Идеальный шпион - Джон Ле Карре

— И когда же это произойдет? — спрашивает Маунтджой. — Полагаю, что к году тысяча девятьсот девяностому?

— Возможно, и так. А возможно, сегодня вечером.

Внезапно становится очевидно, что Артелли знает больше, чем говорит. Гипотеза стала для него непреложной истиной.

Бразерхуд первым подхватывает намек.

— Почему же все-таки сегодня — говорит он. — Почему не к тысяча девятьсот девяностому?

— В чешских передачах появилась вообще какая-то странность, — с улыбкой признается Артелли. — Тут и там в эфире появляются обрывки информации. Прошлой ночью пражское радио обратилось вдруг к какому-то профессору, которого в природе не существует.

Как крик о помощи, обращенный к тому, кто способен воспринимать лишь членораздельную речь. Потом, мы постоянно слышим сигналы о помощи — на коротких волнах, сигналы направляемые из чешского посольства в Лондоне. Четыре дня кряду они вклинивали свои коротковолновые сигналы в основную трансляцию Би-би-си. Словно чехи потеряли в лесу ребенка и кричат на все лады в надежде, что крики эти каким-нибудь образом дойдут до него.

И еще прежде, чем замер монотонный голос Артелли, включается Бразерхуд.

— Разумеется, следуют сигналы из Лондона, — яростно начинает доказывать он и с вызовом опускает сжатый кулак на стол. — Разумеется, чехи действуют! Господи, сколько раз еще надо это вам объяснять! Два года без перерыва эти проклятые чехи ведут передачи оттуда, где появляется Пим, и, разумеется, передачи эти совпадают с его передвижениями. Это радиоигра. В нее играют, когда хотят замарать человека. Вы упорно повторяете одно и то же и ждете, пока у кого-то не выдержат нервы. Чехи не дураки. Иной раз мне кажется, что глупость проявляем мы.

Артелли бесстрастно поворачивается к Ледереру и криво усмехается, как бы говоря: «Посмотрим, сможете ли поразить их вы». При этом Гранту Ледереру совершенно некстати вспомнилось роскошное обнаженное тело Би, лежащее на его теле, и ангельская прелесть ее ласк.

— Сэр Майкл, я вынужден начать с другого конца, — безмятежно произносит Ледерер заранее заготовленные слова и прямо обращается к Браммелу: — Я перенесусь на десять дней назад, в Вену, если вы не возражаете, сэр, а оттуда проследую в Вашингтон.

Никто не смотрит на него. Начинай, откуда считаешь нужным, говорили они ему, и скажи наконец то, что должен сказать.

* * *

В нем проснулся другой Ледерер, и он с радостью приветствует новую версию самого себя. Я охотник за наградами, курсирующий между Лондоном, Вашингтоном и Веной, держа Пима постоянно в поле моего зрения. Я тот самый Ледерер, кому Би, едва только нам удается улизнуть от микрофонов, громогласно сетует на то, что Пим еженощно делит с нами наше супружеское ложе. Тот самый Ледерер, который ночью то и дело просыпается в поту сомнений и неуверенности, чтобы, проснувшись утром, опять застать Пима, прочно расположившегося между нами. Тот самый Ледерер, который весь последний год — начиная с того момента, когда фамилия Пима впервые подмигнула мне с компьютерного экрана, — выслеживал его, вначале как абстракцию, затем как друга-сумасброда. Заседал с ним в бесконечных комиссиях и комитетах — верный и такой расположенный к нему друг. Веселился с ним и его семьей на семейных пикниках в Венском лесу, а потом стремглав летел к письменному столу и со свежими силами анализировал и разлагал на части то, чем только что наслаждался. Я тот самый Ледерер, который слишком легко привязывается к людям, а потом мстит тому, кто его держит и не отпускает от себя, который то благодарен великому Векслеру за каждую его кривую ухмылку и дружеское похлопывание по плечу, а то, минутой позже, напускается на него с бранью, зло высмеивая его, всячески унижая, стирая в воспаленном мозгу его образ, мстя ему за то, что он стал еще одним из моих разочарований.

Не важно, что я младше Пима на целых двадцать лет. В Пиме я различаю то же, что различаю в себе — душу, тонкую и переменчивую. Он, как и я, один из тех, кто даже за игрой с детьми испытывает тягу к самоубийству или насилию. «Господи Боже, он один из нас! — хочет выкрикнуть Ледерер прямо в лицо этим сонным лизоблюдам вокруг. — Не из вас, конечно, а из меня. Мы с ним оба законченные психопаты». Но, разумеется, ничего подобного он не выкрикивает. Он говорит — здраво и умно рассказывает про свой компьютер.

