, чем, скажем, в Вашингтоне. Естественно, это известно и нашим северокорейским партнерам, которыми преодоление периода взаимного отчуждения, как у нас, явно воспринято с облегчением, – сказались многолетние традиции общения и взаимодействия.

Подписание договора и возобновление политического диалога между нашими странами создали условия для всестороннего наращивания сотрудничества, в том числе в принципе, и возможность для контактов на высшем уровне. Однако, как это нередко бывает в “саммитовой дипломатии”, реализация такой возможности могла занять довольно длительный срок. Инициативность российской стороны и удачное стечение обстоятельств способствовали тому, что российско-северокорейский саммит состоялся без проволочек и имел максимальный эффект.

Определенную роль в принятии соответствующего решения в Москве сыграло объявление о беспрецедентной межкорейской встрече в верхах в апреле 2000 г., что привлекло к Корейскому полуострову внимание всего мира. Настал момент для реализации Россией возможностей своего позитивного воздействия на корейскую ситуацию для того, чтобы подтолкнуть процессы межкорейского сближения и оздоровления обстановки с учетом своих национальных интересов. Представилась возможность оспорить гипертрофированные оценки о степени опасности северокорейской ракетной программы и тем самым противопоставить серьезные аргументы сторонникам развертывания ПРО США. Поездка в Пхеньян непосредственно перед азиатским саммитом “восьмерки” на Окинаве была весьма своевременна и с точки зрения активизации азиатской политики России в целом, демонстрации ею внимания к насущным проблемам Азии, и к тому же удачно вписывалась в график визитов российского лидера.

Благодаря доверительным контактам с северокорейскими партнерами, уже в начале мая 2000 г. в адрес российского президента было передано официальное приглашение от лидера КНДР Ким Чен-ира, кстати, первое подобное в истории КНДР. Подготовка визита велась с упором в первую очередь на его политическую составляющую с учетом того, что визит – первый в истории приезд в Пхеньян руководителя российского