Идеальный шпион - Джон Ле Карре

— Перезвони мне по моему личному, старина, — взволнованно отвечал Найджел.

— Тот парень на фотографии — это наш приятель с Корфу. Сомнений нет, — доложил Бразерхуд.

— Ты уверен?

— Я уверен, потому что мальчик уверен. Когда вы подадите команду к эвакуации?

Приглушенное потрескивание, потому что Найджел на другом конце зажимает в кулак микрофон. Но, видимо, трубку у уха он оставляет.

Долгое молчание.

— Мы утром выходим на связь на частоте 0500, — говорит Найджел. — Возвращайся в Лондон и отоспись хоть немного.

Он положил трубку.

Лондон был от него на востоке, Бразерхуд направился на юг, держась указателей на Рединг. В каждой операции есть числитель и знаменатель. Числитель — это то, что тебе полагается делать. Знаменатель — это то, как ты это делаешь.

Адресованное Тому письмо было со штампом Рединга, твердил он себе. Отправлено поздно вечером в понедельник или же самой первой почтой во вторник.

«Он позвонил мне в понедельник вечером», — сказала Кейт.

«Он позвонил мне в понедельник вечером», — сказала Белинда.

Вокзал в Рединге занимал угол аляповатой площади, а низкое красно-кирпичное его здание напоминало конюшню, в зале ожидания висело расписание поездов из Хитроу и обратно. «Вот что ты сделал. На твоем месте я сделал бы то же самое. В Хитроу для отвода глаз ты оформился на вылет в Шотландию, а потом в последнюю минуту, чтоб все было шито-крыто, прыгнул на поезд в Рединг». Оглядев вокзал, он заметил билетную кассу и подошел к ней. В петличке у кассира был маленький значок с изображением вагонного колеса. Бразерхуд положил на лоток кассира пятифунтовую бумажку.

— Разменяйте, пожалуйста, так, чтобы мне позвонить.

— Извините, дружище, не могу, — сказал кассир и опять углубился в газету.

— Но в прошлый понедельник вы это сделать смогли, не так ли?

Кассир тут же вскинул голову.

Служебное удостоверение Бразерхуда было зеленое с красной фломастерной полосой по диагонали, перечеркивающей его фотографию. Повертев удостоверение в руках, кассир вернул его Бразерхуду.

— Никогда еще не встречал такого, — сказал он.

— Высокий малый, — сказал Бразерхуд. — С черным чемоданчиком. Мог быть в черном галстуке. Культурная речь, хорошие манеры. Должен был сделать ряд звонков. Припоминаете?

Кассир исчез, и минутой позже на его месте возник приземистый индус с изможденным лицом пророка.

— Вы дежурили здесь в понедельник вечером? — спросил Бразерхуд.

— Сэр, в понедельник вечером дежурил здесь я, — ответил индус с таким видом, словно никогда в другое время дежурить здесь он не мог.

— Приятный джентльмен в черном галстуке…

— Знаю, знаю, мой коллега уже сообщил мне подробности.

— Сколько денег вы ему разменяли?

— Господи Боже, разве это так важно? Если я согласился разменять человеку деньги, то это мое личное дело, и касается оно только моей совести и кошелька.

— Сколько денег вы ему разменяли?

— Ровно пять фунтов, просил пять и получил пять.

— В каких монетах?

— Исключительно пятидесятипенсовиками. Звонить по городскому ему не требовалось. Я спросил его, и он ответил мне совершенно четко. Я хочу узнать у вас, разве это опасно? Подрывает какие-нибудь устои?

— А он вам какую купюру дал?

— Насколько я помню, купюра была в 10 фунтов. Поклясться не могу, но смутно мне видится десятифунтовая бумажка, которую он вытащил из бумажника, сказав: «Пожалуйста».

— Железнодорожный билет он тоже оплатил из этих десяти фунтов?

— На это ответить проще простого. Билет II класса до Лондона в один конец стоит 4 фунта 30 пенсов. Я дал ему десять пятидесятипенсовиков и причитающуюся мелочь. Вопросы исчерпаны? Очень надеюсь, что да. Полиция, знаете ли, нам житья не дает. Что ни день, то дознание — и так всю неделю.

— Это тот человек? — спросил Бразерхуд. В руках у него была свадебная фотография Пима и Мэри.

— И вы здесь, сэр! На заднем плане. И в качестве шафера, по-моему. Это что, официальное дознание? А то ведь фотография очень нечеткая.

— Это тот самый человек?

— Что ж, утверждать, что это не он, не берусь — лучше всего так это сказать.

«Пим смешно бы его изобразил, — подумал Бразерхуд. — Он копирует этот выговор так, что не отличишь. Он стоял здесь возле поручней, изучая расписание поездов, отправляющихся из Рединга после одиннадцати по будням. А уехать ты мог куда угодно, кроме Лондона, потому что именно в Лондон ты купил себе билет. Время у тебя было. Время для сентиментальных телефонных разговоров. Время, чтобы написать сентиментальное письмо Тому. Самолет твой вылетел из Хитроу в 8.40 без тебя. Самое позднее к восьми ты принял решение. Около 8.15, судя по показаниям служащих аэропорта, ты и разыграл свою маленькую комедию с самолетами в Шотландию. После чего, надвинув шляпу на лоб, поспешил к экспрессу на Рединг и распрощался с аэропортом, быстро и без лишних слов, как это ты умеешь».

Бразерхуд вернулся к железнодорожному расписанию.

