Идеальный шпион - Джон Ле Карре

В воздух от этого сообщения никто не подпрыгнул. Полковник Карузерс не вытащил из глаза свой монокль, чтобы воскликнуть в сердцах: «Ох уж эти происки наших врагов!» Сенсации Векслера уже сравнялось шесть месяцев. Трава поблекла, и помертвели кроны.

Ледерер решил вместо всего, что говорил Векслер, слушать то, что он не говорил. Ничего о моих прерванных занятиях теннисом, например. Ничего о том, что женитьба моя под угрозой, сексуальная жизнь изувечена, что я пренебрег своими отцовскими обязанностями начиная с того утра, когда меня, оторвав от всего остального, прикомандировали к великому Векслеру в качестве его вернейшего раба на 25 часов в сутки. «У вас юридическое образование, вы владеете чешским и разбираетесь в чешских делах». Так на разные лады твердили ему. «И что самое главное, у вас гибкий ум. Дайте ему работу, Ледерер. Мы ждем от вас великих свершений». Ничего о ночах, проведенных за компьютером, когда пальцы на клавишах коченеют от усталости и чуть ли не отваливаются, потому что в компьютер надо вводить все новые и новые обрывочные факты. Зачем я это делал? Что это вселилось в меня? Просто я почувствовал внутри шевеление таланта, и тогда я, оседлав его, выехал навстречу собственной судьбе. Фамилии и сведения обо всех офицерах западной разведки, в прошлом и настоящем, имевших выход на Чехословакию, на центр или периферийные службы — безразлично.

В четыре дня Ледерер собрал целое досье любопытнейших данных. Фамилии связных, подробности их перемещения, привычки, сексуальные и каникулярные пристрастия. За один напряженнейший уик-енд Ледерер подготовил общую сводку, в то время как Би оставалось лишь молиться за них обоих. Фамилии всех чешских курьеров, служащих, официальных лиц, всех приезжавших в Штаты, легально и нелегально, и выезжавших оттуда плюс отдельно представленные их описания и внешние приметы в дополнение к тем, что указываются в фальшивых паспортах. Даты и официально обозначенные цели этих путешествий, частота и продолжительность пребывания. Ледерер разложил их всех как облупленных за три коротких дня и ночи, в то время как Би была уверена, что он развлекается с Мэйзи Морс из Отдела проверки, у которой марихуана уже из ушей идет.

По-прежнему пренебрегая этой и многими другими благородными жертвами своего подчиненного, Векслер пытался теперь донести до аудитории чудовищный абзац, посвященный «нашей общей осведомленности в вопросах чешской методологии относительно манипулирования находящимися на связи».

— Вы имеете в виду агентов, Гарри? — спросил Бо Браммел, никогда не упускавший возможности пошутить, если полагал, что шутка эта сыграет на руку его репутации. Сидевший возле него коротышка Найджел подавил ухмылку, пригладив волосы.

— Можно считать да, сэр, видимо, это имелось в виду, — признал Векслер, а Ледерер, к удивлению своему, ощутил позыв к нервной зевоте в то время, как слово взял взъерошенный Артелли.

* * *

Записями Артелли не пользуется и говорит сжато, с экономностью математика. Несмотря на фамилию, в речи его проскальзывает французский акцент, который он маскирует бронксовской ленивой растяжкой.

— Поскольку видимые признаки продолжали множиться, — говорит он, — моему отделу было приказано провести обследование радиопередач, которые велись с крыши чешского посольства в Вашингтоне, а также из других мест, определенных как чехословацкие учреждения в США, за период 81 и 82 годов, в особенности из консульства в Сан-Франциско. Наши служащие вновь проанализировали расстояния, частоты, вариации и возможные зоны приема. Мы просмотрели все радиоперехваты за этот период, хотя прекратить передачи, когда они велись, мы были не в состоянии. Наши служащие подготовили расписание этих передач, с тем чтобы можно было сопоставить их с перемещениями подозреваемых лиц.

— Погодите минутку, хорошо?

Голова коротышки Найджела совершает поворот, как флюгер под резким порывом ветра. Даже Браммел, спустившись с высот, проявляет признаки истинно человеческого интереса. Из своей ссылки на конце стола Джек Бразерхуд нацеливает дуло своего указательного пальца прямо в пупок Артелли.

И что характерно в изобилующей парадоксами жизни Ледерера, это то, что из всех собравшихся в этой комнате одному Бразерхуду он хотел бы служить и подчиняться, если бы представилась такая возможность, вопреки тому, а возможно, именно благодаря тому, что все его попытки понравиться своему герою получали всегда железный отпор.

