Чикита - Антонио Орландо Родригес

они руками и ногами сопротивлялись — лишь бы остаться в шайке.

Чикиту история изумила, но Косточка на этом не остановился и рассказал кое-что еще любопытнее: в некоторые салуны вообще воспрещалось допускать женщин, чтобы ковбои могли там веселиться напропалую этаким междусобойчиком и никто им не мешал.

Но все равно Чиките втемяшилось, что перед разлукой она должна удостовериться, что у кузена все в порядке и ему всего хватает, а потому решила поехать с ним в этот городок, названия которого по-прежнему не припомню. Они с Рустикой нехотя погрузились в поезд и через несколько дней прибыли в Канзас-Сити (который находится вовсе не в Канзасе, как можно было бы ожидать, а в Миссури[82]), а оттуда в дилижансе добрались до бара Косточки.

Чикита вспоминала, что сердце у нее упало при виде захудалого кабачка. После смерти владельца в нем поселились громадные чесоточные крысы, не боявшиеся даже Рустикиной швабры. Но и Косточка не испугался трудностей. Он раздобыл парочку котов, нанял плотника починить двери и стулья, а они с Мундо выкрасили фасад. Салун решили переименовать. Угадай, как он стал называться? «Matanzas the Beautiful»[83].

В первый вечер посетителей случилось всего трое или четверо, но вскоре пронесся слух, что хозяева поят хорошим дешевым виски, а расфуфыренная карлица поет и пляшет на столе, да еще и показывает кончик кружевного подола, и люди стали стекаться не только со всего городка (ты подумай, голову сломал, а вылетело название — хоть ты тресни), но и из окрестностей. Скоро от клиентов отбою не стало.

Чикита пела в салуне несколько недель и впоследствии рассказывала, что легко могла бы навсегда осесть на Диком Западе, потому что тамошняя сельская жизнь пришлась ей по вкусу. Неотесанные, казалось бы, ковбои весьма ценили ее искусство, дарили аплодисментами и даже пускали слезу, когда под аккомпанемент Мундо на дребезжащем фортепиано она заводила «Голубку». В занюханном городке раньше не видали таких элегантных и утонченных дам. Местные мужчины сходу влюблялись в нее и наперебой заваливали подарками — от норковых и лисьих шкурок до драгоценных камней и прочих украшений, неизвестно каким путем раздобытых.

Там Чикита в первый и единственный раз в жизни каталась верхом — ей подарили смирненького карликового пони. Словом, чувствовала себя как рыба в воде. Но Босток телеграммой напомнил, что пора бы ей появиться в Чикаго, и Чикита с Рустикой и пони вновь пустились в путь. Эпизод прощания с кузеном вышел в книге чудовищно безвкусным. Чикита умоляла Косточку беречь Мундо, все обнимались, рыдали, в общем, сплошная мелодрама. К счастью, городок был не очень далеко от Чикаго, и путешествие оказалось не столь утомительным.

Чикита целых пять месяцев проработала в столице Иллинойса, но в биографии о том периоде едва упоминала. Несмотря на все теории Бостока о человечьем зоопарке и невидимых клетках, она так и не свыклась с близостью целой кучи зверья. Писала только, что в зоопарке имела большой успех, сотни чикагских семейств ежедневно приходили посмотреть на нее и заработала она немало. Что же она делала во время выступлений, если даже пианиста у нее не было? Когда я набрался духу спросить, то получил очень уклончивый ответ. «Развлекала публику, — сказала она. — Рассказывала про Кубу, показывала свои драгоценности и коллекцию старинных кружев». Как я ни старался, добиться подробностей не удалось. И от Рустики, кстати, тоже.

Только господин Колтай, венгерский специалист по лилипутам и частый гость на приемах в Фар-Рокавей, сквозь зубы поведал мне, как было дело. «В Чикаго она разбогатела, — сказал он. — Народ все время рвался до нее дотронуться, и Босток стал брать по двадцать пять центов сверх цены за право пожать ей руку. Она согласилась при условии, что будет в перчатках. Выгодное дельце. В те времена на двадцать пять центов можно было много всего купить, но люди с удовольствием их выкладывали».

Однако, по словам Колтая, Чикита, хоть и купалась в долларах, чувствовала себя невероятно униженной оттого, что ее имя на афишах значилось рядом с кличкой шимпанзе, не уступавшей ей в популярности. «В какие-то дни в павильон шимпанзе народ валил охотнее, чем к ней, и это приводило ее в бешенство, — нашептывал мне Колтай. — Вообрази, злые языки утверждают, будто она заплатила одному типу, чтобы тот свернул обезьяне шею, только он в последнюю минуту струхнул и вернул деньги»[84].

Для Чикиты то была разительная перемена. Всего несколько месяцев назад ее конкурентами числились «И Пикколини» и «Ди Лилипутанер», а тут за внимание зрителей приходилось сражаться с шимпанзе. Но, повторюсь, в книге об обезьянке и слова не было.

Так уж Чикита действовала: про что хотела — говорила, про что хотела — молчала. Если уж на то пошло, всякий имеет право рассказывать о своей жизни как заблагорассудится, верно ведь? Не подумай, будто одна только шимпанзе не попала на страницы биографии. Была, к примеру, еще такая кубинка, страшно популярная в Штатах, Эванхелина Сиснерос. Херст и прочие газетчики в одночасье превратили ее в героиню независимости Кубы.

История у нее нехитрая, так что я тебе расскажу целиком. Была она крестьянка, жила в Сагуа-ла-Гранде, и в один прекрасный день у ее отца, который работал весовщиком тростника на сахарном заводе, нашли припрятанное оружие. Его обвинили в заговоре против Испании и приговорили к смертной казни. Эванхелина горы свернула, чтобы его спасти, дошла до самой Гаваны и незнамо как добилась приема у Вейлера. И, надо думать, растрогала его, потому что старику заменили смертную казнь на пожизненную каторгу на острове Пинос. Эванхелина отправилась вслед за ним, и в скором времени военный комендант острова попытался ее обесчестить. Она стала отбиваться, раскричалась, разошлась, и на помощь ей кинулись политзаключенные. Это одна из версий. Другая утверждает, будто Эванхелина участвовала в заговоре: должна была заманить коменданта в тихое местечко, а оттуда бы его похитили. В общем, после этого случая ее выслали обратно в столицу, приговорили к двадцати годам тюрьмы и, пока она ждала отправки в Сеуту, посадили в Женский исправительный дом. Тут-то про нее начали писать американские репортеры и окрестили «Кубинской Жанной д’Арк».

За несколько дней слава мисс Сиснерос облетела все Соединенные Штаты. Сама матушка президента Мак-Кинли возглавила движение за ее освобождение и собрала аж двести тысяч подписей в поддержку «кубинской мученицы». Даже папа римский, вообще-то сторонник Испании, вмешался и просил помиловать несчастную. И в разгар всей этой свистопляски Херст дал поручение одному из своих репортеров помочь Эванхелине бежать и