Но еще перед этим, по-прежнему спокойно и бесстрастно, Ледерер обрисовывает ситуацию, которая сложилась в августе, когда обе стороны — Ледерер бросает уважительный взгляд на своего героя Бразерхуда — договорились, что дело Пима следует бросить, а комиссию по расследованию — распустить.

— Но брошено это дело не было, правда? — говорит Бразерхуд, не давая себе труда на этот раз чем-нибудь предварить свое вмешательство. — Вы продолжали наблюдение за его домом и, могу поклясться, запустили парочку-другую жучков и в других местах.

Ледерер бросает взгляд на Векслера. Векслер хмурится и трет лицо, как бы говоря: «Ах, не впутывайте меня во все это!» Но Ледереру вовсе не хочется принимать эту подачу, и он бестактно выжидает, пока вместо него мяч не подхватит Векслер.

— С нашей стороны, Джек, было принято решение суммировать все доказательства, которыми мы в настоящий момент располагаем, — нехотя поясняет Векслер. — Мы склонились тогда к тому, чтобы постепенно ослабить… э, не нагнетая драматизма… медленно свести на нет…

Последовавшую тишину нарушает Браммел, который с бодрой улыбкой произносит:

— Одним словом, вы хотите сказать, что наблюдение продолжалось. Это вы подразумеваете?

— Но очень ограниченное, абсолютно минимальное на всех уровнях, Бо.

— По-моему, мы все договорились отозвать собак немедленно, Гарри. Насколько мне известно, мы свою часть договора выполнили.

— Наша служба приветствовала договор в целом, самый дух его, Бо, но в свете открывшихся возможностей и учитывая возникшие обстоятельства и видимые признаки…

— Благодарю, — произносит Маунтджой и бросает карандаш, как человек, отталкивающий тарелку с едой.

Но тут уж огрызается Векслер, а огрызаться Векслер умеет.

— Надеюсь, вы не раскаетесь в этой благодарности, — отрезает он и воинственно упирает костяшки пальцев в кончик носа.

Дело Ганса Альбрехта Петца, продолжает Ледерер, всплывшее полгода назад, поначалу, кажется, возникает в контексте, не имеющем никакого касательства к Пиму. Петц появился как обычный чешский журналист на конференции «Восток — Запад» в Зальцбурге и был там замечен как новое лицо. Человек немолодой, сдержанный и интеллигентный, паспортные данные прилагаются. Ледерер включил его имя в список и обратился в Лэнгли с просьбой о всесторонней проверке. Из Лэнгли ответили, что «ни в чем не замечен», но советовали проявить осторожность. Месяц спустя Петц всплыл опять, появившись в Линце с целью освещения в печати сельскохозяйственной выставки. С другими журналистами он не выпивал, снискать к себе расположение не старался, в павильонах появлялся редко и печатных отзывов никаких не представил. Ледерер поручил своим референтам прочесать всю чешскую прессу в поисках статей Петца — единственное, на что они наткнулись, это состоящая из двух параграфов заметка в «Социалистическом крестьянине», подписанная Г.А.П., о недостатках тракторов тяжелых западных моделей. А потом, когда Ледерер уже совсем было позабыл о нем, пришло подтверждение из Лэнгли: Ганс Альбрехт Петц, он же Александр Хампель, офицер чехословацкой разведки, недавно был на конференции независимых журналистов в Афинах. Без особого разрешения в контакты с Петцем-Хампелем не вступать. Ожидать поступления новой информации.

Услышав слово «Афины», Ледерер почувствовал себя так, словно в комнате резко упало атмосферное давление.

— Был в Афинах когда? — раздраженно буркнул Бразерхуд. — Какой нам прок от сведений, если в них не указываются даты?

Найджел неожиданно занялся своей шевелюрой. Хмурясь, словно от приступа боли, он крутил теперь своими наманикюренными пальчиками один за другим какие-то седоватые рога над ухом.

Опять заговорил Векслер и, к удовольствию Ледерера, уже не так уважительно-робко.

— Конференция в Афинах проходила с 15 по 18 июня, Джек. Хампеля видели там лишь в день открытия. Номер в гостинице он забронировал на три ночи, но не проспал в нем ни одной. Расплачивался наличными. Судя по греческим источникам информации, в Афины он прибыл 14 июня и страны потом не покидал. Вероятнее всего, покинул он ее уже с другим паспортом. Похоже, что он летал на Корфу. Списки пассажиров греческих авиалиний, как всегда, сплошной сумбур, но похоже, что на Корфу он летал, — повторил Векслер. — К этому времени человек этот вызывал у нас уже пристальный интерес.

— А мы не слишком забегаем вперед? — говорит Браммел, чья любовь к порядку всегда возрастает в минуты острых кризисов.