— Послушайте, Артелли, — говорит Бразерхуд, — ваши люди строят очень многое на том, что всякий раз, как только Пим покидал Вашингтон, отправляясь ли в отпуск или же для того, чтобы посетить другой город, передачи зашифрованных радиограмм из чехословацкого посольства прерывались. Подозреваю, что это же, как ударный момент, вы собираетесь изложить и сейчас.

— Несколько расцветив, но да, собираюсь, — достаточно любезно отвечает Артелли.

Указательный палец Бразерхуда по-прежнему целится в его жертву. Руки Артелли сложены на столе.

— Предполагается, стало быть, что стоит Пиму выехать за пределы территории, охватываемой вашингтонским передатчиком, и чехи знать его не желают? — продолжает атаку Бразерхуд.

— Правильно.

— И каждый раз, когда он возвращается в столицу, они опять тут как тут: «Хелло, а вот и вы, добро пожаловать». Верно?

— Да, сэр.

— Тогда посмотрим на дело с другой стороны, хорошо? Если вам надо замарать человека, разве можно найти лучший способ это сделать?

— Не в наши дни, — спокойно отвечает Артелли. — Десять лет назад — может быть. Но не в восьмидесятые.

— Почему же?

— Это было бы глупо. Все мы знаем обычную практику спецслужб — вести передачи вне зависимости, слушает или не слушает их принимающая сторона. Подозреваю, что они… — Он делает паузу. — Может быть, предоставить это мистеру Ледереру? — говорит он.

— Нет, нет, не надо, изложите вы, — повелительно бросает Векслер, не поднимая глаз.

Подобная резкость со стороны Векслера ни для кого не является неожиданностью. Характерной чертой их совещаний, хорошо известной всем присутствующим, является умолчание имени Ледерера, если не явный запрет на него. Ледерер — их Кассандра. Никто еще не просил Кассандру выступать на экстренных совещаниях.

Артелли как шахматный игрок — не спешит.

— Передающая техника, которую нам пришлось тут исследовать, устарела даже к моменту пользования ею. Это разлито в воздухе, это ощущается интуитивно. Давнишний запах. Запах устойчивой, привычной связи между двумя людьми. Связи, возможно, длившейся годами.

— Но это все крайне субъективно! — восклицает Найджел весьма сердито.

В комнате воцаряется атмосфера враждебности, и граница — деления национальные. Бразерхуд ничего не говорит, но лицо его красно. Заметит ли это кто-нибудь еще, помимо него, Ледерер не знает. Бразерхуд покраснел, сжал кулак на столе и на секунду, кажется, потерял над собой контроль. Ледерер слышит, как тот ворчит: «Выдумки и чушь», но остальное ему не слышно, потому что Артелли решается продолжать.

— Но более важное наше открытие состоит в том, какой код применялся в этих передачах. Как только мы поняли, что используются старые технические методы связи, мы подвергли передачи разного способа анализам. Ведь не сразу же догадаешься искать паровой двигатель под капотом «кадиллака», верно? Мы решили читать сообщения, учитывая, что принимающая сторона, мужчина это или женщина, видимо, прошла обучение некоторое время назад и не владеет современными кодами или же не решается их использовать. Мы стали искать коды попроще. В особенности подозрение вызвал метод заранее обговоренного текста в качестве основы шифровального ключа.

«Если кто-нибудь здесь и понимает, что он говорит, то виду он не подаст», — думает Ледерер.

— Приняв это, мы немедленно начали обнаруживать некоторую последовательность структуры. Пока что для нас это все еще алгебра. Но кое-что наблюдается. Это логический словесный ряд. Может быть, кусок шекспировского текста. Может быть, детский стишок готтентотов. Но за всем угадывается какой-то стройный текст. И из этого текста черпается основа их кода. И мы подозреваем — возможно, это покажется некой мистикой, — что текст этот как бы соединяет передающего и принимающего, как мог бы соединять живой человек. Все, что нам требуется, это одно слово. Лучше — но не обязательно — начальное. Остальная расшифровка — это лишь вопрос времени, после чего все будет раскрыто и обнародовано.

— И когда же это произойдет? — спрашивает Маунтджой. — Полагаю, что к году тысяча девятьсот девяностому?

— Возможно, и так. А возможно, сегодня вечером.

Внезапно становится очевидно, что Артелли знает больше, чем говорит. Гипотеза стала для него непреложной истиной.