Идеальный шпион - Джон Ле Карре

— А я-то считала их завзятыми нейтралами и гуманистами! — воскликнула девушка, потрясенная описанием побоев, которым подвергся он, переходя через австрийскую границу.

— Только не в отношении людей, выделяющихся из общего ряда, — сурово заметил Пим. — Не в отношении тех, кто отвергает нормы буржуазной нравственности. У этих швейцарцев законов только два. Нельзя быть бедным и нельзя быть иностранцем. А я был и тем, и другим.

— Сколько же всего вы вытерпели, — сказала она. — Фантастика! А я ничего в жизни не видела.

Третьей он изображал себя романистом, бытописателем темных углов и обличителем испорченных нравов, чья рукопись еще не представлена в издательство, но ждет своего часа у него дома в старом шкафчике.

В один прекрасный день на горизонте появилась Джемайма. Мать отправила ее в Оксфорд, в колледж, где студентки обучались делопроизводству, секретарской работе и печатанию на машинке. Джемайма была длинноногой и рассеянной, и вид у нее был такой, словно она постоянно всюду опаздывает. Она была хороша, как никогда.

— Я люблю тебя, — говорил ей Пим у нее в комнате, передавая ей за столом куски фруктового пирога. — Что бы ни было и каким бы страданиям я ни подвергался, я не переставал тебя любить!

— А каким страданиями ты подвергался? — спросила Джемайма.

Джемайма заслуживала отдельной истории, и ответ Пима явился неожиданностью даже для него самого. Позднее он решил, что ответ этот вызрел в нем давно и выскочил самопроизвольно, так что Пим просто не успел удержать его.

— Страданиям за Англию, — ответил он. — Мне повезло, что я вообще остался жив. Если я кому-нибудь расскажу все, меня убьют.

— Почему убьют?

— Это секрет. Я поклялся никому это не рассказывать.

— Тогда почему ты рассказываешь мне?

— Я тебя люблю. Я должен был совершать ужасные жестокости. Ты не можешь себе представить, каково это — носить в себе подобные секреты.

И услышав самого себя как бы со стороны, Пим вспомнил слова Акселя, сказанные им уже под самый конец: «В жизни нет ничего, что бы не повторялось».

На следующем своем свидании с Джемаймой он описал ей храбрую девушку, вместе с которой ему пришлось выполнять свою сверхсекретную работу. Мысленно он представлял себе одну из тусклых фотографий военного времени — красотки, награжденные медалями за участие в еженедельном парашютном десанте во Франции.

— Звали ее Уэнди. Мы вместе совершали секретные операции в России. Мы очень сдружились.

— Ты с ней спал?

— У нас были не того рода отношения. Отношения профессиональные.

Джемайма была заинтригована.

— Ты хочешь сказать, что она была проституткой?

— Нет, конечно! Она была секретным агентом. Таким же, как я.

— А с проститутками ты когда-нибудь спал?

— Нет.

— А Кеннет спал! С двумя сразу. С двух разных концов.

«Каких еще концов? — подумал Пим, ощущая, как закипает в нем негодование. — Я герой необъявленной войны, а она рассуждает со мной о сексе!» В отчаянии он накатал двенадцатистраничное послание Белинде, в котором признавался ей в платонической любви, но к тому времени, как пришел от нее ответ, он забыл, чем был этот ответ вызван. Иногда Джемайма заходила к нему без приглашения, запросто, ненакрашенная и с волосами, скромно зачесанными за уши. Она кидалась на его кровать и, лежа на животе, читала Джейн Остин, болтая в воздухе голыми ногами и и позевывая.

— Можешь погладить меня под юбкой, если хочешь, — однажды сказала она ему.

— Спасибо, мне так хорошо, — ответил Пим.

Не смея больше ее беспокоить, он пересел в кресло и читал «Хрестоматию по древнегерманской литературе» до тех пор, пока она не скорчила гримасу и не ушла. Некоторое время после этого она к нему не заходила. Он постоянно сталкивался с ней в кинотеатрах, которых в Оксфорде насчитывалось семь, так что на обход их тратилась целая неделя. Каждый раз она была с новым кавалером, а однажды, в подражание брату, сразу с двумя. За это время один раз ее навестила Белинда, предупредившая Пима, что вынуждена будет сторониться его, иначе это будет нехорошо по отношению к Джем. Желание Пима понравиться Джемайме достигло к тому времени небывалых размеров. Он трапезничал в одиночестве и выглядел так, словно его донимала бессонница, но она по-прежнему была неуловима. Как-то вечером, проходя мимо кирпичной ограды, он намеренно до крови ободрал об нее руку, после чего поспешил на Мертон-стрит, в фешенебельную квартиру Джемаймы, где застал ее перед электрическим камином — она сушила свои длинные волосы.

— С кем это ты подрался? — спросила она, прижигая ему руку йодом.

— Есть вещи, о которых я не могу говорить.