«Времени полно, — повторял он. — Положим, из Хитроу ты выехал в 8.30. Между 9.15 и 10.30 из Рединга в обоих направлениях были поезда, но ты не уехал. Вместо этого ты писал письмо Тому. Где же ты занимался этим?»

Он опять вышел на площадь.

«В пивной с неоновой вывеской. В лавке, торгующей рыбой с картошкой. В открытом всю ночь кафе, где засели проститутки, где-то тут на этой убогой площади ты и примостился, чтобы научить Тома, что делать, когда мир начнет рушиться».

Телефонная будка стояла у входа в здание вокзала, она была ярко освещена, чтобы предотвратить бесчинства хулиганов. Пол в ней был усеян бумажными стаканчиками и осколками битого стекла. Крытые уродливой серой краской стены испещряли надписи и любовные послания. Но, несмотря на это, будка была удобной. «Говоря свои последние „прости“, ты имел хороший обзор площади. Почтовый ящик был вделан в стену совсем неподалеку. Сюда ты и кинул свое письмо со словами: „Что бы ни произошло, помни, как я тебя люблю“. А потом ты отправился в Уэльс. Или в Шотландию. Или улизнул в Норвегию, чтобы наблюдать, как кочуют стада оленей. А может быть, отправился в Канаду, готовый к тому, чтобы питаться консервами».

Даже очутившись у себя в квартире на Шеперд-Маркет, Бразерхуд не исчерпал своей энергии. Официальную связь с полицией фирма осуществляла через старшего инспектора Беллоуза из Скотлэнд-Ярда. Бразерхуд набрал номер его домашнего телефона.

— Что вам удалось разузнать относительно достопочтенного джентльмена, о котором я справлялся утром? — спросил он и, к облегчению своему, не услышал в голосе Беллоуза сдержанности, когда тот зачитывал ему факты, которые Бразерхуд аккуратно записал.

— Можете сделать мне подобное, но с другой кандидатурой?

— С удовольствием.

— Лемон. Почти лимон. Имя Сид или Сидней. В летах, вдовец, проживает в Сербитоне, недалеко от железной дороги.

Нехотя Бразерхуд набрал номер Главного управления и вызвал из секретариата Найджела. С опозданием и раздираемый наклонностями более преступными, он все же знал, что должен подчиниться. Как подчинился сегодня, изливая презрение на американцев. Как в конце концов подчинялся всегда и не из любви к рабству, но потому, что верил в необходимость борьбы и, несмотря ни на что, в их совместную деятельность. Как только раздался голос Найджела, начались помехи. Помехи эти не были случайными.

— В чем дело? — грубо спросил Найджел.

— Я про книгу, о которой говорил Артелли. Он называл ее материалом для кодирования.

— Я решил, что он болтает глупости. Бо собирается проконсультироваться на самом высоком уровне.

— Скажи им, чтобы проверили гриммельсгаузеновского «Симплициссимуса». Есть подозрения. И предупреди, что издание должно быть обязательно старым.

Долгое молчание. Опять помехи. «В ванной он, что ли? — подумал Бразерхуд. — Или в постели с женщиной. Что он там, в самом деле?»

— Скажи по буквам, — осторожно произнес Найджел.

10

Вслушиваясь в сумятицу внутренних голосов, Пим усилием воли заставлял себя сохранять безмятежность. «Будь по-королевски щедр, — твердил он себе. — Прояви благосклонность к этому мальчику, который был некогда тобою. Люби его со всеми его недостатками, со всеми тщетными его усилиями и стремлениями».

* * *

Если в жизни Пима был безоблачный период, когда все роли, которые он разыгрывал, имели успех и все у него получалось как нельзя лучше, так что о большем он не смел и мечтать, это, несомненно, были первые семестры в Оксфордском университете, куда его отправил Рик, видевший в Оксфорде неоспоримый пролог к тому, чтобы сын его стал лордом, главным судьей, что обеспечило бы ему место среди великих и высокочтимых. Дружеские отношения между ними тогда упрочились, как никогда. После исчезновения Акселя последние месяцы одинокого пребывания Пима в Берне стали расцветом их письменного общения. Фрау Оллингер с ним едва разговаривала, герр Оллингер с головой ушел в проблемы выживания его фабрики в Остермундигене, и Пим в одиночестве бродил по городу, совсем как раньше, когда только поселился в Берне. Но по вечерам, уставясь в безмолвную стену, он писал длинные, откровенные, исполненные нежности письма Белинде и единственному своему якорю спасения — Рику. В ответ на такое его внимание Рик стал писать еще изысканнее и цветистее. Тоскливые послания из медвежьих углов прекратились. Конверты и почтовая бумага стали толще, солиднее, приобрели броские штемпели. Вначале письма со штемпелем Экспериментальной компании Ричарда Т. Пима приходили к Пиму из Кардифа, сообщая, что «Тучи Неудач и Невезения рассеялись раз и навсегда благодаря заступничеству Провидения, которое я теперь не могу считать ни чем иным, как свойским парнем», а месяц спустя, из Челтенхема — в последнем письме: «предприятие „Недвижимость и Финансы Пима и Партнеров“ ставило его в известность, что „совершаются некие Действия, в результате коих Будущность Пима будет обеспечена и Нужда Навеки забудет дорогу к его Дому“». Самым последним был отпечатанный на машинке текст по-королевски элегантной почтовой открытки, гласившей, что «согласно Нововведению, одобренному всеми Сторонами, все, касающееся Дел Вышеозначенной Компании, будет рассматриваться Опекунским Фондом „Пим и Акционированная собственность“ (Нассау), Парк-Лейн, Уэст-Энд».