У подножия Копетдага - Ата Каушутов

и еще несколько человек. Они уже там.

— Все мои друзья, значит, будут с женами. А как же я один приду? — улыбнулся Хошгельды.

— А ты со мной придешь! Чем плохо? — в тон ему сказала Нартач.

— Ой нет, избавь, лучше я совсем не пойду, — замахал руками агроном.

— Ты, я вижу, всерьез испугался, — засмеялась девушка. — А может быть, тебе просто не хочется там бывать? — не без лукавства добавила она.

— Нет, кроме шуток, я просто сегодня занят.

— Занят так занят. Уговаривать не стану, этого мне уже не поручали, — подчеркнуто равнодушно промолвила Нартач и поднялась. — Разреши мне сорвать вон тот цветок, — протянула она руку в сторону клумбы, на которой росли красные лилии.

— Я тебе сам с удовольствием сорву.

Хошгельды подошел к клумбе, срезал ножницами два цветка и подал их девушке.

— Ну, а что мне сказать Бахар? — спросила Нартач, собираясь уходить.

— Так и скажи, что я занят сегодня.

— Так и скажу, — кивнула девушка и ушла.

Хотя Бахар и Хошгельды жили на одной улице, виделись они очень редко. Если же иногда и встречались, то не останавливались надолго, как прежде, расспрашивая друг друга о делах, а просто здоровались, не задерживаясь ни на минуту.

Нартач довольно часто наведывалась к Хошгельды, а иногда по вечерам обходила с ним вместе молодые посадки тутовника. В колхозе уже стали поговаривать, что Чары-ага выдает свою дочь за агронома. Нязик-эдже и Орсгельды тоже так думали. Нартач скромно молчала, когда при ней возникали подобные разговоры. Но у. Хошгельды и в мыслях ничего подобного не было, а ко всякого рода сплетням и пересудам он всегда относился безразлично.

Когда ушла Нартач, Нязик-эдже позвала сына обедать. Хошгельды умылся, сел за стол на веранде и только принялся за еду, как во дворе появился Покген.

— Что это значит, Хошгельды? — закричал он еще издали.

Хошгельды поднялся, и пригласил гостя зайти отобедать с ним вместе.

— И я не буду есть, и ты не будешь! Сейчас же идем! — сердился Покген. — Все тебя ждут. Я еще когда за тобой посылал? За это время успел в садах побывать, со сторожами поговорить, вернулся, а тебя все нет.

— Я уже поздравлял Бахар с окончанием… — попытался отказаться агроном.

— Вы только посмотрите на него! — всплеснул руками Покген. — Ведь той мы устроили не только в честь Бахар, но и по случаю новоселья. Словом, нечего пререкаться, пошли!

Чтобы не обидеть его, Хошгельды вынужден был последовать за башлыком. По дороге они говорили о хищении винограда в садах.

— Прямо не знаю, что и делать, — жаловался Покген. — Уж сколько времени сторожа выслеживают вора, а толку нет, Нурберды-ага предполагает, что это либо собаки, либо шакалы. Капканы всюду расставили…

— Я говорил сегодня с ним, — заметил Хошгельды, — и ободранные кусты осмотрел. Ошибается Нурберды-ага, не собаки это и не шакалы, это дело рук человека.

— Да и я то же самое сказал. Не сомневаюсь, что это Аллалы. Но, как говорится, не пойман — не вор, — сокрушался Покген.

— Уверен, Покген-ага, что он будет пойман, — заключил Хошгельды, когда они уже шли по двору председателя.

Жилище Покгена почти не отличалось от дома Хошгельды, только у него было на одну комнату больше. На веранде, освещенной электрическим светом, стоял длинный стол, уставленный яствами. Мошкара и бабочки кружились в своей неустанной пляске вокруг лампочки. Тут же, на веранде, но чуть в сторонке, был разостлан большой ковер. Там уже сидели гости — те, что постарше. Молодежь шумно рассаживалась за столом.

— Вот и Хошгельды! — крикнул Овез. — Проходи туда, там-свободное место, — указал он на пустой стул возле Бахар.

Хошгельды сделал вид, что не слышит Овеза, и устроился в противоположном конце стола рядом с Вюши.

Все вокруг шутили, смеялись, громко переговаривались, только агроном не принимал участия в общем веселье и вел себя так, словно попал в малознакомый дом. Склонившись к Вюши, он тихо заговорил с ним.

— Как ты думаешь, друг, кто ворует виноград? — спросил он.

— Конечно, Аллалы, — уверенно произнес Вюши, — тут двух мнений быть не может.

— Возьмись-ка ты за это дело, — предложил агроном. — Только никому ничего не говори, а то если пойдут толки, что ты за Аллалы охотишься, он про это пронюхает и, конечно, перестанет на какое-то время воровать. Ведь уж было так два года назад. Так что лучше молчком действовать. Словом, как говорят, — не выдавай тайны другу, у него и получше тебя друзья найдутся.

— Ладно. С завтрашнего дня начинаю действовать, — солидно заявил Вюши.

— Почему это Хошгельды никого сегодня не замечает? — спросил Аман.

— Что ты, Аман, разве Хошгельды способен кого-нибудь заметить, когда рядом с ним Вюши, — засмеялся Овез. — У них ведь всегда секреты.

— Да какие там секреты, — откликнулся Хошгельды. — Просто мы заспорили. Вюши утверждает, что мираж, который мы видим в пустыне, — это либо отражение Каспийского моря, либо отражение воды, которая протекает глубоко под землей.

— Такое утверждение на Вюши похоже, — тут же подхватил шутку Овез. — Интересно знать только, где это Вюши вычитал, что подземная вода имеет отражение над землей?

— А мне интересно знать, откуда взялось столько воды в твоем последнем докладе, — отозвался Вюши.

Они, конечно, долго перебрасывались бы шутками, но в это время появились еще гости. Это были музыканты и певцы из колхозного ансамбля песни и пляски. Трое из них пришли с дутарами и один со скрипкой.

Покген обрадовался гостям и стал зазывать их к старикам на ковер, но молодежь тянула музыкантов к себе.

Воспользовавшись суматохой, Бахар незаметно ушла с веранды в комнату. А через несколько секунд одна из ее подруг сунула в руку Хошгельды записочку, что не укрылось, однако, от взгляда Вюши.

— Что это тебе пишут? — поинтересовался он.

— Да так, пустяки.

— Все тайны, все тайны! — пропел Вюши.

— Никаких тайн, просто один товарищ хочет продолжать наш с тобой спор о мираже.

— Ну, раз так, значит, дело серьезное, — понимающе подмигнул Вюши.

Посидев еще некоторое время, Хошгельды тоже вышел.

— Заходи, садись вот сюда, — тихо проговорила Бахар, когда Хошгельды появился в дверях, и зачем-то подвинулась на тахте, хотя там хватило бы места на пятерых.

Но Хошгельды не воспользовался ее предложением и сел на стул, что стоял возле письменного стола. От него не ускользнул грустный вид Бахар, хотя он и старался на нее не смотреть. Он чувствовал, что Бахар чем-то встревожена, но истолковывал это по-своему.

"Наверно, родители не дают ей покоя, требуют, чтобы она вышла за меня замуж, а она любит другого… Но ничего, я тоже не маленький и сумею сохранить достоинство".

— Зачем