— Если бы я была мужчиной, — сказала она, — я бы не тратила сил ни на какие драки. Я не играла бы в регби, я не занималась бы боксом, я не стала бы выполнять шпионские задания. Даже верхом бы я не ездила. Я экономила бы все силы, какие только можно, и только трахалась бы, трахалась и трахалась с утра до вечера.

Пим ушел от нее, вновь возмущенный легкомыслием тех, кто не умеет понять его высокое предназначение.

«Дорогая Бел,

неужели ты не можешь чем-нибудь помочь Джемайме? Мне просто больно видеть, как она погибает!»

* * *

Знал ли Пим, что искушает Господа Бога? Разумеется, сейчас, в эту ветреную ночь, когда море так шумит, а я пытаюсь писать обо всем этом, хотя с тех пор прошло столько лет, я это знаю. Кого же как не Создателя искушал он, плетя свои глупые басни? Пим сам накликал на себя свою судьбу, и это так же точно, как если б он помнил это в своих молитвах, а Бог внял им, как он это часто делает, заготовив приманку, видимую всякому глазу, даже ангельскому, — божественный отклик ждал его в каморке швейцара, когда он спустился туда, узнать, кто любит его и помнит о нем в это субботнее утро перед завтраком.

Вот оно! Письмо в голубом конверте! Неужели от Джемаймы — или же от добродетельной Белинды, подруги Джемаймы? Может быть, от Лаладжа — или от Полли, от Пруденс, от Анны? Нет, Джек, все они были ни при чем. Письмо это, как и большинство дурных вещей, было от вас. Вы писали Пиму из Омана, из разведывательных частей миротворческого корпуса, хотя марка была истинно британской и на конверте значилось: «Уайтхолл», потому что письмо прибыло в Англию специальной почтой.

«Мой дорогой Магнус,

как ты поймешь из первых же строк письма, я оставил бернскую круговерть ради жизни более суровой, потому что в настоящее время я прикомандирован к военной миссии, что придает моему здесь пребыванию дополнительный интерес. Деятельности на благо церкви я все же продолжаю уделять время, и надо признаться, что некоторые арабы здесь — отличные певчие. Тебе я пишу по двум причинам:

1) Пожелать тебе всяческих успехов в занятиях и заверить тебя в том, что успехи эти меня весьма интересуют.

2) Обобщить тебе, что я передал твои координаты в сестринскую церковную общину в Англии, узнав, что им не хватает теноров. Так что, если случится, что к тебе обратится парень по имени Роб Гонт, отрекомендовавшись моим другом, я надеюсь, ты разрешишь ему ради нашей дружбы угостить тебя в баре и развлечь интересной беседой. Между прочим, он в чине подполковника и командора».

Ждать Пиму пришлось недолго, хотя каждая минута после этого ему казалась вечностью. В следующий вторник, вернувшись с важной консультации по теории аблаута, он нашел поджидавший его второй конверт. Этот конверт был бурый, толстый, такой в последующие годы мне больше не попадался. Бумага была полосатой, что делало ее похожей на рифленый картон, хотя поверхность была маслянисто-гладкой. На оборотной стороне не было ни имени, ни адреса отправителя, даже изготовитель конвертов не указывался. Зато имя и адрес Пима были безукоризненно четко отпечатаны на машинке, проштемпелеван конверт был точно по центру, и, когда в безопасности своей комнаты он стал вскрывать конверт, обнаружилось, что склеивает его прорезиненная лента, пахнущая какой-то кислотой и состоящая из липких нитей, как жевательная резинка. Внутри находился один-единственный белый листок плотной бумаги, не столько сложенный, сколько разглаженный. Когда он разворачивал листок, великому разведчику сразу же бросилось в глаза отсутствие водяных знаков. Шрифт был крупным, словно письмо предназначалось близорукому, строчки шли идеально ровно.

«Почтовый ящик 777

Военное министерство

Уайтхолл

Дорогой Пим,

наш общий друг Джек рассказал мне о Вас много лестного, и я был бы очень рад возможности познакомиться с Вами, и обсудить важные и представляющие взаимный интерес вопросы, в разрешении которых Вы можете быть нам крайне полезны. К несчастью, в настоящий момент я чрезмерно загружен работой и к тому времени, когда Вы получите это письмо, буду находиться в командировке за границей. Поэтому, пока суд да дело, я бы хотел предложить Вам встретиться с моим коллегой, который в следующий понедельник как раз будет в Ваших краях. Если Вы согласны, то почему бы Вам, сев на автобус до Берфорда, не подъехать к пивной „Монмаут“ часам к двенадцати? Чтобы вам легче было узнать друг друга, при себе у него будет „Ален Куотермейн“ Райдера Хаггарда, а Вам я рекомендую запастись номером „Файнэншл таймс“, который печатается на розовой бумаге. Зовут его Майкл. Как и Джек, он отличный вояка, в чем-то подобный воину Михаилу Архангелу. Не сомневаюсь, что вы понравитесь друг другу.