Снег - Орхан Памук

А солдаты, которые сидели рядом с Ка в военной машине, вели себя так, как будто они его не охраняют, а задержали.

Как только Ка вошел в отель, он вновь ощутил счастье, охватившее всю его душу, и, хотя ему захотелось немедленно увидеть Ипек, ему сначала нужно было найти какой-то способ поговорить с Кадифе наедине, поскольку скрывать что-то от Ипек означало пусть и небольшое, но предательство их любви. Однако, встретив Ипек в холле, он забыл о своих намерениях.

– Ты красивее, чем я тебя помню! – сказал он, с восхищением глядя на Ипек. – Меня позвал Сунай, хочет, чтобы я был посредником.

– В чем?

– Вчера вечером был пойман Ладживерт! – сказал Ка. – Почему ты отворачиваешься? Нам ничего не грозит. Да, Кадифе расстроится. Но что касается меня, это меня успокоило. – Он быстро рассказал ей о том, что слышал от Суная, и объяснил, что ночью они слышали взрыв и звуки выстрелов. – Ты ушла утром, не разбудив меня. Не бойся, я разберусь с этим, никто не пострадает. Мы поедем во Франкфурт и будем счастливы. Ты поговорила с отцом?

Он сказал ей, что будет заключена сделка, для чего Сунай отправит его самого к Ладживерту, но сначала он должен поговорить с Кадифе. Чрезмерное беспокойство, которое он видел в глазах Ипек, означало, что она волнуется из-за него, и это ему понравилось.

– Через какое-то время я пришлю Кадифе в твой номер, – сказала Ипек и ушла.

Поднявшись к себе, он увидел, что постель застлали. Вещи, среди которых он вчера провел самую счастливую ночь в своей жизни, бледная лампа на столике, выцветшие занавески сейчас были в совершенно ином снежном свете и безмолвии, но он все еще мог вдыхать запах, оставшийся в комнате после ночи любви. Он бросился на кровать и, глядя в потолок, попытался понять, какие беды могут его постигнуть, если он не сможет убедить Кадифе и Ладживерта.

Как только вошла Кадифе, она сказала:

– Расскажи, что ты знаешь об аресте Ладживерта. Его мучили?

– Если бы его мучили, то меня бы к нему не отвели, – сказал Ка. – Скоро отведут. Его поймали после собрания в отеле, а больше я ничего не знаю.

Кадифе посмотрела из окна на улицу, на заснеженный проспект.

– Сейчас ты счастлив, а я несчастна, – сказала она. – Как все изменилось после нашей встречи в кладовой!

Ка вдруг вспомнил, как вчера после полудня они встречались в 217-м номере отеля и как перед выходом из комнаты Кадифе вытащила пистолет и обыскала его, – вспомнил так, словно это был очень давний и сладкий миг, связывавший их друг с другом.

– Это не все, Кадифе, – сказал Ка. – Люди из окружения Суная убедили его в том, что Ладживерт замешан в убийстве директора педагогического института. В Карс даже прислали дело, в котором есть доказательства, что именно он убил в Измире телеведущего.

– Кто эти люди, которые окружают его?

– Несколько сотрудников Национального разведывательного управления в Карсе… и несколько военных, связанных с ними… Но Сунай не находится полностью под их влиянием. У него есть свои цели, связанные с искусством. Это его слова. Сегодня вечером он хочет сыграть одну пьесу в Национальном театре и дать тебе роль. Не кривись, слушай. Будет прямая трансляция по телевидению, будет смотреть весь Карс. Если ты согласишься сыграть, а Ладживерт убедит студентов училища имамов-хатибов и они придут на спектакль, будут сидеть тихо, прилично, смотреть и хлопать там, где надо, Сунай тут же отпустит Ладживерта. Все будет забыто, никто не пострадает. Он послал меня в качестве посредника.

– Что за пьеса?

Ка рассказал об «Испанской трагедии» Томаса Кида и сказал, что Сунай предупредил, что изменил и адаптировал пьесу.

– Уже многие годы во время турне по Анатолии он адаптировал Корнеля, Шекспира и Брехта на свое усмотрение, соединяя пьесы с танцем живота и с неприличными песнями.

– Должно быть, во время прямой трансляции я буду женщиной, которую изнасилуют, чтобы началась кровная вражда.

– Нет. Ты будешь девушкой-мятежницей, которая, закрывая голову, как испанская дама, устает от кровной вражды и однажды, в момент гнева, сбрасывает свой платок.

– Здесь, чтобы быть революционером, необходимо не снимать платок, а надеть его.

– Это пьеса, Кадифе. И ты сможешь снять платок, так как это спектакль.

– Я поняла, чего они хотят от меня. Даже если это и пьеса и даже если в пьесе будет пьеса, я не сниму платок.

