Адская игра. Секретная история Карибского кризиса 1958-1964 - Александр Фурсенко

Однако Хрущев не располагал информацией, опираясь на которую можно было бы выйти с этим новым предложением. Сообщения о дискуссиях в Национальном клубе печати и изменения в статусе вооруженных сил США, по-видимому, еще не дошли до Кремля{10}. Разведывательные данные лишь подтверждали серьезность намерений, изложенных в письмах Кеннеди. Больше всего угнетало Хрущева чувство неполноценности СССР в военном отношении по сравнению с США. Он понимал, что, ввязавшись в войну в Карибском бассейне, не сможет одержать победы. Действия Кеннеди с понедельника показывали, что его не удержат советские ракеты на Кубе. Советский народ проявил необычайный героизм, наголову разбив нацизм. Хрущев был участником этого. Но лобовое столкновение в ядерную эру может принести только поражение и разорение Советского Союза. Это была жестокая реальность, от которой лидер второго по мощи военного блока в мире не мог отмахнуться.

«Это — правильная и разумная тактика, — поддержали Хрущева Козлов, Микоян, Пономарев, Брежнев, Суслов и Косыгин. — Это инициатива не только не обострит положения, наоборот: тем самым укрепит Кубу». Хотя не такой была цель операции «Анадырь», предложенный метод урегулирования по крайней мере мог обеспечить безопасность Кубы. Изменение стратегии Хрущева было настолько разительным, что лишь руководство коммунистической партии имело право высказываться и принимать решение.

После того как проголосовали «за», Хрущев предложил: «Товарищи, давайте вечером пойдем в Большой театр. Наши люди и иностранцы увидят нас, и это успокоит их»{11}. Козлов и Брежнев приняли предложение Хрущева. Им было необходимо отвлечься. Если американцы усилят давление, Кремль подаст Кеннеди сигнал о готовности отступить{12}.

Уоррен Роджерс

Мы ждали машины (на стоянке), и (русский) сказал: «Что вы думаете по поводу создавшейся ситуации?»

«Думаю, что она тревожная».

«Как вы считаете, Кеннеди действительно сделает так, как говорит?»

«Черт возьми, конечно… Он сделает то, что говорит»{13}.

Уоррен Роджерс не помнит, чтобы говорил что-либо похожее своему другу Борису на стоянке у отеля «Уиллард» утром в четверг 25 октября. Затем Роджерс сел на телефон в своем офисе вашингтонского бюро «Нью-Йорк геральд трибюн». Борис, однако, полагал, что знал много больше того, чем сказал Уоррен. Он поспешил в советское посольство на 16-й улице в нескольких кварталах от Национального клуба печати, чтобы сообщить, что Роджерс подтвердил информацию бармена. Александр Феклисов подготовил доклад в Москву. «Утром второй журналист (который был вместе с Донованом в Национальном клубе печати) из „Нью-Йорк геральд трибюн“ Роджерс конфиденциально сообщил, что… братья Кеннеди решили поставить все на карту. В следующие два дня начнется вторжение на Кубу»{14}.

Тем же утром советские дипломаты посольства готовили свой план зондирования. Они решили организовать импровизированный ленч для него и Георгия Корниенко, первого секретаря и главного помощника по политическим вопросам посла Добрынина, который уже несколько раз встречался с Роджерсом{15}. В четверг Роджерс недолго сидел за письменным столом. Неожиданно раздался звонок из советского посольства: «Не могли бы вы приехать на ленч с Георгием Корниенко?» Роджерс не был близко знаком с Корниенко, но согласился. Из этого могло что-нибудь выйти.

Корниенко превратил ленч в интервью с Роджерсом. Не раскрывая того, что ему известно о вчерашней дискуссии в Национальном клубе печати, Корниенко поинтересовался мнением журналиста по поводу ситуации на Кубе. Роджерс спокойно изложил, что, как ему стало известно «из различных правительственных источников», «правительство Кеннеди уже приняло принципиальное политическое решение покончить с Кастро»{16}. Более того, он подтвердил, что военно-оперативный план вторжения на Кубу разработан во всех деталях. Дислокация предназначенных для этого вооруженных сил «завершена» и «вторжение может быть начато в любой момент». «В то же время, — заметил он, — президент Кеннеди придает весьма большое значение тому, чтобы в глазах американского народа и возможно практически большинства мирового сообщества подобная акция выглядела оправданной». Поиск «оправдания» осложнял военные приготовления Пентагона. «Каждый день отсрочки, — подчеркнул Роджерс, — делает осуществление вторжения все более сложным делом». Тем не менее, по его оценке, «вероятность такого вторжения остается пока большой»{17}.

