Заводная девушка - Анна Маццола

мне отказали. Надо было попытаться еще раз. Поискать другой способ. Мои друзья во дворце молчат, и я не знаю, что там сейчас происходит.

– Месье, умоляю вас: попробуйте снова, пока еще не поздно. Съездите прямо в Шатле и скажите тюремным властям, что доктор Рейнхарт умирает. Меня они не послушали, а вас…

– Я так и сделаю. Я поеду сейчас же. Только приготовлю снадобье от лихорадки и мазь от переломов… Так, что еще надо? – спросил он себя и встал. – Я бы попросил Марту приготовить что-нибудь питательное, но уже отпустил всех слуг. Тебе повезло, что ты меня застала. Сегодня вечером я покидаю Париж.

Услышав кашель Эмиля, Лефевр окинул взглядом хрупкую мальчишечью фигуру:

– Я что-нибудь приготовлю и для твоего племянника.

– Я вам очень признательна, месье. Эмиля уже давно мучает кашель. Никакие лекарства не помогают.

Лефевр ушел. Устав ждать, Мадлен встала и вышла в коридор, рассеянно глядя на препараты в банках: человеческое сердце и маленькую, совсем призрачную руку.

– Маду, а почему все эти куски лежат в банках?

Эмиль пристально разглядывал раздутые белые кусочки того, что, судя по наклейке, называлось «мозжечком».

Мадлен обтерла фартуком лицо.

– Для изучения, любовь моя. Это делается, чтобы другие могли увидеть, как выглядят разные части тела. Так мне рассказывала Вероника.

Ей вспомнился первый день в доме часовщика и рассказ Вероники, а также оторопь, охватившая ее при виде движущегося металлического паука. Тогда манера девушки показалась ей высокомерной: еще одна богатая особа, снизошедшая до разговора со служанкой. Потом она убедилась: в Веронике не было ни капли высокомерия. Просто дочь Рейнхарта страдала от одиночества.

Все мысли о Веронике мигом улетучились из головы Мадлен, стоило ей увидеть низкую полку, где стояла банка с заспиртованным ухом с дырочкой в мочке. Оно принадлежало чернокожему человеку. На мгновение время застыло. Перед мысленным взором Мадлен всплыло озорное мальчишечье лицо Виктора, с серебряной сережкой, болтающейся в правом ухе.

– Ну вот и я.

У нее похолодела кровь. За ее спиной стоял Лефевр. Повернувшись, она поймала пристальный взгляд его темных, бездонных глаз.

– Я приготовил твоему племяннику микстуру от кашля. Потом, когда у меня будет побольше времени, приведешь его снова и покажешь мне.

Мадлен едва отваживалась дышать. Видел ли Лефевр, чтó приковало ее внимание? Догадался ли о ее мыслях?

– Благодарю, месье. Вы очень добры.

– Не за что, Мадлен. Не за что. А сейчас прошу меня простить: я вынужден выпроводить вас обоих и спешно ехать в тюрьму.

Лефевр вывел ее на лестницу, рассказывая о своих усилиях добиться свидания с Рейнхартом, тревогах о здоровье друга и нежелании короля его слушать.

Все это время Мадлен продолжала думать об ухе в банке и о том, разгадал ли Лефевр направление ее мыслей. Сейчас он находился совсем рядом. Бледная, сухая кожа на лице, черные глаза. Пудра, просыпавшаяся с парика на плечи, руки, пахнущие мазью. Нужно как можно быстрее выбраться отсюда. Как можно быстрее.

Они шли по длинному коридору, устланному ковром. На стенах висели потемневшие портреты. Эмиль отстал. Он рассматривал портрет мальчика с собачкой на руках. Мадлен обернулась к племяннику, протянула руку и хотела сказать, чтобы шел быстрее. Воздух за ее спиной колыхнулся. Последовал удар, и все погрузилось в темноту.

Глава 27

Она услышала бой часов. Где-то рядом жужжали колесики какой-то машины. Мадлен медленно и тяжело возвращалась в сознание. В горле пересохло. Язык обложило. Мадлен открыла глаза. Помещение, где она находилась, тускло освещалось колеблющимся пламенем масляной лампы. Который сейчас час? Полночь или еще позже? Колесики ее разума крутились медленно. Мадлен попыталась сесть. Голова отозвалась вспышкой боли. Дотронуться до головы ей не удалось: руки оказались связанными, как и ноги. Мадлен обнаружила, что лежит на столе.

Ее обдало волной тошноты, сменившейся страхом, когда она увидела второй стол с привязанной детской фигурой. Эмиль.

«Я присмотрю за ним, – обещала она умирающей сестре. – Со мной он будет в безопасности». И сама же привела его в логово безумца.

– Скоро же ты очнулась, – услышала она голос Лефевра; вместо халата поверх камзола у него был повязан фартук. – Я всегда думал, что для простой служанки ты слишком умна и догадлива. Ну что, наткнулась на то, чего никак не должна была видеть? Теперь пеняй на себя. Что случилось, то случилось.

– Мой племянник… – едва ворочая языком, произнесла Мадлен. – Отпустите его. Он совсем ребенок. У вас нет причин его убивать.

– И весьма мало причин, чтобы он продолжал жить, – невозмутимо ответил Лефевр. – Сирота или скоро станет сиротой. Что он будет делать, когда ты покинешь этот мир? Его жизнь окажется жалкой и бессмысленной, как и у многих в этом городе. А вот его смерть послужит благородной цели. Он станет частью прогресса науки.

Прогресса науки? Она проснулась или это ей снится?

– Какой науки?

– Науки, именуемой реанимацией. Науки восстановления жизни.

Сознание Мадлен все еще оставалось замутненным. Нет, она не проснулась. Она находилась в плену ужасного кошмара.

– Ты очень кстати привела сюда племянника. Я убедился, что дети, за редким исключением, оказываются более благодатным материалом, нежели взрослые. Вероятно, за счет более мощной жизненной силы. Они лучше реагируют на электрический разряд. Конечно, твой Эмиль телесно слишком слаб, а ты старовата для подобных опытов, но я все равно попробую.

К этому времени Мадлен удалось сесть. Она вспоминала разговоры Лефевра о воскрешении и палочку, разбрасывающую искры.

– Вы убивали этих детей и пытались их воскресить.

– Не просто пытался, – с заметным раздражением возразил Лефевр. – Один раз у меня получилось. Мой подопытный прожил всего несколько минут, затем снова покинул наш мир, но это был несомненный успех. И потому, как понимаешь, я должен продолжать, пока не добьюсь ответа. Не забывай: в Париже ежегодно умирают сотни, если не тысячи детей. Новорожденных младенцев оставляют на ступенях приютов. Одни замерзают, а другие потом голодают в сиротских приютах. Добавь к этому многочисленные семьи, где дети не видят ничего, кроме грязи и ужасающей нищеты. Я выбрал всего нескольких из этой толпы несчастных детей и использовал их для своих исследований.

Мадлен смотрела на Лефевра. Вот кто настоящий безумец. Он решил, что чьи-то жизни не имеют никакой ценности, а потому ими можно распоряжаться по своему усмотрению. Она оглядела его мастерскую: банки с жидкостями, стеклянные бутылки с порошками, ступки и пестики, книги, чаши. И все вне досягаемости. Нужно тянуть время, задавать ему побольше вопросов, держа подальше от Эмиля.

– Моя хозяйка догадалась об этом?

– К сожалению, да, – поморщился Лефевр. – Как и ты, она