– Послушай, Кадифе, через два дня снег прекратится, дороги откроются и заключенный попадет в руки безжалостных людей. И тогда ты не увидишь Ладживерта до конца своих дней. Ты подумала об этом?

– Я боюсь, что если подумаю, то соглашусь.

– К тому же под платок ты наденешь парик. Никто не увидит твоих волос.

– Если бы я собиралась надеть парик, я бы сделала это давно, как другие, чтобы попасть в институт.

– Сейчас вопрос не в том, чтобы сохранить чувство собственного достоинства при входе в институт. Ты сделаешь это для того, чтобы спасти Ладживерта.

– Интересно, а захочет ли Ладживерт, чтобы я устроила его освобождение, открыв голову?

– Захочет, – ответил Ка. – То, что ты откроешь голову, не нанесет вреда чувству собственного достоинства Ладживерта. Потому что о ваших отношениях никто не знает.

По гневу в ее глазах он понял, что смог попасть в больное место Кадифе, и потом Ка увидел, что она странно улыбнулась, и испугался этого. Его охватил страх и ревность. Он боялся, что Кадифе скажет ему что-нибудь ужасное об Ипек.

– У нас немного времени, Кадифе, – сказал он, охваченный все тем же странным страхом. – Я знаю, что ты понимающая и умная девушка и легко сможешь выйти из этой ситуации. Я говорю тебе это как человек, многие годы живший жизнью политического изгнанника. Послушай меня: жизнь проживают не для принципов, а для того, чтобы быть счастливым.

– Но без принципов и веры никто не может быть счастлив, – сказала Кадифе.

– Верно. Но в таком тираническом государстве, как наше, где жизнь человека не имеет никакой цены, уничтожать себя ради того, во что веришь, – неразумно. Великие принципы, убеждения – все это для людей из богатых стран.

– Как раз наоборот. В бедной стране людям не за что ухватиться, кроме их веры.

Ка не сказал того, что подумал: «Но то, во что они верят, – неправда!» Он сказал:

– Но ты не из бедных, Кадифе. Ты приехала из Стамбула.

– И поэтому я поступлю согласно тому, во что верю. Я не могу внешне отрекаться от своей веры. Если я сниму платок, то сниму его по убеждению.

– Хорошо, а что ты скажешь вот на такое: никого не впустят в зрительный зал. Пусть жители Карса смотрят происходящее только по телевизору. Тогда камера сначала покажет, что ты в минуту гнева хватаешься рукой за платок. А затем мы сделаем монтаж и покажем со спины, как волосы открывает другая, похожая на тебя девушка.

– Это еще хитрее, чем надеть парик, – сказала Кадифе. – И в конце концов все подумают, что я сняла платок после военного переворота.

– Что важнее? То, что предписывает религия, или то, что подумают все? Таким образом, получится, что ты ни разу не снимешь платок. А если тебя беспокоит, что скажут, когда все эти глупости закончатся, расскажем, что это был монтаж. Когда станет известно, что ты согласилась на все это, чтобы спасти Ладживерта, молодые люди из училища имамов-хатибов почувствуют к тебе еще большее уважение.

– Ты когда-нибудь думал о том, что, когда изо всех сил стараешься кого-либо убедить, – сказала Кадифе совершенно изменившимся тоном, – на самом деле говоришь то, во что никогда не верил сам?

– Может быть. Но сейчас мне так не кажется.

– И когда тебе в конце концов удастся уговорить этого человека, ты испытываешь чувство вины, что ты уговорил его, не так ли? Из-за того, что не оставил ему иного выхода.

– То, что ты видишь, – это не безвыходное положение для тебя, Кадифе. Ты, как умный человек, понимаешь, что иного выхода нет. Люди, окружающие Суная, повесят Ладживерта, и рука у них не дрогнет, и ты не можешь на это согласиться.

– Скажем, я сняла перед всеми платок, приняла поражение. Откуда будет ясно, что они отпустили Ладживерта? Зачем мне верить словам этой власти?

– Ты права. Я поговорю с ними об этом.

– С кем и когда ты поговоришь?

– После того как увижусь с Ладживертом, я опять пойду к Сунаю.

Они оба помолчали некоторое время. Таким образом, стало совершенно ясно, что Кадифе приняла эти условия. И все же Ка, чтобы убедиться в этом, посмотрел на часы, показывая их Кадифе.

– Ладживерт в руках НРУ или военных?

– Я не знаю. Но в любом случае особенной разницы нет.

– Военные могут и не пытать, – сказала Кадифе. Она немного помолчала. – Я хочу, чтобы ты отдал это ему. – Она протянула Ка красную пачку «Мальборо» и выполненную в стиле ретро зажигалку, инкрустированную перламутром. – Зажигалка моего отца. Ладживерту нравится прикуривать от нее.

Ка взял сигареты, а зажигалку не взял.

– Если я отдам ему зажигалку, Ладживерт поймет, что я заходил к тебе.