Советские представители в Вашингтоне считали информацию Роджерса о намерениях Белого дома по разрешению кризиса наиболее достоверной. Днем в четверг МИД и КГБ направили в Москву доклад об интервью с Роджерсом{18}. Единственно, кого удовлетворил ленч, был Уоррен Роджерс. «У нас состоялся хороший разговор. Я считал, что это было серьезно и что, что они могут сделать — это уступить требованиям Кеннеди и постараться спасти лицо… В основном говорил я, а он задавал вопросы… Не думаю, что он знал о позиции Хрущева»{19}. Более 30 лет Роджерс не представлял, какую тревогу посеял этот «хороший разговор».

Москва, пятница 26 октября

В ночь на пятницу Владимир Семичастный спал в комнате рядом со своим кабинетом{20}. Около 8.30 утра в пятницу 26 октября ему принесли копию сообщения Феклисова о встрече Корниенко с Роджерсом. За 12 часов до того, как от Феклисова пришла первая телеграмма о разговоре в журналистском баре, Семичастный понятия не имел о Роджерсе. Теперь для КГБ он стал наиболее очевидным свидетелем намерений Кеннеди{21}.

Семичастный, в свои 37 лет самый молодой председатель КГБ в ее истории, был новичком в советской разведке. Годом ранее он занимал пост второго секретаря ЦК Компартии Азербайджана. Хрущев избрал его в качестве преемника Александра Шелепина, который был патроном Семичастного в комсомоле. Когда Хрущев уговаривал Семичастного занять эту должность, тот протестовал: «Я ничего не знаю об этом… Я не профессионал». Но Хрущев не хотел, чтобы во главе КГБ стоял кадровый сотрудник этого ведомства. «Наши профессионалы наделали массу ошибок; нам на этом посту нужен политик, которого немного бы боялись…» Он заверил Семичастного, что ценил Шелепина именно за это, а сейчас выдвинул его в члены Президиума. «Вы продолжите то, что он начал», — сказал Хрущев{22}.

Из-за неопытности Семичастный даже в мелочах опирался на руководителей подразделений КГБ. Несмотря на заверения Хрущева, он не вошел в узкий круг властной элиты Москвы. В отличие от Маккоуна, который был приближен к президенту, Семичастного редко приглашали на брифинги к Хрущеву и не спрашивали его рекомендаций по внешнеполитическим вопросам.

Во время кризиса глава КГБ отвечал за координацию всей информации, поступающей из-за рубежа. Его рабочая группа просматривала разведывательную информацию из МИД, ГРУ и, конечно, КГБ. Кризисная команда собиралась в штаб-квартире КГБ на площади Дзержинского. Семичастный решал, какая разведывательная информация попадает в специальную серо-голубую папку, которая ежедневно представлялась Хрущеву{23}.

В пятницу утром самым важным материалом папки Хрущева была информация Роджерса. Обычно Хрущев скептически относился к сообщениям разведки, но читал с интересом. Хотя Хрущев и сомневался в том, что Кеннеди рискнет начать мировую войну, сегодняшняя порция разведывательных сведений была весьма настораживающей. Комментарии американского журналиста подтверждали донесения различных источников о том, что администрацию США выводила из терпения идея длительной блокады, и она готовилась к нанесению удара по пусковым комплексам. Эта информация подкреплялась данными ГРУ, согласно которым Пентагон объявил не только готовность вооруженных сил DEFCON 2 (DEFCON 5 — ситуация мирного времени, DEFCON 1 — война), но и приказал подготовить госпитали к приему раненых{24}.

Хрущев не хотел немедленно вступать в переговоры. Он желал оглядеться и получить максимальные преимущества от наличия ракет на Кубе, прежде чем их убрать. Но теперь это казалось невозможным. Советский лидер вызвал стенографистку и начал диктовать письмо с предложениями, которые он уже обсуждал со своими соратниками. «Вы ошибаетесь, если считаете, что какие-то наши средства на Кубе являются наступательными; — писал он Кеннеди. — Однако давайте сейчас не будем спорить. Видимо, я не смогу убедить вас в этом»{25}.

Хрущев хотел довести до сведения Кеннеди, что в ходе переговоров можно прийти к соглашению и убрать ракеты с острова.

«Давайте же проявим государственную мудрость. Я предлагаю, мы, со своей стороны, заявим, что корабли, идущие на Кубу, не везут никакого оружия. Вы же заявите о том, что Соединенные Штаты не вторгнутся своими войсками на Кубу и не будут поддерживать никакие другие силы, которые намеревались бы совершить вторжение на Кубу»{26}.