Информация - Роман Сенчин

Деньги были, но выбрасывать на ветер пять тысяч баксов – почти сто пятьдесят тысяч рублей, – это, согласитесь, дикость какая-то. Сам стрелял, сам и отвечай. А мне кто поможет, если я попаду в подобную переделку? Кто поможет мне разрулить мои нынешние проблемы?… Только вот остался вопрос: «Селика»-то оформлена на Ивана, и ссориться с ним по-крупному довольно рискованно.

В общем, во многом из-за случая с Иваном покупка пистолета отменилась. Не факт, что я по пьяни тоже не открою пальбу. У меня на площадке тоже черт знает что происходит… И вообще – у каждого первого есть масса причин стать Евсюковым.

Да, я ничего еще не писал о своих соседях. Но теперь уже и поздно. Так, вкратце.

У нас на площадке четыре квартиры. Живут люди, мягко говоря, не из интеллигенции. Постаревшие дети тех, кого полсотни лет назад свозили сюда из деревень работать на ЗИЛе, АЗЛК (и один завод, и остатки другого отсюда в пятнадцати минутах ходьбы).

Где эти пожилые уже дети работали, где работали их дети лет тридцати, как их всех вообще звали, я не знаю, да никогда и не интересовался, ограничиваясь при встрече бесцветным: «Здравствуйте». Они же вроде бы поначалу (как только я переехал) были не против задружить, как это принято в их среде, – ходить друг к другу в гости, выпивать вместе, занимать друг у друга соль, трепаться на лестнице, но я не ответил на эти знаки и вскоре тоже стал получать лишенное интереса: «Здравствуйте… здорово».

Морщинистые, худые мужики часто курили возле мусоропровода, страшные одутловатые женщины шныряли из квартиры в квартиру в рваных халатах; иногда сквозь стены и двери слышалось безобразное орание псевдонародных песен типа «Зачем вы, девушки, красивых любите?». Случалось, возникали шумные скандалы, бой посуды, кипиш в подъезде… Я относился к этому не то чтобы равнодушно, но с пониманием: жизнь, мол. Правда, возникало жутковатое ощущение, что я не в Москве с ее Третьяковкой, храмом Христа Спасителя и прочими так называемыми духовными жемчужинами, а в каком-то населенном откинувшимися зэками и зэчками поселке.

А совсем недавно, уже в тот период, когда меня вовсю грызли серьезные неприятности, на нашей площадке разыгралась целая драма.

Был выходной. Я выпивал и смотрел телевизор; конечно, ворошил в мозгу события последних месяцев – знакомство с Ольгой, беременность Полины, случай с Иваном, первые письма-угрозы от неведомого мужа Веры, мой долг Наталье… И тут загрохотали тяжелые удары в железную дверь.

У нас, как во многих подъездах без консьержки, закутки с двумя квартирами защищены внешней дверью. И вот в нее долбили – долбили так мощно и нагло, что у меня зашевелились волосы. Никакой пьяный Иван так долбить не станет. Потом затрезвонили в мою квартиру. Но быстро прекратили – звонок смолк. А долбить продолжали. Я выключил телевизор, сжался на диване.

Конечно, был испуган. Да не то что испуган!.. Хотя как это все передать… Сжался, не шевелился, как будто любое мое движение могли услышать там, за двумя дверьми, и начать долбить активнее; недавнее вялое ворошение событий превратилось в бешеное их тасование. Я судорожно пытался угадать, кто рвется в мою квартиру, кому я так сильно нужен?… И хотелось стать невидимым, исчезнуть, раствориться… Вот так же прячутся под кровати и в шкафы киношные ничтожества, когда к ним приходят герои, чтоб уничтожить зло… Пульсировала детская надежда, что вот сейчас долбение прекратится, тот, кто за дверью, плюнет и уйдет. Хрен с ним, дескать, пускай живет, гнида.

И как я обрадовался, какую легкость почувствовал (словно бы острые щипцы отпустили меня), когда наступила тишина. Даже привстал. И сразу рухнул обратно, услышав жужжание, и следом – визжащий скрежет. Дверь резали!..

Ладно, не стану описывать свое состояние. Все равно стопроцентно достоверно не получится; к тому же многие, наверное, могут представить (хотя бы по тем же фильмам), что чувствует и как ведет себя человечек, когда к нему рвутся убийцы. Скажу только, что всерьез возникла мысль выпрыгнуть из окна, – там может спасти чудо, а здесь, я был уверен, уже все…

Визжащий скрежет прекратился, в тамбуре затопали; потом отчетливо, словно второй, хлипкой, обитой дерматином двери не существовало, прозвучал вопрос:

– Какая шестьдесят пятая?

И женский голос так же отчетливо ответил:

– Вот эта, слева.

Меня окатила горячая волна счастья: «Не моя!» Моя квартира была шестьдесят четвертой.

И новые мощные и наглые удары, но уже нестрашные – не ко мне.

Я глотнул водки прямо из бутылки и на цыпочках побежал в прихожую. Приложился к глазку.

В тамбуре толклись три милиционера (у одного я заметил на шевроне надпись «Служба судебных приставов»), пожилая женщина, которую несколько раз и довольно давно видел возле лифта, и еще один мужчина в синем комбинезоне, с «болгаркой» в руках.

– Откройте! – колотя кулаком в жестяную набойку возле замка, кричал один из милиционеров. – Откройте, иначе будем ломать! – Он обернулся к женщине: – Вы точно уверены, что они там?

– Ну я же уже говорила… Я и вызвала вас, когда увидела, как он в подъезд вошел. С утра наблюдала.

– Откройте дверь! – продолжил колотить милиционер. – Откройте, милиция!

В общем, замок сломали, вошли в квартиру. А дальше – визг, ругань, громыхание мебели… Я вернулся в столовую, плотно закрыл дверь. Включил телевизор, выпил, закусил ветчиной. Кряхтя, как после рабочего дня, лег на диван. Наблюдал за той легкостью, что гуляла, резвилась внутри. Хотелось смеяться и плакать от счастья. Наверняка нечто подобное чувствует уцелевший в катастрофе…

Позже узнал: оказывается, соседи, муж с женой, снимали эту квартиру у старушки. Та умерла, а они продолжали жить, и уже не платили дочери умершей. Дочь и не хотела денег – требовала, чтобы они съехали. Около года, оказывается, длилась эта война, с судами и разборками, и вот завершилась принудительным выселением.

Дверь в квартиру женщина починила, а вот стальная так и осталась с разрезанным замком. Я несколько раз говорил, что надо бы что-то сделать, исправить, хозяйка соглашалась, но ничего не предпринимала. И до сих пор стальная дверь бесполезна. Сейчас это, естественно, меня напрягает предельно – любой урод с двух пинков может оказаться у меня. Не говоря уж о тех, кто решил со мной разобраться. Единственное, наверно, что их удерживает, – уверенность, что меня здесь попросту нет. Свет я не зажигаю, не отвечаю на телефонные звонки, передвигаюсь по комнатам осторожно и тихо, как мышь. В основном сижу в уголке, в закутке без окон, набиваю в ноутбуке свою историю.

Да, начал-то я про Наталью, но опять сбился на другое, тоже, как мне кажется, важное. По крайней мере, дополняющее картину.

А с Натальей… В общем, она периодически наседала на меня с требованием решать вопрос насчет долга. Причем речь велась в основном не о том, чтобы я выплачивал срочно эти миллионы, а чтобы погасить ее долг передо мной за счет моего.

Несколько раз она звонила сама, минуя представителя. Сначала – весной-летом – предлагала относительно спокойно, вроде бы делая мне одолжение, уменьшая мою сумму, потом – более настойчиво, подключив Лиану и Макса (они писали мне на имейл, звонили по телефону, а позже по скайпу, который я с какого-то хрена взял и установил; что меня задело, так это активность Макса, наверняка подогретая Натальиными обещаниями что-нибудь ему заплатить в случае удачного исхода, – денег-то у него теперь не водилось).

И чем ближе подступали рождественские каникулы, тем мощнее давила Наталья. Видимо, решила съездить с муженьком и ребенком куда-нибудь за границу, а тут угроза, что ее тормознут на таможне по стоп-листу.

Я стабильно, но довольно мягко, дипломатично отказывался от ее предложений. Но одна ее выходка меня взбесила, и я сорвался.

Дело в том, что после увольнения Руслана из агентства решил сваливать и я. Во-первых, дни, проводимые в этом гибнущем учреждении, можно было употреблять на зарабатывание неплохих денег во фрилансе, а во-вторых, – быть с Ольгой, в которую я уже всерьез влюбился, и делать вид, что мы с ней всего лишь коллеги, было тяжело и неправильно, почти невыносимо. Лучше встречаться по вечерам и тогда уже не скрывать своих чувств.

Так или иначе в начале ноября я уволился, а буквально через неделю-полторы мне позвонила бухгалтерша из агентства и сообщила, что пришла бумага с требованием удерживать из моей зарплаты двадцать пять процентов. Требовала этого моя бывшая жена. В ответ ей отослали другую бумагу, что я с такого-то числа в агентстве не работаю, и копию приказа об увольнении.

– Вот сука! – недоумевал я. – Что ей неймется?!

Несколько дней переживая этот случай, я пил и вспоминал (в который раз за последние четыре года), как мы с ней познакомились, как не могли друг без друга тогда, в первые месяцы знакомства, как я перетащил ее в Москву; свадьбу вспоминал, поездку в Париж, прогулки по Елисейским Полям и ее восторг на смотровой площадке Сакре-Кера, наши не такие уж плохие дни в Москве…